Майские вечера на лугах Присвапья.
К югу от города Железногорска, что на Курщине, течет тихая речка Свапа. Как и все нынешние реки Средней России, она мелеет и зарастает по берегам такой дикой дремучестью, что мне теперь трудно заметить со своей высокой деревенской террасы блеск её тихой воды.
А раньше это было возможно. Это в ту пору, когда существовали колхозы, и все луга скашивались вплоть до самого берега. К тому же и большие стада коров слизывали на лугах каждую травинку, а у берега реки редко можно было увидеть кустики лозняка, густые чащи ольховника или непролазные, как сейчас, черемуховые заросли, обвитые ежевичником и липучей, ползущей по всем веткам дикой травой. Рыбаки ругаются на всю эту неприступную непролазность, но поделать с нею что-нибудь и они уже не в силах. Поэтому всё реже и реже в ночи можно увидеть светящиеся фарами машины с рыбаками, огни костерков и резкий запах сгоревшего сена возле них.
От моего деревенского домика до речки Свапы полторы-две версты, если не петлять в лугах меж искусственных канав, выкопанных в пору давнюю, в пору советской мелиорации. Переходы через ручьи обросли всякой всячиной, и найти истинную тропу к реке совсем не просто. В не тронутой никем дурной траве путается по вечерам белая пелена тумана, и она уже не похожа, как прежде, на сплошной разлив, а вся в черных силуэтах островов с причудливыми строениями. Эта пелена туманов появляется при вечернем прояснении неба, когда нынешние майские дожди на время прекращаются, и над рекой вспыхивает на короткий миг алый свет закатной зари.
Кажется, что в этот предпоследний майский вечер всё затихнет, и ласкающая, убаюкивающая тишь заполнит мозг, и по всему телу пробежит легкая, дремотная дрожь. Но нет. Это всего лишь миг необъяснимой тишины. Её взрывает бой бесчисленных соловьев; скрип коростелей, то совсем рядом, то на отдалении, изгоняет из задремавших в тумане лугов тишь; тупо, размеренно мычит в болотах выпь; «умкают» в лужицах под пеленой тумана лягушки.
Однако весь этот замечательный концерт недолог. Вижу, как с востока наползает на все видимое мною пространство очередная дождевая туча. Вид у неё зловещий, и с её отчетливых белесых границ срываются ливневые потоки. Гремит гром, и над карьером Михайловского ГОКа, в народе называемом «ямой», одна за другой хлещут молнии. Говорят, что их притягивают магнитные руды.
Но на железную крышу моей террасы сыплется только мелкий дождь: основная туча уходит стороной, унося с собой грохот грома и грозный водопадный гул.
Хорошо дремлется в кресле, прозванном внуками «Пять минут». На моих коленях сопит пес Жорка. И ему, и мне кажется, что по крыше террасы кто-то безостановочно рассыпает сухое пшено. Оно, чуть позванивая, шипит, и от этого шипения нестерпимо хочется спать.
