Сначала на Северном флоте, а затем и заместителем Главкома ВМФ служил в мое время весьма уважаемый адмирал Евгений Николаевич Волобуев, большой романтик, бывший береговой артиллерист, ставший прекрасным моряком.
Когда меня спрашивали, а спрашивали постоянно, не родственник ли я ему, то я неопределенно пожимал плечами. И все считали, что это я скромничаю. И все, на всякий случай, вели себя со мной, как с «белой костью», то есть большей частью уважительно.
Этому способствовало и то, что я, со своей стороны, в таких случаях мог быть заносчивей польского шляхтича. И это действовало. Хотя ни один из моих сослуживцев действительно «благородного» советского происхождения никогда не был заносчив.
Я получил немало преференций благодаря этой однофамильности в свои молодые веселые годы.
И я не жадничал. Всем своим сослуживцам позволял пользоваться знакомством со мной, как с якобы родственником именитого адмирала. Многие на этом и подзаработали, и повеселились.
Но для меня это было только развлечением, наилучшим выходом из дурацкой ситуации. Бывало, что должностные лица и покрупнее Е. Н. Волобуева делали мне «лестные» карьеристские предложения. Например, Костя Макаров. Держись, дескать, его, и будет порядок с карьерой. Таких я сразу бил в лоб, потому что предпочитал держаться Родины.
Моим «крестным отцом», обучившим меня веселому искусству быть «сыном лейтенанта Шмидта», был капитан 3 ранга Всеволод Павлович Дальгрен, о котором я уже здесь рассказывал, командир того самого охотника, на котором я, тогда еще курсант, проходил практику в Полярном.
Дальгрен сотворил совершенно новый тип сына лейтенанта Шмидта. Ведь тот образ, который создали Ильф и Петров, был абсолютно нереален и недееспособен.
Ну не мог сын лейтенанта Шмидта выпрашивать подаяние! Он мог только гордо помереть с голоду. У Ильфа и Петрова был не сын лейтенанта Шмидта, а Остап Бендер, сын турецко-поданного.
Конечно, публика в большинстве своем понимала ирреализм Остапа Бендера, но прощала ему отступления от правды жизни за веселость и динамичную устремленность к своей мечте «на блюдечке с голубой каемочкой». Но каково было тем многим тысячам наивных молодых людей, которые пытались воплотиться в сына лейтенанта Шмидта в своей собственной жизни, копируя Остапа Бендера?! Сколько их из-за невинной шалости разделило свою судьбу с судьбой княжны Таракановой?
Это явление «сынопочитания», этот лизоблюднический карьеризм, эта прямая дорожка к измене Родине остались невысмеянными. И страна докатилась до экономико-идеологического уровня сына Гайдара и его команды, до подчинения легионам сыновей, жен, свояков и просто знакомых всевозможных начальников, до понятия «семьи Ельцина».
Да что там Ельцин! Мне самому, еще в советское время, чтобы нормально служить на флоте, было впору менять фамилию из-за Евгения Николаевича, из-за связанного и с ним, как ни крути, жуткого лизоблюдничества на флоте. Причем сам Евгений Николаевич был здесь не причем. Такой настрой был сформирован у публики много раньше, за тысячелетия до появления на свет Евгения Николаевича. Из многих тысяч моих сослуживцев вряд ли наберется хотя бы десяток не спросивших меня: а не родственник ли я тому Волобуеву?
Кроме как помереть с голоду, сын лейтенанта Шмидта еще мог гордо и одиноко стоять с романтическим, байроническим, чайльдгарольдовским видом, погруженный в размышления о трагической судьбе своего отца, а кто-то, совсем оборзевший от жажды наживы, мог бегать со шляпой перед потрясенной публикой.
Так как я категорически отказался принимать байронический вид, потому что знал, что Байрон был хромым, и не сомневался в способности Дальгрена перебить мне ногу, при такой его тяге к реализму, то Дальгрен, скрепя сердце, согласился заменить байронический вид на шляхетнический.
Первым доказал работоспособность схемы «сын лейтенанта Шмидта и партнер», конечно, сам Дальгрен. Незаслуженно, как он считал и как считаю я, опущенный с должности командира СДК (среднего десантного корабля, загубленного им на учениях сознательно, по необходимости отработки экипажа в самой крайности) на должность старшего лейтенанта, командира морского охотника, капитан 3 ранга Дальгрен уже собирался покончить с жизнью моряка и перейти в сантехники. Ему почему-то очень нравилась эта специальность.
Став же партнером «племянника» адмирала Волобуева, Дальгрен быстро стал капитаном 1 ранга и думать забыл о сантехниках. И на здоровье! Такого моряка, как Дальгрен, надо было еще поискать .
***
Сбой у меня, как у «племянника адмирала Волобуева», был лишь однажды, в самом конце моей флагштурманской службы.
К нам перевели в Командующие Северным флотом адмирала Капитанца. Так как последнее время он служил на Балтике, то свою новую службу начал с нового знакомства со своими владениями. Приехал и к нам, в Северодвинск. И у нас, как и везде, ему устроили представление высших офицеров, среднего уровня помпезности. Мы построились в конференц-зале в каре. Капитанец ходил вдоль шеренг офицеров, и они ему по очереди представлялись.
У Капитанца, за последние дни принявшего представления многих тысяч офицеров, на лице было написано: «Господи! Когда же это всё закончится?»
Но как только ему представился я, Капитанец встрепенулся, воспрянул, потянулся ко мне:
– А Вы не родственник Евгения Николаевича?
Я неопределенно пожал плечами и натянул на себя тот самый отработанный до автоматизма многолетним пребыванием в «любимых племянниках» Евгения Николаевича вид. Вид, который шляхтич принимает раз в году, когда вместо охоты, пиров и прочих забав вынужден выслушивать просьбы надоедливых смердов.
И Капитанец мгновенно трансформировался. Передо мной стоял уже не грозный адмирал и даже не человек, а непонятной породы друг человека, бьющий хвостом, роняющий слюну, дрожащий телом, у которого одна цель в жизни: преданно и самозабвенно служить мне.
Все присутствующие оживились, в глазах у них бешено заработали какие-то счетчики. У всех были люди, корабли, суда, техника, проблемы. И теперь у них появилась возможность что-то заполучить. У них появился, фактически, новый Командующий флотом, с которым, они понимали, можно было работать, потому что он знал людей, условия, обстановку. Все они становились заместителями этого Командующего, передающими его распоряжения Капитанцу, который становился простым исполнителем.
А если учесть, что Капитанец был еще и членом ЦК КПСС, – все это можно было раскручивать до бесконечности.
Видите, насколько гениальнее был Дальгрен, чем Ильф и Петров? Разве мог «великий комбинатор» выйти на такую масштабность, на такую высокую орбиту?
Все это сулило небывалое, редкостное развлечение для всего флота, а то и для всей страны. Я не знал у нас никого, кому бы хоть чем-нибудь нравился Капитанец. Как не знал ничего положительного, что у нас сделал Капитанец. Работали его заместители, а он просто сидел в должности, которой добился, как он только что наглядно продемонстрировал, проявляя собачью преданность начальникам.
И я уже совсем было собрался надеть на друга человека ошейник и повести его погулять, как раздался звенящий крик.
– Нет! Никакой он не родственник! Он просто однофамилец.
Все, да не все. Кричал адмирал Барановский. Там присутствовало несколько десятков офицеров и адмиралов, но лишь один Барановский не захотел, чтобы я командовал флотом.
Все, без малейшего исключения, а больше всех Капитанец, осуждающе, разочарованно и раздраженно поразглядывали некоторое время непрошеного правдолюбца. Потом церемония продолжилась, став, после вспыхнувшего и угасшего праздника, еще более унылой.
И с чего этот Барановский решил, что я не родственник? Наверное, с того, что не видел ни одного бразильского сериала. Даже я не знал и до сих пор не знаю, родственник я тому Волобуеву или нет, потому что никогда этим не интересовался. И я честно не говорил ни да, ни нет, а лишь пожимал плечами. А что там додумывали капитанцы, так это их дело. Почему не позволить человеку попресмыкаться, если он так страстно этого хочет? И почему нормальным людям не посмеяться над этим пресмыкающимся?
Конечно, признаю, что есть в этом смехе некоторая печальность. Однако, разве не лучше смех сквозь слезы, чем одни горькие и унылые рыдания?
Но здесь есть и еще одна сторона дела. Капитанец своим вопросом, своим подозрением, что я какой-то байстрюк адмирала Волобуева, нанес мне страшное оскорбление.
А что, моя собственная семья, my family, была семьей второго сорта?
Уж если на то пошло, то ни Капитанец, ни тот Волобуев в подметки не годились моему отцу Волобуеву Кузьме Родионовичу, прошедшему две войны танкистом, кавалеру всех орденов и всех медалей «За оборону» и «За взятие». И если бы уже в мирное время врачи не отрезали ему здоровую ногу, вместо ноги, в которой сидела с последней войны пуля, то он бы показал этому Капитанцу, где раки зимуют, за такой его вопрос.
И как я должен относиться к Капитанцу, после того как он выказал, что ни я сам, ни моя семья, для него ничего не значили?
Спасало, что флот для меня, как и для большинства других, не сводился к Капитанцу. Это он считал, что Северный флот служит ему, а сам он – адмиралу Волобуеву, адмиралу Чернавину. А я не служил и не прислуживал Капитанцу. Я служил народу. Но вот вопрос: как это можно было доказать Капитанцу, оставаясь на флоте под его командованием, под его абсолютнейшей властью?
Пора, пора нам изменить свою жизнь, основывающуюся на карьеризме.
Дело ведь не в Капитанце. Дело в нас, дело в том, что мы все тысячелетиями воспитывались в системе личной преданности, в первую очередь своим начальникам, а не Родине, не народу, не человечеству. Когда мы пытаемся избавиться от «годковщины» и «дедовщины» в армии и на флоте, у нас это не получается, потому что весь народ находится в привычной зависимости от «годков» и «дедов» типа Горбачева, Ельцина, Путина. Которые постоянно заносятся, хотя, вообще-то, являются всего лишь государственными служащими, и поэтому должны быть ответственны перед народом без революций и экстремизма. У нас же нет пока такой системы ответственности ни через законы, ни через выборы.
Всмотритесь. Горбачев выстраивал такую систему личной преданности, «дедовщины», в ЦК КПСС. Ельцин мял и крушил все лишь под себя. Путин, оказывается, наш «отец родной», если послушать Павловского или Грызлова. И, конечно, легче всего направить наших лидеров, оторвавшихся от современной жизни и, между прочим, от законности, в нормальное, без превышений, исполнение ими служебных обязанностей, элементарным высмеиванием. Как высмеиванием лидеров, принимающих и разводящих подхалимаж, так и подхалимов.
Но, опять же, не это искоренит лизоблюдничество. Только выбив из-под подхалимажа экономическую основу, можно искоренить его. Ведь что для себя «вылизывают» подхалимы? Чужие деньги, в основном. Пока оценкой прибавочной стоимости (выпускаемыми деньгами) будут распоряжаться начальники (фглонисты, бандиты), система подхалимажа будет жить. Только когда мы добьемся законного (бюджетного) направления выпускаемых денег населению страны, всем и каждому, исчезнет эксплуатация нас и исчезнет в нашем обществе это отвратительное, но весьма развитое явление. Две взаимосвязанные проблемы никак не может разрешить человечество: проблему полной передачи оценки труда трудящимся, чтоб было уже не «каждому по труду, от каждого по способностям», а "каждому по потребностям", и проблему карьеризма, чтобы не издевались над народом всевозможные начальники, ворье, бандиты.
И решение этих, казалось бы, разных проблем находится в фундаментальном одном – в полной и справедливой передаче народу денежной оценки труда. Нацеленность общества, государства, на увеличение этой денежной оценки, ведет, прежде всего, к замене карьеризма на захватывающее первооткрывательство. Ведь карьеризм крайне убыточен для общества, а не только неприятен «неудачникам», которые «пусть плачут».
