I
Область Обломова – сладкая, сонная, мечтательная, и – напрочь лишённая зла.
Не-деяние в буддизме подразумевает именно не совершение зла, поскольку почти всякое человеческое действие косвенно подразумевает оное; и Гончаров, едва ли интересовавшийся буддизмом, творя очень русский тип, словно отразил сияющие дуги мультикультурности, пронизывающие космос человечества.
Штольц необходим: мир невозможен без полюсов, но он – искусственный для Гончарова: писатель разливается, растекается счастьем, выписывая Илью Ильича, и словно отрабатывает определённую программу, созидая подвижного, энергичного друга-антипода.
Обломов умён, он многое помнит: не зная зачем.
Обломов остро чувствует, что всё человеческое – активное ли, пассивное – скатывается в бездну смерти, о которой достоверно едва ли что-то узнать; и, окружённый массою деталей, он словно проходит сквозь них.
Он человек-невидимка – для бесконечной суммы соблазнов.
Он хороший человек, на которого нельзя ориентироваться…
…какое мощное, сытное письмо предлагает Гончарова; как плавно, вбирая все ракурсы реальности, разворачивается оно, звуча шире, гуще, насыщенней.
Ленты лет опоясывают лежание Ильи Ильича; сладко дремать, худо выбираться из сладости; однако, придётся, придётся всё равно.
Дрёма – вино, пробуждение – оцет.
Оцетом же является и жизнь для героя "Обыкновенной истории": оцетом, постепенно меняющим вкус.
…можно предположить, что в старости человек становится добрее и умнее – так должно быть; но история, рассказанная Гончаровым, показывает обратное: тонкость превращается в грубость, добрая мечтательность – в практический расчёт.
А наждак жизненной правды, зафиксированной писателем, мы увидим, внимательно понаблюдав за собственными метаморфозами…
Очерки на основе путевых заметок превращаются в замечательный роман фрегата: плывущего на энергии романтического, почти юношеского интереса; тени Радищева и Лоренса Стерна мерцают над совершенно ни на кого не похожими страницами Гончарова; и размышления, которыми открывается книга – о значение путешествий в жизни и истории человека – исполнены глубины.
Райский – герой-стержень – близок автору, как Обломов; и сколь бы не был крут "Обрыв" мера художественности, наполняющая его содержание, не потускнела.
Как не стал мир Гончарова менее современным: черпавший из своего времени, апеллировавший к вечности, он создал тома, прочно возвышающиеся над сгустками и массами временной суеты, столь присущими человечеству.
II
Густота и плотность – языковая, медовая вовлекает в действительность Обломова, вовсе не убеждая, что он плох…
Лень, как состояние души?
Но душа Ильи Ильича, сколь можно судить, погружаясь постепенно в тёплые слои романа, вполне светла, хотя и не будоражит тело, не призывает его к деятельности.
В реальности найдётся много тех, кто действуют избыточно: и Штольц тому примером, и даже Тарантьев, и прочая…типа последнего людская мелочь: деятельна, склонна к аферам, ловит момент, подличает.
А Обломов – нет, точно душа его полна своеобразной лучевой теплотой, и ему достаточно оной…
…так забавно вычитывает Захара за сравнение с другими; столь по-детски обиженно выглядя при этом.
Сохранять в себе меру детскости совсем неплохо: она необходима для определённой чистоты восприятия, словно фильтр от всевозможной обыденной грязи.
И Обломов сохраняет.
Может ли он служить примером?
Нет, просто таков, как есть – и не правда, что, будучи подобным, можно погубить Россию.
Правда, склонность к световой такой лени, таинственно связанной с осмыслением себя в действительности – есть во многих русских: словно боимся последствий своей деятельности, словно не-деяние буддизма нам подсознательно близко: не нарушить территорию другого, тем паче, не оставить в другой душе ран.
Обломов не делает зла – более того: он предельно далёк от оного.
Обломов по-своему счастлив: а не это ли цель каждого?
…жёсткие ритмы "Обыкновенной истории" связаны с крушением идеала: молодого, романтически-поэтическо настроенного человека, столкнувшегося с косматой дичью реальности: в том числе и денежной, что крайне близко нашему времени.
У Обломова такого не происходит; а линии "Обыкновенной истории" - некоторые из них – прочерчены с такою жёсткостью, что непроизвольно задумываешься о правильности устройства социума.
Любого.
Гончаров актуален: и будет таковым всегда, покуда человек не переменится физически.
Он актуален фиксацией таких черт, какие присущи русскости, и общечеловеческими феноменами: упомянутое крушение идеала вполне себе происходит на разных широтах.
Гончаров великолепен: его тугое и плотное, как виноградные гроздья, письмо, будет поражать стилистическими возможностями – как огромного писателя, так и языка, предлагающего таковые – а ведь от языка, в который мы рождаемся, также, как в физиологическую жизнь – зависят культурные возможности нации…
III
Что может быть поэтичнее сна?
Область Обломова – сытая, сонная, бестревожная, лишённая зла…
Гончаров разливается, выписывая сладкую вечную дрёму Обломова, где мерцают поэтические острова – туманные, дальние.
Гончаров сосредотачивается, чтобы делать Штольца – великолепно-энергичного, делового, противостоящего Обломову полюсом жизни…
Разные бытования на земле: неосознанное не-деяние буддизма, что демонстрирует Обломов, и западная стремительность, мускульный напор Штольца, не могущего проиграть.
Великолепие романа, пропитанного мёдом превосходной русской поэзии…
…собственно в "Обыкновенной истории" изображён конфликт именно такого рода: поэзии и повседневности, но у главного персонажа не хватает сил отстоять поэзию…
Сил и таланта…
А сколько поэзии таит "Фрегат Паллада"!
Тут – поколения мальчишек впитывали прелесть путешествий, замирая сердцем - от возможных перспектив.
…которые, к слову сказать, редко когда получаются сияющими…
Мощный дар Гончарова был опрокинут в прозу: или вознесён до неё: в поэзии Гончаров не оставил никакого следа; но речь его – взмывающая в верхотуру метафизических небес, и стелящаяся по земле, чтобы вобрать в себя, как можно больше жизненных деталей и подробностей, поэтична сама по себе…
И какой поэмой звучит бытование Обломова!
