Когда пенсионер Либмановс звонит в редакции канадских эмигрантских газет и его имя высвечивается на дисплее, никто не берет трубку. Он – местный искатель блох. Выискивает в статьях ошибки, и оповещает о них редакторов. А еще долго и нудно ругается по поводу того, что журналисты “предали русский язык”.
- Вот вы пишете английскими буквами “примарате”. Это что такое? – возмущается Либмановс.
- Это прайм рейт, - отвечают ему и пытаются объяснить банковский термин, но старику всё равно что он означает. Он орет: “Но вы же издаете газету на русском! Почему в предложениях встречаются слова на английском языке? Не можете перевести? А что вы вообще можете?! Думаете, если бесплатно раздаете свои газеты, значит можно коверкать русский язык?! Вы Пушкина предали!”
К редактору “Русского мира” Кондрашову у него сегодня еще одна претензия:
- Почему вы не привозите свою газету в наш дом?
- Вы живете в пенсионерском доме на улице Кларенс? – интересуется Кондрашов.
- Как вы догадались?
На Кларенс стоит огромный субсидированный дом, в котором пенсионеры из бывшего СССР снимают квартиры задешево, а остальное компании-владельцу здания доплачивает государство. Дом этот – цирк. Старики, свободные от присмотра взрослых детей, гуляют на всю катушку: влюбляются, ревнуют друг дружку, дерутся, вызывают на соперников полицию, объединяются в противоборствующие группы, разделенные по признаку любви или ненависти к Сталину и Путину, пишут стихи, прозу, протесты, доносы, и посылают их в газеты. Когда менеджменту вся эта карусель надоедает, такие дома начинают разбавлять местными пенсионерами и инвалидами.
Дом на Кларенс пока не разбавили...
- Как вы догадались где я живу? – удивился Либмановс и тут же добавил:
- Ну не на Йорк и Спенсер же мне жить.
- А что плохого в том, чтобы жить на Йорк и Спенсер? – недоумевает Кондрашов, который именно там и живет. В центре русского района.
- Там живут одни дебилы из Москвы и Ленинграда, - поясняет Либмановс.
- А у вас откуда жильцы?
- А у нас живут порядочные люди, из Бобруйска и Житомира.
Помолчав, добавляет:
- Правда они тоже дебилы. Я с ними не здороваюсь.
На днях Кондрашов снова взял трубку. Нечаянно, не посмотрел кто звонит. Знал бы, что Либмановс – ни за что бы ему не ответил. Потому, что презирает его. За фамилию. Получается, Либмановс дважды предал свой народ. В первый раз, когда добавил к фамилии “ов”, второй, когда присоединил еще и “с”. “Чертов приспособленец”, - думал редактор, который тоже мог бы в Канаде сменить фамилию на вплоть до “Смит” – здесь это запросто, но не стал.
Но Либмановса его собственная фамилия не волнует. Его беспокоят фамилии рекламодателей “Русского мира”.
- Скажите, вы учили в школе русский язык? – начал он ехидно и издалека. Чувствовалось, к выступлению готовился. – Если да, то почему вы пишете в рекламе: “Брокер Инна Смирнофф”? Вы не знаете, что она женщина?!
Старик старался быть спокойным и ироничным, но быстро сорвался в крик: “У нее должно быть “a” на конце!” Кондрашов попытался объяснить, что у многих русских женщин в канадских документах фамилии пишутся так же, как у мужей, потому, что канадцам непонятно почему у мужа и жены фамилия отличается одной буквой, и “Смирнофф” им произнести легче, чем “Смирнова”. Вот и водка такая есть.
- Ну и что, что у нее в канадском паспорте “Смирнофф”?! А вы пишите правильно!
- Мы не можем писать отсебятину. Рекламодатель может уйти в другую газету.
- Аааа! – радуется пенсионер. – Я так и думал! Вы о деньгах беспокоитесь. А если вас завтра за деньги попросят писать “карова” – напишете? Вашими половыми газетами задницу вытирать, вот что!
Половыми русские газеты называют потому, что это бесплатные издания и они лежат в русских магазинах прямо на полу, кучами.
Кондрашов отвлекся и стал смотреть в окно. Ему было плохо. Не хотелось совершать поступков, не хотелось защищаться, не хотелось ничего. От него два месяца назад ушла жена, с которой прожито более двадцати пяти лет. Ушла к итальянцу. Влюбилась. И дочку забрала. Кондрашов видел этого пиццееда. Маленького роста, элегантный. В пиджаке цвета топленого масла. И, как ни странно, красиво... Хотя себя в желтом пиджаке Кондрашов не представлял.
Остаться в 49 лет одиноким в Канаде – это практически остаться таковым навсегда. Выбор невест невелик. Канадки за небогатого русского не пойдут, русские тоже не за своим самоваром сюда приехали. А самое главное, Кондрашов жену любит. Ему без нее пусто. Сейчас он это особенно ощутил. И утешить некому. Мама живет в Ростове, болеет диабетом, ее нельзя расстраивать. За маму вообще все время болит душа. Она там одна, и у него никаких перспектив ее забрать – она просто не пройдет медкомиссию на иммиграцию. И проведать ее нет времени, газету не на кого оставить. Разбегутся рекламодатели, и что тогда? С его, Кондрашова, филологическим образованием, останется развозить мороженое на велосипеде. Была одно время такая реклама: “Увлекательное занятие – продажа мороженого с велосипеда!”
Наконец, Кондрашов очнулся.
- Эй...вы! – мрачно сказал он в трубку. – Вы не можете, чтобы не гадить в душу? Вас не устраивают ошибки в газете? А у меня нет денег на корректора! Чтобы нанять его, я должен упасть в ноги кучке бизнесменов, уговорить их на рекламу, потом собрать с них деньги, и отдать их корректору. И так каждый месяц. Годами. Только для того, чтобы вам было приятно.
- Я... – начал было Либмановс.
- Что вы?! Совести у вас нету! Вы не понимаете, что в эмигрантских газетах нет тех коллективов, что были в вами же клятом СССР. Ругаете поди СССР? А там газету в 35 страниц делали семьдесят человек, и все журналисты да фотохудожники! Здесь 60-страничную – пять человек, а то и два. Один повар, другой музыкант. И никто ни доллара не даст просто так, никакой горком партии! Я работаю за десятерых, у меня уже язык на плече, и вишь ты, ошибочку пропустил! Сожрите меня теперь. Но я вам обещаю: так будет всегда. Еще хуже будет. Потому, что я теперь еще и спать по ночам не буду, у меня депрессия, и ошибок не буду видеть вообще! У меня мать больная одна в Ростове, а вы тут сидите в почти бесплатной квартире, с канадской пенсией и бесплатными продуктами из фудбанка!
Кондрашова несло. Из его кабинета слышалось: “Не нравятся наши газетенки – читайте канадские, на английском!”, “шкура эмигрантская”, “если бы такие как вы не диссидентствовали, я бы на Родине жил!”
Потом затихло. Кондрашов плакал. Он соскучился по дочке, она у него поздняя, ей всего десять лет. Жена сказала, что если он будет добиваться встреч, она обвинит его в педофилии и его к ребенку вообще не будут пускать. Сгоряча, конечно, сказала. Она не такая. Но обидно...
***
Кондрашов молчал, держа трубку у уха. Либмановс тоже молчал.
- Что, все прямо так плохо? – наконец виновато спросил пенсионер.
- Угу, - кивнул Кондрашов. – Жена ушла. С ребенком.
- Не переживайте. Я не буду больше звонить. Я не знал, - пообещал Либмановс.
- Да, не звоните.
- Мне просто скучно, я же один. У меня жена умерла четыре года назад.
- А детей нет?
- Сын. Единственный. Женат. Звонит раз в месяц, спрашивает: “Ты окей?’ Да, говорю. И он кладет трубку.
- А внуки есть?
- Внуков шестеро. Они не говорят по-русски, а я так и не научился по-английски. Они не приходят и не звонят.
Помолчали.
- Ладно. Звоните, - сказал, наконец, Кондрашов. – Только не говорите про ошибки. Я про них знаю.
- Нет, - испугался Либмановс. – Я не буду теперь про ошибки. У вас тяжелая работа. А вообще-то мы вас любим. И газету вашу. Что бы мы делали без русских газет? Знаете, я могу приходить к вам и бесплатно вычитывать статьи. Хотите? А могу вообще никогда не появляться. Простите меня пожалуйста, мне просто некуда больше звонить.
- Ничего. Вы меня тоже простите. Звоните. Не пропадайте.
***
Либмановс больше не звонил. В течение последующих пяти лет Кондрашов, обнаружив в газете ошибку, вспоминал иногда старика, смотрел на телефон, но аппарат молчал.
…Жив ли ты, Либмановс?
***
9 мая Кондрашов стоял на грузовичке с аудиоаппаратурой и толкал речь. В центре русского района Торонто. Во время празднования Дня Победы. Перед тем, как Бессмертный полк отправился в путь... Кондрашов говорил о том, что “мы, русские эмигранты, закладываем в Канаде традицию настоящего, неформального празднования победы над нацизмом. И если сейчас в нашем полку идут дети и внуки фронтовиков, то скоро пойдут правнуки – люди с прекрасным знанием английского, потому, что они родились и выросли в Канаде. И важно дать им знания о войне, чтобы они распространяли их – на своем замечательном английском”. “Именно в этом состоит наш долг перед павшими”, - завершил свою речь Кондрашов и сошел с грузовичка.
Пока говорил, заметил в толпе пожилого мужчину. В руках тот держал портрет фронтовика, под которым было крупно написано: “Либмановс Михаил Борисович, военврач”.
- Здравствуйте, я – Кондрашов, - представился редактор. – А это ваш отец? – указал на фотографию фронтовика.
- Да, - улыбнулся Либмановс. – У меня и награды его хранятся.
Он был не таким уж и старым, лет семьдесят.
- Рад вас видеть... А то уж думал, живы ли... А у меня все хорошо. Жена вернулась, дочка подросла...
- Так и должно быть. Вы заслуживаете.
Они отошли в сторонку от большой и шумной толпы в форме военных лет, с флагами. Кондрашов увидел на рукаве у Либмановса Георгиевскую ленточку.
- Приятно, что вы с нами, - улыбнулся.
- А как же? – удивился Либмановс. – Я родом из Киева, хотя долгое время жил сначала в Житомире, потом в Таллине.
Помолчали. Потом Либмановс заговорил:
- Когда сыну было лет двадцать, я ему предложил: “Поедем в Киев, покажу тебе город, в котором ты родился. Тебе это ничего не будет стоить, я все оплачу». Сын не хотел ехать. А три года назад вдруг говорит: “Папа, поедем, ты покажешь мне Киев. Тебе это ничего не будет стоить, я все оплачу”.
Либмановс улыбнулся. Ему было приятно, что сын оперился в Канаде.
- Так вот поехали мы в Киев... Хорошо было... красиво... интересно, но сын сказал, что больше он туда никогда не вернется.
- Почему?
- Мы сидели в кафе, кушали котлеты по-киевски, а мимо – демонстрация. Сын попросил меня узнать чего они хотят, он по-украински не говорит. Я подошел и спросил. Ответили, что хотят “Украину для украинцев”.
Старик пожал плечами и махнул рукой.
Тут к ним подбежал паренек лет двенадцати.
- Колонна уже идет, пошли, а то не успеем, - сказал по-русски и подал деду руку.
Либмановс победно взглянул на Кондрашова.
- Внук. Младший. Подрос и ходит ко мне, учит русский язык и даже ночует, - сказал, сияя.
Кондрашов проводил их взглядом и с легким сердцем побежал в начало колонны, где шагали организаторы парада.
