Коллективизация. Были ли альтернативы. История реформ Александра II и Столыпина

Рассматривая драматическую историю коллективизации, часто задают вопрос; а может, была какая-то другая возможность решить земельный и крестьянский вопросы в России. Вспыхнувшие и погасшие, как мелькнувший метеорит, «интенсивники» на раннем советском небосклоне, показали, какой исторический шанс совершить аграрную революцию упустила царская Россия, со своими земельными реформами. Чтобы понять смысл тех событий, обратимся к предыдущим попыткам решить земельный вопрос. Либералы твердят, что не будь Октября, село пошло бы по пути Запада. Такие утверждения наивны или недобросовестны. Только люди с самым примитивным мышлением и не владеющие элементарной логикой, могут не видеть, что аграрная революция в России к 20-м годам ХХ века давным-давно созрела и перезрела, и большевикам пришлось за других решать эту архисложную задачу, которую они исполнили максимально деликатно.

Российская Империя, величие которой веками держалось трудом и жертвенностью общинного крестьянства, верного царю и православию, оставляла их самым эксплуатируемым и неравноправным классом страны. Реформа Александра II, формально даровавшая крестьянам «вольную», законсервировала социальные отношения, сохранив феодальные сословия, оставила в неприкосновенности не декоративные, как в Англии, а реальные имущественные и социальные права помещиков-крепостников, отдав им львиную долю сельхозземель, оставив крестьянам куцые наделы. К тому же, крестьяне оказались «временно зависимыми» от вчерашних «владельцев душ», которым должны были постоянно вносить солидные (для крестьянского хозяйства) выкупные платежи и за аренду, наличными и сельхозпродуктами, т.е. оставались, практически, полукрепостными. Либо должны были покинуть свои земельные клочки. Впрочем, крестьянин был не совсем свободен в выборе места жительства, будучи зависим от решения общины. Привилегированное положение дворян, по отношению к крестьянам, фактический контроль над ними, сохранились в полном объёме. Землеустройство реформы 1861 года, продолжавшее барщину и оброк, до выкупа земли, заложило глубокую вражды между крестьянами и помещиками, переросшую к 1905 году в ненависть. Изначально предполагалось, что крестьяне расплатятся с помещиками и государством за 9-ть лет. Разумеется, за это время они не только не расплатились, но и остались изрядно задолжавшими. Тогда платежи растянули аж до 1930 года. Бог знает, как считали царские мытари, но платежи всё равно оставались просто немыслимые. Так, К. Маркс в своих «Заметках о реформе 1861 г.» отмечал; «Бывшие государственные крестьяне вносили налоги и подати в размере 92,75% своего чистого дохода от хозяйствования на земле». Но были ещё более вопиющие примеры. Так, в Новгородской губернии бывшие государственные крестьяне с десятины выплачивали 100% от дохода с неё, а бывшие помещичьи, до 180%. Разумеется, чтобы выкупить свою землю, они должны были заниматься отхожими промыслами, продавать зерно и скот, от собственного пропитания. Созданные, после первых волнений и погромов 1902-03 годов, в канун 1905 года, территориальные помещичьи комитеты 49 европейских губерний, признали, что крестьяне ежегодно выплачивали помещикам за аренду 315 млн. рублей, то есть в среднем по 25 руб. на двор (при том, что годовое пропитание крестьянской семьи обходилось в 20 рублей). После реформы Александра II, крестьяне оказались спутаны по рукам и ногам. А ещё, с ростом сельского населения, прибавлялось безземелье.

По данным переписи 1897 года, в селе проживало уже 93,7 млн. человек, так что к концу XIX века, наделы на крестьянский двор уменьшились более чем в полтора раза. Добавьте к этому сведения из докладной записки 1892 года царю (по итогам страшных голодовок 1891-1892 годов), где сообщалось, что только за вторую половину XIX века было 20 неурожайных лет. Знакомясь с официальной статистикой пореформенного периода, невозможно представить, как выживало обнищавшее крестьянство, внося непомерные государственные подати, платежи помещикам и кулакам, аренду, на фоне жировавших помещиков. Как писал Л. Толстой в «Оскудение Центра»: «… подрыв исторического ядра Великороссии в неурожайные годы, когда многие районы центральной России постоянно недоедали и переживали вспышки огромного голода… Теперь в вопросе продовольственном приходится считаться не с явлением спорадической голодовки, а с хроническим недугом постоянного недоедания. Например, за зиму 1900/1901 год умерло от голода 2,8 млн. человек». К началу ХХ века крестьяне оказались перед реальным раскрестьяниванием или, выражаясь научно, пауперизацией. Выкупные платежи для них, за свою же землю, стали неподъёмной нагрузкой. Зато Россия наращивала экспорт зерна и сельхозпродуктов. И всё-таки, даже в самом конце века, мужики продолжали верить в царскую милость «раздачи» земли, ждали и надеялись, что «Каждому отрежут столько, сколько кто сможет обработать. Царь никого не выкинет, каждому даст соответствующую долю в общей земле…». Но, всё же терпение мужиков лопнуло. Почувствовав себя обманутыми, крестьяне стали прибегать к насилию. В 1902-03 годах прокатились волнения, переросшие кое-где в первые погромы помещиков и кулаков, стычки с властями.

Для подавления бунтов привлекались воинские части. Недовольство подавили силой, никаких выводов не сделали.

Тогда полыхнуло по-полной в 1905-07 годах. На волне первой русской революции, деревня поднялась серьёзно, так, что царизм не успевал посылать воинские части из одной восставшей губернии в другую. Заламывая руки и рыдая крокодиловыми слезами́, по поводу голода 1921-го и 1932-го годов, либералы не заикаются о бесконечном голоде второй половины XIX-начала ХХ веков в царской России. Либералы любят порассуждать о войне большевиков против «зелёных», но совсем не вспоминают, что царское правительство не просто бросало против крестьян карателей; их расстреливали из пулеметов и даже артиллерии, жгли целые села. Царские войска вели себя в районах восстания как оккупанты; методично, согласно полученным приказам. Министр внутренних дел П. Дурново прямо приказывал сжигать подворья крестьян, в случае неповиновения. Помещики требовали судить бунтовщиков на месте военно-полевыми судами, что нередко и применялось. В ответ на такую жестокость, крестьяне отвечали жестокостью; жгли поместья, убивали помещиков, их прислугу и кулаков. По сведениям историка В. Данилова, отнюдь не левых взглядов, «за 1905 – 1907 гг. в европейской России было уничтожено от 3 до 4 тыс. дворянских усадеб».

Революция наглядно показала страшные социально-экономический противоречия в российском селе. В тоже время, стало очевидно, какой огромный взрывной потенциал представляет собой недовольство крестьян. Главным завоеванием крестьян в первой революции, стало освобождение от выкупных платежей. Уже в 1906 году их снизили до 35 млн., в 1907 году – осталось всего 0,5 млн. рублей. Фактически и их не взыскали. Ужасный налоговый пресс, после 1905 года, был ослаблен, но безземелье только усилилось, из-за прироста населения. Число безземельных хозяйств достигло немыслимых 14,9%, количество малоземельных – 19,7%.

Всё так же, будучи абсолютным большинством и главными податными лицами России, на которых собственно и держалась вся мощь Империи, крестьяне оставались самым лишённым в правах сословием, влачившим, от малоземелья, нищенское существование и жаждавшие получить и разделить на всех землю дворян.

После революции 1905 года стало понятно, что крестьянский вопрос надо как-то решать. На политическую сцену явился барин-самодур Столыпин со своей идиотской реформой, которая не только не подразумевала развитие капиталистических отношений в русском селе, а напротив, было отчаянной попыткой сохранить то, что уже давно было нежизнеспособно; продлить агонию заскорузлого дворянского землевладения – политической основы царизма, и тем упрочить монархический строй, ничего не меняя в его социально-экономической природе. Реформа была реакцией консервативных правящих дворянских кругов на объективные социально-экономические процессы. Впрочем, дикий атавизм крепостничества, эту помещичью закостенелость, невозможно было ни то что реформировать, даже реанимировать. Псевдореформа не устраняла, не ликвидировала, дворянское землепользование, напротив, всячески оберегала главную причину кризисного состояния отставшей страны – огромные помещичьи владения в житнице европейской части России. При феодализме существуют в неразрывном единстве и взаимодействии два социальных класса (группы): господствующий класс эксплуататоров-дворян и подчинённый, эксплуатируемый ими, класс крестьянства. Когда из недр феодализма прорастает его могильщик, капитализм, крестьянство стремится избавиться от господ-феодалов, создавая в своей среде сельскую буржуазию. Свершается аграрная революция. А Столыпин, демонстрируя совершенное непонимание сущности явления, попытался наоборот, перевернуть всё с ног на голову; ликвидировать феодально-общинных крестьян, сохранив, средневековое феодальное помещичье землевладение, с социальными правами и преимуществами дворян. Видя главное зло в крестьянской общине, бывшей объединяющим началом, организатором волнений и погромов 1905 года на селе, решил, что она и есть первопричина, а не следствие революции. Наглядевшись на микроскопические хуторские хозяйства в Ковенском краю (Литва) где провёл детские годы в имении матери, а в зрелые годы был некоторое время Гродненским губернатором, не от большого ума, придумал «хитрый» план разрушения общины, «превращением крестьян в хуторян».

Бестолковый родовитый аристократ, он не понимал, ни природы и психологии прибалтийских хуторян, ни российского крестьянства. Столыпин по-барски навязывал крестьянам свою волю, совершенно не интересуясь их мнением. Удумал из генетически склонных к коллективизму русских крестьян, сделать тупых хуторян. Самых активных мужиков хотел реформой выпихнуть в необжитые окраины Империи, на выживание. А за дворянами сохранить их смердящие помещичьи землевладения, со всеми привилегиями. Как ему казалось, уничтожением сельской общины, – инструмента взаимоподдержки и взаимовыручки крестьян в борьбе против дворян, сможет спасти помещиков. Столыпин стремился к одному: раздробить силы крестьянства, уничтожив общину и распылив крестьян на огромных территориях, на несвязанные между собой малосильные хутора, сохранив за помещиками их владения и все привилегии. Разрушение русской крестьянской общины носило насильственный, антинародный характер. Это омертвляло всю социально-политическую и экономическую жизнь России. Реформой Александра II консервировалось юридическое и социально-экономическое бесправие крестьянского сословия. Реформа Столыпина была негожей и бессмысленной попыткой уже в ХХ веке сохранить эти сословные отношения в обществе. Но помещичье-дворянская камарилья была совершенно не способна к какому-то бы ни было прогрессу и развитию, не могла реорганизовать свои владения в товаропроизводящие капиталистические фактории, применять новейшие орудия труда, передовые методы ведения сельхозпроизводства. Трудно понять, как вообще умудрялись русские крестьяне давать столько зерна, если до 1917 года подавляющая часть сельхозработ выполнялась вручную, практически без модернизации пахотных орудий, которые за две царских реформы, никто так и не удосужился провести.

В урожайном 1913 году свыше 70 процентов площадей засеяли ручным способом (разбрасывали зёрна из мешка), количество металлических плугов было менее 30%, землю пахали сохой, т.е. крючковатой корягой, в которой толстая, заострённая сторона, подымала пласт, а за два сучка управлял ею пахарь, налегая всем телом, чтобы она вгрызалась в землю. Более половины зерновых убирали серпами и косами, свыше 40 процентов урожая обмолачивали цепами и валками. Если не было лошади, пахали и на волах, а то и люди впрягались. Столыпин и его реформа – ярчайшие примеры экономического вульгаризма. Реформа сводилось к следующему. Первое: Общинная собственность на землю отменялась и заменялась индивидуальной. Крестьянам разрешался выход из общины, с передачей им в собственность надельных участков, с правом последующего вынесения за пределы общины в виде отруба, т.е. участка без усадьбы, или хутора – единого участка с усадьбой. Из общины вышли около четверти крестьянских дворов, преимущественно зажиточных и бедных. Для крестьян это была нарезка из тех же мизерных наделов; ни вершка помещичьей земли они не получили. Практически все бедняки, более 1,2 млн. семей, свои отрубы продали, став батраками или подались в город. Больше всего вышли из общин в Малороссии и в Новороссии. В Центральной России, т.е. Великороссии и Белоруссии, выделилось менее 14% хозяйств. Второе: Разрешалась продажа части казённых земель крестьянам на льготных условиях через Крестьянский банк, в распоряжение которого передавался земельный фонд (прежде всего, в Зауралье). Небольшое количество земли приобрели кулаки, с остальной вышел грандиозный скандал, т.к. её стали активно скупать, за взятки, перекупщики некрестьянского сословия, обходя закон, ограничивавший приобретение в одни руки свыше шести средних наделов, оформляя их на жён, братьёв, сыновей, родителей и т.д., а землеустроительные комиссии, видимо не без выгоды для себя, закрывали на это глаза. Это вызывало ярость крестьян: отрубы рвали в клочья единый общинный клин села, нарушая хозяйственные процессы (чересполосица). Возникали непрерывные межевые споры. Третье: Переселению на Восток и в Среднюю Азию придали статус государственной программы. Царское правительство всегда благосклонно смотрело на переселение русских крестьян в дальние окраины Империи, периодически материально и юридически помогая этому процессу. При Столыпине его возвели в статус государственной компании, чётко оговорив права и обязанности переселенцев, порядок материальной поддержки и поощрения. Впрочем, помощь вполне ограниченную и в большей части возмездную. Крестьянам из малоземельных районов европейской части страны предоставлялся льготный проезд (личный, без имущества) и выдавались ссуды (возвратные) на обзаведение хозяйством на новом месте. По официальным данным, выехало за Урал около 3 млн. человек, или порядка 450 тыс. крестьянских семей. Из них вскоре обратно вернулось свыше 500 тыс. человек. Переселенцы тяжко болели: по данным статистики, серьёзно страдал каждый пятый переселенец, каждый десятый – умер. Столыпин и не думал о медицинском обеспечении переселенцев.

худ. Иванов «Cмерть переселенца»

Детскую смертность никто не учитывал.

Как видно, никаких экономических и социально вопросов, эта реформа не ставила и не решала, противоречия сословий не устраняла. Столыпин не отменил ни одного из феодальных прав и привилегий, сохранявшихся у дворян-помещиков, не понудил их переходить на юнкерские капиталистические методы производства в сельском хозяйстве. Либералы утверждают, что Столыпин желал создать фермера-капиталиста – ложь. Более того, он был категорическим противником кулаков, отзываясь о них крайне негативно. Главной, и по существу единственной его задачей, было сохранение существующих отношений в российском обществе, закрепление за помещиками их земель, имущественных прав и привилегий. Помещик, в отличие от тех же переселенцев и хуторян, которым предстояло осваивать новые места и расплачиваться за банковские кредиты, оставался владельцем своего хозяйства, не неся никаких расходов и по-прежнему имел льготное налогообложение. А за непогашенные кредиты, с 1908 по 1914 год, 11 тысяч домохозяйств было продано с торгов, крестьянские семьи стали бездомными.

Крестьянское сословие восприняло реформу как посягательство на само своё бытие; на господствовавшую, в виде общины, средневековую коллективную организацию труда и землепользования, выступавшую спасительницей от бедности, голода и бездомности, которую столыпинская реформа безжалостно уничтожала. Исторически земля, принадлежавшая всем сословиям, включая высшие слои, была государственной, а монопольно распоряжался ею царь, олицетворявший собой Россию. Н. Бердяев писал: «… русский народ не знал римских понятий о собственности. В сознании крестьян до сих пор сохранился своего рода “сельский коммунизм” – т.е. такой правовой порядок, согласно которому земля принадлежит совместно всей деревне». Частнособственнические отношения в русском селе так и не укоренились. Экономическое положение крестьян не улучшилось. Очень скоро крестьяне увидели, поняли, что очередная «реформа», – очередной обман, что к их жалким наделам не прибавилось ни вершка земли, что общинный клин села рвут на части, что общинную землю, по наделу, по два, по три, скупают чужаки, что за помещиками осталась вся их земля, со всеми правами и привилегиями. Это вызвало недовольство и возмущение в крестьянской среде. Вырванные клочья единоличников из общественного массива (чересполосица), создавали большие неудобства. Постоянно возникали межевые споры, доходившие до разборок, в том числе, кровавых. Противников реформы арестовывали и судили. Особенно враждовали крестьяне с пришлыми, приходилось вызывать полицию и войска.

Столыпинское размежевание общинных земель вообще часто проводилось в присутствие войск, причем, не обходилось без жертв. Крестьяне, возмущенные этим, и жестокими методами внедрения реформы, стали оборонять общины. Общинные люто возненавидели единоличников, загоняли их обратно, всячески запугивая и вредя́, запрещали выгонять скот на общинные выпасы, устраивали потравы на отрубных участках, а если ловили на своих полях их скот, то, случалось, и забивали. Там где были общинные мельницы, путь к ним хуторянам был заказан, как и к ссыпным амбарам. Даже переезд через общинный мост, содержавшийся общиной, требовали оплачивать. Обстановка в сёлах нагнеталась. Разумеется, затевая реформу, примитивно мысливший Столыпин и понятия не имел об этих тонкостях крестьянского быта. Этот самовлюблённый экономический профан, затеял проводить в стране сельхозреформу в весьма выгодный момент, когда все виды промышленности были на подъёме, а европейский с-х рынок готов был принять из России любое количество сельхозпродукции, по очень привлекательным ценам. Но создание микроскопических (по масштабам России) хуторских хозяйств, да ещё распылённых на огромных российских просторах, убивали у профессионалов всякую надежду на возможность серьёзного товарного производства, да ещё при отсутствии каких-либо логистических связей, как в поставках необходимых орудий производства и предметов потребления, так и экономически выгодного вывоза распылённой произведённой продукции. Отсутствовала элементарная социалка. События стали развиваться самопроизвольно. Реформа – провалилась, спасти умиравший феодальный класс не удалось. Столыпин утратил контроль над происходящим. Обречённость реформы заключалась в том, что невозможно было предотвратить революцию, не меняя социальных отношений в обществе. Реакционная столыпинская реформа убедительно показала, что политика противодействия неизбежному социальному развитию общества, попытка затормозить, заморозить, ситуацию, остановить естественный ход событий, или повернуть историю вспять, приводят к прямо противоположным результатам. Непонимание или отрицание объективных социальных законов вызывают, во встревоженном обществе, взрывоопасное накопление негативной энергии. Максимальное обострение реальных проблем и классовых противоречий, неизбежно приводят к выбросу этой энергии в виде социальных катаклизмов и государственных катастроф. Попытка вопреки всему, реанимировать и закрепить феодальный реликт, сделала неизбежным, единственно возможным, насильственное его свержение, т.е. революцию. Премьер ухитрился в кратчайший срок довести страну до крестьянской революции. Не только левые силы, но и крайне правые партии, понимая, какую опасность для России создаёт Столыпин, выступили категорически против неё. Так, сначала, в 1906 году, съезд объединенного дворянства поддержал реформу Столыпина, понадеявшись, что он избавит их от потрясений, подобных 1903 и 1905 годов, защитит от разбушевавшихся крестьян. Но уже в 1910 году, на 5-м съезде дворянства, они приняли резкую резолюцию против, заявив, что нужны «решительные меры к расширению области применения народного труда, иное сулит образование безработного (сельского) пролетариата». Столыпин, поражённый такой позицией «своих», назвал их предателями, а сторонники – «главным тормозом и саботажниками реформ». Но ведь дворяне-помещики прибыли из личных поместий, где видели, какую социальную мину подводит Столыпин под Империю. Какой уж тут «внутренний покой» России. Судя по его дёрганиям и бессмысленным заявлениям последнего периода, этот невежа совсем не обладал государственным мышлением и прозорливостью, не понимал в какое время живёт, какая обстановка в стране. Удивительно; до какой степени можно было не понимать реалии окружающей жизни. Не сознавал степень своей ответственности. Вместо этого хлёсткие лозунги, восклицания и хвастливые обещания, вперемежку с сухостью и полицейской жестокостью. Говоря: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия», демонстрирует, что социально-политические проблемы России хотел решать полицейскими методами и репрессиями. Как можно было говорить в ХХ веке о величии страны, насильственно удерживаемой в социально-политических и экономических параметрах XVIII века, сохраняя дикие нравы, обычаи и порядки той поры. Сторонник палочной дисциплины, тупо гнул свою линию, никаких других идей у него не было. «40 лет спокойного развития», без цели и смысла; мол, всё само собой вылечится, но при условии установления жесточайшего полицейского режима, обеспечивающего это «спокойствие», со «столыпинскими галстуками» и «столыпинскими вагонами», которыми открыл ящик Пандоры, переступил черту, превратив террор и репрессии в обычную повседневную практику. Наивные потуги Столыпина оживить мёртвый феодализм в России, могли бы вызвать улыбку, если бы не сопровождались ужасающим полицейским террором, обрамлённым «столыпинскими галстуками», которых было больше, чем за всё время царствования трёх предыдущих Императоров. Краснобай не понимал, что совершить аграрную революцию без потрясений, невозможно. Не понимал, что аграрная революция, это всегда грандиозное, колоссальное, социальное потрясение, что она без катаклизмов не бывает, что изменяется жизнь не только крестьян, но и должны преобразиться помещики в крупных сельских предпринимателей, либо им придётся исчезнуть. Единственно, что Столыпин знал, и что у него получалось, это полицейские методы управления, сначала губернией, а затем всей страной. Народ, до времени, безмолвствовал и поддавался (как во времена Бориса Годунова, по Пушкину, да, как и ныне). Столыпин не был способен ни к какому анализу, как впрочем, и его единомышленники и почитатели. Ельцинско-гайдаровская команда, взявшая за образец и икону Столыпина, яркий пример, что они ничего не поняли, и тоже пытаются повернуть историю вспять. Реформы Столыпина – ярчайшие примеры экономического вульгаризма, доказавшие всю несостоятельность попыток повернуть историю вспять. В столыпинскую реформу были бездарно вбуханы огромные государственные средства. А результатом стала усилившаяся ненависть между крестьянами и помещиками, за которыми осталась земля, в дополнение к которой Столыпин ухитрился, взбаламутить деревню, перессорив общинников с единоличниками, создав дополнительное социальное напряжение в, и без того перегретом ненавистью селе. При этом сам Столыпин и его почитатели страшно удивлялись, почему крестьяне всячески саботировали его «реформу». Не ищите в «литературном наследии» Столыпина, заботливо собранном его почитателями, анализа социально-политической ситуации в стране, теоретического обоснования «реформы», хоть малейших поползновений к экономическим расчётам и обоснованиям, попыток оценить ход выполнения реформы, корректировать ошибки. Он не знал и не понимал аграрных экономических законов. Всё, что казалось бы, должен был знать и объяснять руководитель великой державы – отсутствует. Это особенно заметно, в сравнении с периодом Витте, имевшем чёткую программу капиталистического развития России. Витте был из разночинцев, а Столыпин – природный аристократ. Демонстрировал, что интересы крестьян он не обязан знать и учитывать. Не понимал суть и смысл русской деревенской жизни. Даже к кулакам, т.е. нарождавшимся сельским капиталистам, своим потенциальным союзникам, Столыпин относился крайне негативно. А ведь они были естественными его союзниками в борьбе с крестьянским органом – общиной. Но появившиеся сельские буржуа-кулаки, были врагами не только средневековой общины, но и помещиков-феодалов. А Столыпин был до мозга костей сам помещиком, и озабочен именно их защитой и спасением. Разумеется, ни о каком эффективном товарном производстве сельхозпродуктов, как результате реформы, и речи не велось. Снизился даже мизерный прирост товарной сельхозпродукции, с 2,4% годовых, в 1901, до 1,4% в 1913 году, да ещё при значительном росте населения, т.е. рост аграрного производства, стал отставать от прироста населения. До реформы бедняки составляли 59,6% крестьян-общинников, середняки – 31,8%, кулаки – 8,6%. В результате реформы бедняков стало – 63,8%, середняков – 29,8%, кулаков – 6,4%. Собственники, включая восточные районы, к 1917 году составляли всего около10 %. Хуторские хозяйства, по определению, на бескрайних просторах России неспособны были давать серьёзные объёмы сельхозпродукции, едва (в лучшем случае) обеспечивая сам-себя. Столыпин не понимал, что причиной провала было не стечение обстоятельств и не частные ошибки, а попытка сохранить то, что по определению существовать уже не могло: помещичье землевладение, на что надеялись он и Николай II. Крестьяне категорические не приняли этого. Даже кулаки не поддержали режим, а позарились на помещичьи земли. Крестьяне, как были абсолютно бесправными на своей земле до реформ Александра II и Столыпина, так ими и оставались. Как результат, в 1911 году разразился голод, унесший жизни 1,6 млн. крестьян. В обстановке консервации, отсталости и социального гниения, накапливался взрывоопасный потенциал, который рано или поздно должен был рвануть. Что и привело к колоссальной силы социальному взрыву 1917 года. Тупиковость политики Столыпина стала очевидной и понятной всем современникам. Наконец, бессмысленность и даже опасность столыпинской реформы, стала ясна и царю. Вопрос отставки Столыпина была предрешён. Выстрел Богрова превратил Столыпина из неудачника в мученика.

И Александр II и Столыпин были классово ограничены социальными интересами своего сословия. Ленин характеризовал это состояние, как ни «юнкерское», переход прусских дворян-землевладельцев к капиталистическим формам ведения сельхозпроизводства, ни как «фермерские», на американский манер, где белые поселенцы создавали крупные хозяйства, с эксплуатацией негритянского труда. При этом обе западные формы активно, во всё возрастающих объёмах, применяли новейшие орудия труда (тракторы, комбайны, механические молотилки, элеваторы и т.п.), создавая товарное производство. А в России, благодаря «мудрой реформе Столыпина», закостенелые формы сохранились вплоть до 1917 года, создав, в среде крестьян, дикое напряжение, что и вызвало взрыв невероятной силы, сразу после Февраля 17-го, когда начался повсеместный захват помещичьих земель, а келейный дворцовый переворот в считаные дни превратился в полномасштабную буржуазно-демократическую революцию, развивавшуюся совсем не по планам заговорщиков. Диву даёшься, сколько ради своей корысти перебили, сколько искалечили народу, а потом сетовали, что их тоже нещадно били. Неадекватный идиотизм дворянства, пошедшего в белое движение, был таков, что даже после Октября 17-го, они продолжали цепляться за свои «земельные права». Так, когда части белых захватывали какие-то губернии, то бывшие владельцы заявляли свои «права», отбирали у крестьян имущество и собранный урожай, пороли за «неповиновение». Лучшей агитации за большевиков и придумать было невозможно. А белые «правительства» Колчака, Деникина, Юденича и прочих, никак не могли (боялись возмущения своих сторонников), решить «земельный вопрос». И лишь «правительство» Врангеля, на краешке русской земли, в Крыму, приняло «революционный» земельный закон, но история уже вынесла свой вердикт. Белые пали.

Если бы в Императорской России 1861 года была проведена полноценная земельная реформа, если бы в 1907 году Столыпин не влез со своей «хуторской реформой», а провёл нормальную буржуазную реформу с выкупом помещичьих земель или, побуждал помещиков переходить на «юнкерские» рельсы, если бы царское правительство на любом этапе своих реформ, предоставило крестьянам возможности, сравнимые с тем, что дали им большевики в годы НЭПа, то исторический путь России мог бы пойти в другом направлении.

Либералы, восхваляя период Столыпина, фантазируют, приписывая ему, что он хотел создать русского фермера и систему фермерства, виртуозно уворачиваются от социальной составляющей: «Ленин просто воспользовался настроениями крестьян» – А почему Столыпин не воспользовался? Потому, что он стоял на других классовых позициях. Скорее язык откусят, так не скажут, руку отрубят, так не напишут, потому что классово ограничены. Где либералам мерещится у Столыпина попытки создать крупное товарное производство. Раздробленные мелкие хуторские хозяйства, в которые загонял он единоличников, по определению не могли стать основой крупных производств, с широким привлечением наёмной рабочей силы и ведения севооборотов, внедрения дорогой механизации. Какое там передовое «фермерство». Даже в Америке, лишь в 30-е годы укрупнённое фермерство перешло на индустриальную основу. Действия Столыпина – пример вопиющей безграмотности. Любые оценки либералов всегда классово ограничены. Они вынуждены вечно умалчивать, выкручиваться, придумывать небылицы, скрывать факты и обстоятельства, искажать суть социально-политических явлений. Ничто не берёт заскорузлых эксплуататоров и их стряпчих; ни доводы разума, ни обстоятельства жизни. Чтобы сохранить своё привилегированное положение, ради личной выгоды и комфорта, они плюют на невыносимое положение окружающих, на вопиющую отсталость жизненного уклада страны, на хищническую эксплуатацию людей и природных ресурсов, готовы идти на любые преступления, обрекая людей на муки, на всё, что не касается их прав и возможности эксплуатировать других, себе в удовольствие. Не реагируют ни на какие аргументы.

Нынешние либералы извылись о «тяжкой участи крестьян при большевиках», но даже если гипотетически предположить (реально такое было невозможно), что победили бы белые, то чтобы сталось с крестьянами и земельным вопросом. По действиям и решениям белых «правительств» видно, что землю у крестьян попытались бы отнять. К чему бы это привело? – к пугачёвщине, продолжению гражданской резни, но ещё более жестокой, чем в предыдущую гражданскую. Если какие-то силы буржуазии отдали бы крестьянам землю, то разве не началось расслоение на сельскую буржуазию и обездоленных бедняков, разве не выпихнули бы 8,5 млн. «лишних рук», как подсчитали тогда экономисты, на улицу, на голодную смерть, или в разбойники? При любом раскладе видно, что коллективизация спасла страну от новой гражданской войны и распада, а миллионы селян смогли остаться в своих избах, хатах и куренях. Коллективизация была самым гуманным из всех вариантов, при всех её изъянах.

Предшественники «наломали дров», а разгребать «за всех», пришлось большевикам. Расхлёбывали то, что не решили реформы Александра II и Столыпина. Запоздалое решение оказалось весьма жёстким и иногда кровавым. В 1929 году Сталин писал: «Нужно отдать себе отчет в том, что мы не можем дальше преуспевать на базе мелкого индивидуального крестьянского хозяйства, что нам нужны крупные хозяйства в земледелии, способные применить машины и дать наибольший товарный выход. Существуют два пути для создания крупных хозяйств в земледелии: путь капиталистический, осуществляемый посредством массового разорения крестьян и организации крупных капиталистических имений, эксплуатирующих труд, и путь социалистический, осуществляемый посредством объединения мелких крестьянских хозяйств в крупные коллективные хозяйства, - без разорения крестьян и без эксплуатации труда. Наша партия избрала социалистический путь создания крупных хозяйств в земледелии».

Продолжение следует