На заставке: друзы аквамарина
Нет, нет, мой читатель, сюда мы ещё не заглядывали. Если что узнаётся, то это сходство, на первый взгляд подобного по внешним признакам. Все небольшие миста Галычины в границах старой, польской и австрийской застройки, на одно лицо, как близнецы. При быстрой езде по этому краю, при частой смене впечатлений от убранства городских построек, от общего вида улиц и площадей, иным представляется, будто, проскочив какое-то мисто, они кружным путём попадают в него с другой стороны. На самом же деле перед глазами мелькают всё новые населённые пункты с другими названиями на столбах.
Не станем торопиться. Свернём с большака в глухой угол горного края, меняя направление не только в пространстве, но и во времени, на обратное. Остановимся в семидесятилетней, без малого, дали. Осмотримся.
Город был мал и уютен. И носил ласковое имя Городец. Он весь умещался на одиноком холме в излучине реки Ричка (надо же!). Приплюснутый верх горки занимал брусчатый квадрат. Площадь, простите за преувеличение. Посередине – однобашенное здание местной управы, по четырём сторонам плотные ряды двухэтажек, жилых наверху, внизу - приспособленных под магазины и прочие помещения общего доступа. Через вершины этого умозрительного квадрата вытекали брусчаткой же по две улицы под прямым углом одна к другой, застроенные, как и площадь, каменными зданиями, но не столь тесно. Они выдерживали прямолинейность едва до половины склонов холма. Ниже, наскучив геометрией, улицы начинали искривляться, ветвиться, терять тёсаный песчаник покрытия; и наконец, у заболоченного подножия превращались в улочки предместья. Здесь ещё Городец, но уже не город, - подтверждали, появляясь за поворотом всё чаще строения, без претензий, вразброс среди фруктовых деревьев.
Одна из таких улиц, по недосмотру очередных хозяев края сохранившая при нелепых массовых переименованиях поэтическое имя Вереснева (сентябрьская), заканчивалась в речной низине во времена, уже для нас исторические, жалким домишком. Назвать его хибарой? Язык не проворачивается, ибо незаслуженный комплимент. Представьте себе коробку из оштукатуренного дерева, сравнимую по теловместительности с тремя, примерно, вагонными купе и отрезком коридора вдоль них. Потолок этой жилплощади, дорогой читатель, заставит вас пригнуть голову из опасения превратиться в его подпорку. И не каждый рискнёт войти во внутрь, взглянув с улицы на кровлю. Высокая, с крутыми скатами крыша из толстого слоя камыша, вот-вот сплющит ненадёжное жило. Наверное, только привычка надеяться на Бога и легкомысленное отношение к предостережению «самому не плошать» мешает жильцам мышеловки переселиться на просторный чердак, где явно безопасней. А вот и они, легки на помине!
Явно мать и сын. Она высока ростом, иссушена какой-то неизбывной горестью. Лицо – гипсовая маска жизненной трагедии: уголки губ опущены. Тонкие брови над переносицей подняты, взморщинив лоб. А веки по внешним краям глазных яблок сползли, косо пересеча радужку. Мальчик по плечо ей. Угловатая голова на тщедушном, с грудью младенца, тельце калеки кажется огромной. Как только держит её тонкая шейка! Но трагизм матери и собственное уродство он, видимо, не переживает. В тёмных распахнутых глазах меченного уродством подростка – весь он иной, не такой, каким стал по жестокости случая. Он видит себя таким, каким не могут его увидеть другие; он, настоящий, недоступен постороннему взору.
Подросток (да, наверное, уже подросток) ступает по натоптанной пешеходной дорожке вдоль оград палисадника медленно и осторожно, сразу всей ступнёй, помогая слабым ногам ручной палкой. Рука матери настороже, готова подхватить сына под локоть, когда тот оступается, но он предупреждает: "Я сам, сам". И ещё сильнее сжимает тонкие бескровные губы.
- Хорошо, Тарас, не сердись, - кротко соглашается мать, перекладывая из руки в руку потёртый портфель со школьными учебниками.
Кирпичный куб школы показывается за поворотом улицы, где начинается плиточный тротуар, а дома подрастают, напускают на себя городской вид.
Тарас внимательно озирается, нет ли знакомых фигур на улице. Ему неловко, что мать несёт его портфель. Но улица в этот час ещё пустынна, только они, ранние пташки.
Ева Вольчич происходила от стойких русинов. Её дед, подчёркнуто именовавший себя карпатороссом, при власти Габсбургов владел книжной лавкой в Перемышле. Сочинения русских авторов на языке оригинала выставлял так, что они бросались в глаза и с улицы через стекло витрины, и с парадной полки над прилавком. А уж с какой горячностью в голосе рекомендовал он кудесников «нашего слова» (по его выражению) покупателям! Сын его, приняв священнический сан, наставлял прихожан не изменять своей принадлежности к великому русскому племени, расселённому от Карпат, с их источниками живой воды, целебной и для бессмертных душ, до "злато кипящих" гор у Великого океана, в котором по утрам возрождается солнце человечества. За такие речи, за книжку на языке Пушкина, обнаруженную при обыске в квартире протоиерея, назначен был ему в начале Первой мировой войны австрийский лагерь Талергоф. Но и там он не подписался "до Украинского листа", сочинённого в Вене для отступников от святого имени Русь.
Ева появилась на свет после выхода на свободу талергофского узника. Земли карпатороссов поделили между собой Варшава и Прага. Поляки, в чьих руках оказался теперь непокорный священник, получивший приход в городке на Ричке, жаловали тех иноплеменников, которые ради выгоды отреклись от упрямого русинства в пользу покладистого украинства. Те, духовные наследники австроукраинцев, умножаясь в численности, достигали во всём большего успеха, благодаря покровительству пилсудчиков, чем упрямые русины - пасынки и падчерицы возрождённой Польши. Варшава делала ставку на полное ополячивание продажных душ.
Неподкупный талергофец на новом для него месте воспитывал дочь в своём духе. Домашняя библиотека священника наполняла дружную семью единомышленников русским духом. И в первый учебный год с приходом в Прикарпатье красной армии при острой нехватке учителей с востока Еву (после комплексной проверки) утвердили преподавать русский язык и литературу в начальной школе, ещё смешанной для местных и пришельцев.
Тогда же Ева сошлась взглядами и телом с Богданом Вольчичем. Уроженец городской окраины, из мастеровых, приобщённых к "умной книжке" (местное выражение), восторженно принял Советскую власть. Его, начинающего поэта, зачислили рабкором в газету «Новэ життя». Певец новой жизни напечатал несколько стихотворений, от чистого сердца славя освободителей его малой родины. Очерки о перебудови в мисти та на сели тоже отличались искренностью веры в народную власть. А тут, откуда ни возьмись, опять война. Неожиданно в городок ворвались свои же, новые украинцы, пострашнее немцев. "Обмоскаленного кобзаря", послужившего зувьетам, повесили на глазах беременной жены в палисаднике перед домом на улице Вересневой. Тогда же сгорел православный храм и дом священника, запертый снаружи, со всеми домочадцами. Ева едва не выкинула. В свой срок, зимой, родила младенца, будто изуродованного пыткой.
Память мальчика ни единым звуком, ни одной картинкой не сохранила годы войны. Немцы обошли Городец стороной, доверив следить за новым порядком верным украинцам. Те старались на совесть. В первое лето незалежности извели под корень жидивство, польскую и ополяченную интеллигенцию, не забыли примерно наказать тех из своих единокровных сородичей, кто успел послужить транзитной власти Москвы. Каратели заняли выморочные квартиры. Видимо, хибара казнённого поэта не представляла для них ценности. Да и вдова зрадныка делу Стэпана Бандэры уже не представляла для свидомых украйинцив объекта назидательной расправы. Она вся ушла в заботы о сыне "нежильце". Этот "приговор"(из русской литературы) постоянно звучал в голове несчастной матери как вызов её воле, заставлял сопротивляться судьбе в самых отчаянных положениях. На удивление окраины мальчик выжил и даже встал на ноги, пошёл медленно, неуверенно с помощью палки. Матери удавалось раз за разом отгонять смерть от сына, но та, временно отступая, оставалась под крышей дома, повсюду тащилась за неразлучной парой.
У Тараса не было своего детства. Он наблюдал за чужим через окно родительского дома, со скамейки в палисаднике. Редко, когда позволяли мама и самочувствие, - выходил к границе пустоши, облюбованной для игр ребятами Вересневой и соседних улиц. Вот Борька Удовицкий, даром что беспалый и одноглазый вследствие любопытства к найденной на мусоросвалке боевой гранате, тарзанит с диким криком на вётлах над рукавом Рички. Таким занятиям заразил мальчишек Городца трофейный фильм о приключениях в джунглях Африки человеческого сына, воспитанного добрыми животными. Мама сводила Тараса в кинотеатр для знакомства с подлинным Тарзаном. А вот долговязый Витя Шматько. Во всякую пору года простуженный, фехтует с неповоротливым Валеркой Горбоносовым на прутьях, будто мушкетёры (тоже из трофейной ленты). Маленького ЮркА, по кличке Пикусь, лупят кому не лень, Тузят беззлобно и не больно, потому что Пикусь, короткий, круглый и упругий, похож на боксёрскую грушу. Он вопит, но как-то радостно. Похоже, получает удовольствие от внимания к своей незначительной, по годам, особе. Два мальчика, что постарше, скрываются с девочками в кустах. Как-то ЮркО, с видом знатока, просветил Тараса: "Видал? Зажиматься пошли". Для чего, - не понял Тарас. Девочки, странные существа. Вообще, для какой надобности они?
Тарас никому не завидовал. Ведь он легко, в силу воображения переселялся во всякого, кто мог делать то или иное, ему, калеке, недоступное. Более того, он способен был ощутить в себе и книжного и киношного героя. Например, моментально или в продолжительной мечте пережить всё то, что выпало на долю Малышку из одноимённой повести Иосифа Ликстанова. Мальчик, которому не хватало движения, представлял себя то Робертом Грантом, Томом Сойером, толстовским Никитой, 15-летним капитаном, пионером Тимуром и прочими сверстниками единого мира реальности и вымысла.
Еву, по восстановлении советской власти в крае, к преподаванию в школе не допустили. Причиной тому стал отказ русинки вписать «украинка» в бланке к паспорту гражданки СССР. Бедняжка не учла, что в стране НКВД простой человек имеет право выбирать одно из… одного предлагаемого на «выбор», или отказаться, с последствиями. В её серпасто-молоткастом паспорте появилась-таки запись украинка распоряжением начальника паспортного стола Городецкого отдела милиции. Последствием же стало место библиотекарши в школе. Такое наказание за классово подозрительное упрямство можно считать мягким. Роль подушки сыграла память о красном поэте из народа, казнённом фашистскими наймитами.
Старый директор школы, сочувствуя матери, в одиночку поднимавшей больного сына, дал ей возможность прирабатывать уборкой в классных комнатах. Ева не решалась оставлять сына дома одного надолго. Часа за два до начала занятий в школе он перемещался досыпать в укромном углу библиотеки, пока его мама орудовала тряпкой за дверью. Потом они съедали под чай с электроплитки часть принесённого из дому припаса. И тихий мальчик, не мешая маме обслуживать книгочеев, с головой уходил в книги с картинками. Когда пришла ему пора сесть за парту, он прочёл, кроме всего прочего, учебники родной речи за 1-4 классы, в том числе, историю СССР. Отличная память позволяла запоминать увиденное и прочитанное, чуть не слово в слово. Последний звонок в полуденный час был сигналом доедать остатки завтрака. Библиотекарша отправлялась убирать верхние этажи, а Тарас медленно передвигался вдоль книжных полок, выбирая чтение на вечер после обратного пути под камышовую крышу. Две прогулки за день. На них сил у него хватало.
Мальчику с такими физическими недостатками не избежать насмешек, а то и рукоприкладства со стороны сверстников, лишённых врождённого чувства сострадания к ближнему, который легко раним и не способен на отпор обидчику в толстой шкуре. Тарасу не представляло труда держаться на безопасном расстоянии от переполненной первобытных сил ребятни "вересневого конца", освоившей пустошь. Но в классе невозможно разойтись, как кораблям в море. Некоторые из одноклассников мужской школы в лице непохожего на них товарища скоро нашли подходящую для установления своей значимости фигуру. Любой мог безбоязненно назвать его шкетом, толкнуть, даже ударить книжкой по голове. Правда, после одной потасовки на перемене, когда Тараса сбили с ног, двоечник и драчун Вовка заявил, подражая голосу актёра Черкасова в фильме "Александр Невский": "Кто Тараску тронет, тот вот это получит". И показал мужской кулак. А вскоре на собрании пионерского отряда, когда мужскую школу слили с женской, было принято тимуровское решение взять всем коллективом шефство над больным учеником. Однако, такое подчёркнутое внимание оказалось для Тараса самым обидным. И больно, ожогом кипятка, отозвалось внутри. Он и так находился в самом конце неписанной, вечной и вездесущей Табели о рангах. А теперь его как бы перенесли в особый список неполноценных, лишили права ощущать себя принадлежащим к разноликому и разноголосому, пёстрому, жестокому и добродетельному мальчишечьему племени. Теперь он ещё сильнее почувствовал своё одиночество, бессилие урода, который, в лучшем случае, вызывает только жалость и какую-то уставную обязанность окружающих оказать ему помощь.
Тарас, познававший мир в неурочное время, в основном, через книги и голоса радиоточек, лишённый улицы, и в начальных классах отличался от сверстников умственным развитием, что отражалось в его пытливых, проницательных, как у взрослого, тёмных глазах. С новоявленными тимуровцами он повёл себя так отчуждённо негостеприимно, что опекуны скоро отступили. Неприязнь к добрым намерениям товарищей он выражал не отталкивающими словами, а особым выражением немигающих глаз, обычно прикрытых тяжёлыми веками. Они словно крылья хищной птицы взмётывались, опаляя встречный взор огнём зрачков. И стоящий напротив отводил глаза, прекращал разговор, с облегчением…
По мере того как расширялся круг чтения и радиопередач для Тараса, взрослели его герои или уступали место другим. То одним, то другим из них он становился в страстных мечтаниях. Роберт-Тарас всходил на капитанский мостик "Дункана", чтобы вести шхуну Гленарвана к острову в океане, где на обломках вулкана пятеро робинзонов отчаянно нуждались в помощи. Дик Сэнд скромно признал свою вторичность рядом с отважным Головниным, «путешественником и мореходом», как рекомендовала его книга, найденная в библиотеке. Надо сказать, что Тараса, пуще всех стихий стала манить «свободная», которую он воочию не видел никогда, кроме как во сне. Она завладела всеми его помыслами, да так, что доступные ему книги были читаны-перечитаны. А говорящий круг из чёрного картона в комнате, в углу под потолком, казалось, стыдился своей неспособности утолить ненасытную жажду взрослеющего мальчишки по шуму морских волн и особому свисту ветра в снастях.
И вдруг резкая перемена в мечтах и настроении. Другой образ овладел им. Теперь, уже за пределами его крошечного мирка между отцовским домом и школой.
В летние каникулы, когда двери школьной библиотеки открывались на полдня, а уборщица лишалась работы, Ева Вольчич нанималась чернавкой к состоятельным горожанам. Бывало, если путь предстоял недолгим, брала сына с собой. Однажды выпала ей уборка в особняке большого партийно-хозяйственного чина. Оставив Тараса на скамейке в саду на задах усадьбы, мать удалилась в дом через дверь на веранде. Вскоре тем же путём в сад спустился молодой человек спортивного телосложения, светловолосый, солнечно улыбаясь всем своим широким лицом. На его плечи был накинут тёмно-голубой китель с двумя рядами блестящих пуговиц, с чем-то вроде погон, похожих на эполеты. Он дружески представился Павлом, сыном хозяина, пояснил, что сейчас здесь на побывке перед отбытием в геологическую экспедицию. Стало быть, догадался Тарас, перед ним горный инженер. В руках он держал книгу в пёстрой обложке. Простота в обхождении молодого человека, подсевшего к гостю, позволила подростку почувствовать себя взрослым. Школьник, в свою очередь, назвал себя, мостик доверия таким образом был перекинут.
Горняк обратил внимание на томик, прихваченный Тарасом из дому:
- А-а, "В дебрях Центральной Азии"? Интересуешься, товарищ по вкусу и цвету?
- Да, очень. А у вас что? - показал глазами Тарас на книгу в руках своего нового знакомца.
- Ферсман, "Занимательная минералогия".
С этими словами Павел раскрыл книгу на вшитых в бумажный блок цветных иллюстрациях. У подростка перехватило дыхание. Неподвижность мальчика способствовала развитию его воображения. Благодаря прочитанному, увиденному и услышанному, в тайниках его души накапливались заготовки, из которых он способен был создавать невиданные никем, кроме его самого, конструкции, заполнять ими свой внутренний мир. С первого взгляда он мысленно назвал букетами расходящиеся веером с плоских подставок разноцветные стебли, гранённые, местами с отростками. Но цветочные бутоны отсутствовали, точно их оборвали, насорив вокруг чем-то, вроде лепестков всех цветов радуги.
- Что, брат, шибануло в голову? Пойдём-ка, - послышался будто издали голос Павла. И сильная рука поставила Тараса на ноги. Хозяйский сын помог гостю подняться на веранду. За дверью оказалась библиотека. Она поражала обилием нарядных корешков книг.
Но не они завладели вниманием ненасытного книгочея. В простенке между окон солнечной стороны на невысоком кривоногом столике красовались те же "букеты", что и на картинках в книге с непонятным для мальчика названием. Преобладали голубые и синие цвета разной степени насыщенности. Разновеликие по длине и толщине стебли, которые горный инженер назвал кристаллами, были нежно окрашены, пропускали солнечный свет, обрызгивая предметы в комнате фантастическими красками.
- Это друзы минералов, - пояснил горный инженер. – Они выросли в подземных пустотах. Вот, например, этот голубой аквамарин – голубая вода, в переводе с латыни. Вижу, аквамарин тебя пленил. Дарю в память о знакомстве. Знаешь что… Возьми-ка домой эту книгу, потом вернёшь. Заодно ещё одну. Вот, "Самоцветы России". Тот же автор. Не оторвёшься.
Тем летом пятнадцатилетний капитан, мечтавший стать на мостике шлюпа "Диана" рядом с Головниным, остался на берегу, охваченный новыми грёзами. Академик Ферсман, великий минеролог, владел писательским пером столь же искусно, что и геологическим молотком, микроскопом, другими инструментами познания дивных творений Плутона в магматических очагах земной коры. К началу учебного года книги из библиотеки Павла были читаны и перечитаны и заняли место на рабочем столе возле глобуса и друзы аквамарина.
В октябре, под шелест опадающих каштанов, возвратился из экспедиции Павел с коробкой подарков от дальних гор. К аквамариновому "букету" присоединились друзы других минералов, синие кубики флюорита, отдельные призмы, похожие на обломки гранённых карандашей. Также украсили стол фиолетовые стрелы аметиста, опаловые окатыши из ручья, утолявшего жажду Витуса Беринга и его спутников. Заметно зачитанные книги Ферсмана горняк оставил (его слова) «на вечное хранение очарованной душе».
Недаром в описываемом крае лучшая пора года на местном наречии зовётся осИнь. Можно представить себе в далёком прошлом замученного летними гнилыми дождями обывателя с поэтической душой, который, выйдя на порог, вдруг встречен был улыбкой утреннего солнца в очищенном за ночь от мокрой мути небе. «О, синь!», - огласил округу радостный возглас. И в соседних хижинах подхватили: «О, синь!».
В один из таких дней Тараса, оставленного матерью на хозяйстве, неодолимо потянуло к запретному, что всегда манило из-за дальнего края пустоши. Терраса, намытая совместными усилиями Рички и её рукава, протоки, была невысокой по сравнению с природным основанием старого города. Но она закрывала даль, суживала окоём. Что за ней?
И подросток решился. Преодоление пустоши в сторону её понижения прошло успешно. Благодаря широкой доске, перекинутой через протоку, водная преграда была преодолена также без особых усилий. А вот путь вверх, на террасу, хоть и пологий, вконец обессилил нашего путешественника. Ручной костыль и воля помогли изнурённому тельцу с несуразно тяжёлой головой добраться до нагретого солнцем валуна. Отсюда открывалась дуга горизонта, с трёх сторон света однообразная, по стыку неба и плоской тверди оживлённая выпуклостями и впадинами, купами растительности, рукотворными предметами. Ничего особенного, кроме простора, как такового. Но сразу отвлекло другое, вызвав горячую вспышку восторга в груди.
В стороне невысоко плывущего солнца плавную линию горизонта разрывал продолговатый, живописно изломанный поверху, выступ земли, точно порог при входе в неведомую даль. Он был на белесовато-голубом фоне нижней части небосклона столь же насыщенно синим, что и воздушный купол над головой. Этот выступ казался прозрачным, будто отлитым из стекла. В той стороне - горы, знал школьник понаслышке, ибо из окон школы, с улиц, с городской площади они не были видны. Теперь увидел. Стеклянные вершины? Из горного хрусталя? Так это же столбы аквамарина – тесные ряды синих кристаллов! Они наполнены солнцем, небесной синью!
Тарас вернулся домой каким-то радостно задумчивым и словно поздоровевшим, будто не было изнурительного похода .
В первой четверти нового учебного года Лидия Борисовна, русачка, задала своим питомцам сочинение на тему "Моё лето". Тарас принадлежал к группе ребят, которые отбывали каникулы при родительском доме. Трудовая повинность по хозяйству на него, понятно, не накладывалась. Прогулки с мамой, в качестве праздного хвостика труженицы, по Городку были скудной, однообразной пищей для пытливого ума в тесном пространстве. Ему оставались книги. А тем летом им всецело овладели рассказы Ферсмана о неведом им ранее мире минералов; ни о чём другом он не мыслил.
Как же была ошеломлена Лидия Борисовна сочинением своего любимца, ни разу её не огорчившего на уроках! На четырёх тетрадных страничках Вольчич изложил свои впечатления от удивительного леса гигантских кристаллов аквамарина и других минералов. Лес тот якобы виден с окраины городка. Кажется издали синей стеной. Горожане принимают её за передовой хребет обыкновенных гор. И он, Вольчич, так думал, пока случайно не забрёл в ту местность.
Лидия Борисовна, откинувшись к спинке стула, полезла пятернёй под чёлку, обнажив вертикальный шрам на лбу. Он был пометкой войны. В тот страшный день в пролеске возле разбомбленного эшелона осталась в общей могиле её единственная дочь; впавшую в беспамятство мать повезли дальше, в тыл. С тех пор она любила всех чужих детей, особенно слабых, искалеченных войной и её последствиями.
Сочинение шестиклассника на вольную тему впечатляло сказочностью сюжета. Обычно сверстники Тараса, живописуя по мере способностей летний досуг, привирали в сторону трудового участия в домашних делах взрослых, обязательно отмечали тимуровские поступки в отношении одиноких стариков, перечисляли прочитанные книги. А тут ничего такого. Одна голая фантазия и удивительное познание автора в предметах, далёких от школьной программы. И даже предвиденьем какой-то тайны.
По словам подростка, его обступили купы древоподобных стволов, просвечивающихся на солнце, словно кристаллы чистейшего горного хрусталя. Они были идеально гранёнными, казались живыми, подрастали на глазах. А вверху обзаводились тугими кронами синевато-белых облаков. В этом лесу живого прозрачного камня, уверял нечаянный путешественник, преобладали голубые и нежно-синие цвета аквамарина, но вдоволь было лазури и ультрамарина полупрозрачного флюорита, чьи кубики устилали подножия кристаллических столбов; обманчивым золотом отблескивал пирит, тоже кубической формы. Стебли аметиста тянулись вверх заостренными, точно наконечники стрел, фиолетовыми головками. Пестрели под ногами самоцветы всевозможной формы и бесформенные.
Они живые, уверял Тарас, они переговаривались голосами, слышимыми его мозгом помимо ушей. Они, чувствовал подросток, накапливали в себе знания о Вселенной с тех пор как возникли из вещества новорожденной планеты, задолго до появления биологической жизни. По мере того, как юного путешественника вела извилистая тропа в глубь таинственной чащи, вокруг темнело. Только стебли- кристаллы слабо светились, казалось, изнутри. Наконец Тарас вышел на край обрыва. Под ногами разверзлась бездна. Там клокотал невидимый океан. Вверху загадочно молчало звёздное небо. Созревшие светила обрывались и падали в океан, потом выныривали под стеной обрыва и наполняли звёздным светом корни кристаллов и их стебли. Вот источник их свечения.
Откуда у шестиклассника такие познания? – удивилась Лидия Борисовна. Она привычно поставила сочинителю пятёрку и задумалась. Как завуч, она обязана была показать необычную работу директору, обсудить на педсовете. Но явно, коллеги не одобрят её оценку. Дескать, не пионерское это сочинение, чистая выдумка, подражание сразу Андерсену и Жюлю Верну; наивное, результат беспорядочного чтения.
Проще простого было бы назвать работу лучшего ученика невинной шалостью не по годам развитого ума, способом калеки от рождения подняться силой мысли над телесно превосходящими его товарищами. Оценочными баллами учитываются грамматические ошибки, слог, понимание главного в теме заданного сочинения, прочие достоинства словесности на бумаге. Вольчич и на этот раз подтвердил своё первенство среди сочинителей класса. Однако теперь вложил в своё сочинение нечто большее, не соразмерная, показалось Лидии Борисовне, красно-чернильной оценке.
Какая-то "гармония, которую алгеброй не поверить". Какая-то мучительная тайна в ларце, закрытом на замок. Какая? Лидия Борисовна не находила ответа.
Наутро она отозвала в укромный уголок Еву для тайного разговора. Вполголоса, умолкая при каждом шорохе, учительница прочла озадачившее её сочинение. Когда умолкла, мать сочинителя долго молчала. Дневной свет с теневой стороны двора проникал в коридор чёрного хода через стёкла двойных дверей. Глубокий шрам на лбу Лидии Борисовны принял форму вопросительного знака. Трагическая маска, не снимаемая с лица Евы годами, оживилась ещё не мыслью, только предчувствием какой-то спасительной мысли, будто лучиком, осветившим выход из тьмы.
- А вдруг наш Тарасик нашёл то, что примирит его с… с…
- Верно, Ева! – горячо перебила начатую было фразу затейница интимной беседы. - Мальчик явно одарён. Из него может выйти писатель. Надо дать ему надежду, она укрепит его. Только обойдёмся без педсовета. Надо найти настоящего литератора.
- Погоди-ка, Лидия, идём.
С этими словами Вольчич скорым шагом увлекла за собой собеседницу. В библиотеке на отдельном столе были выложены подшивки газет. Ева нашла нужный номер "Юного ленинца".
- Вот. Объявлен для ребят конкурс "Образы Родины". Что надо.
Лидия Борисовна согласилась:
- Хорошо. Но с условием, Тарасову работу вышлю я - как классный руководитель. Так будет надёжнее.
Конверт на имя Лидии Борисовны с письмом редактора и номером газеты, содержавшим результаты конкурса, пришло в школу неожиданно скоро. Пробежав глазами письмо и строчки печатного текста, грузная женщина пушинкой перенеслась из учительской в библиотеку. При виде её озарённого радостью лица Вольчич вскочила навстречу, словно её ударило током из глубины сердца.
- Наша взяла! - вскричала вестница. - Победа! Премия!
Наконец до Евы дошло, Тарас Вольчич отмечен поощрительной премией за лирическую фантазию "Лес горных самоцветов". Такой заголовок сочинению придумали в газете. Об этом сообщал редактор, которому сочинение школьника из Городца понравилось свежестью и необычностью сюжета. Он как бы извинялся, что не смог отстоять перед жюри место автора в первой тройке победителей, которое Вольчич несомненно заслуживает, принимая во внимание удивительный для его возраста художественный стиль изложения, прямо-таки тургеневский. Однако (спохватился редактор), жюри поступило справедливо, если рассуждать объективно, посчитав, что и в жанре советской фантастики юный литератор мог бы ввести в сюжет пионерскую тему. Как бы там ни было, юный фантаст заслуживает поощрения и пожелания развивать себя на писательской стезе. В приписке редактор обещал публикацию сочинения на странице газеты позднее, в числе отличившихся.
В тот же день суматошными стараниями Лидии Борисовны школа чествовала вспыхнувшую над ней звезду. Пусть не первой величины. Но попасть в десяток поощрённых из доброй тысячи претендентов – не успех ли?! И всей школе гордость.
Ребята и педагоги собрались в спортзале за отсутствием актового. Улыбающиеся лица затмили своим неподдельным сиянием лица равнодушные. За Вольчича радовались. И на его улицу пришёл праздник. Вот только сам он выглядел каким-то безучастным. И мать заметила состояние сына, будто не был он виновником торжества. Лидия Борисовна объяснила это своеобразной нервной реакцией на неожиданность случая. Ведь Тарас не ведал о затее двух заговорщиц. После похвальных речей обычно хмурого директора Кульчицкого и размягшей от волнения Лидии Борисовны слово дали старшекласснице, чьи пятёрки по русскому языку и литературе мостили ей путь в вузовскую филологию. Засим к центру всеобщего внимания со всех сторон потянулись руки с материальными дарами, как то нарядное издание "Таинственного острова", натуральное гусиное перо в коробочке фальшивого золотисто-ворсастого бархата, грамота в рамочке "За успехи в учёбе и общественной жизни", и прочее, и прочее. Неузнаваемая мать героя (уже без обычной маски) едва успевала перехватывать предметы.
В это время в парадной прихожей, доступной с улицы только 1 сентября и в день выпускного вечера, обновлялась стенгазета. Фанерный прямоугольник, обтянутый красным сукном, в незатейливой раме, вместил полосу юного ленинца с результатами конкурса и наскоро отпечатанное на машинке сочинение шестиклассника Тараса Вольчича. Нашлось место для поздравительного стихотворения, написанного той самой старшеклассницей, которая мечтала посвятить себя служению родному слову. Она не могла не отозваться на просьбу Лидии Борисовны, но вдохновение её посетить не успело. Поэтому стих получился шаблонный с такими рифмами-розами, как поздравляем-желаем, природа-народа. Зависть? Ни-ни! Девушка досадовала, что не подумала послать что-нибудь своё в газету. Уж она-то бы заняла более высокое место, чем какое-то "поощрительное".
Оказавшийся в тот день в городке Павел, артистически напустив на себя академическую важность, изрёк:
- Учись, мой сын! Когда осилишь горные науки, быть тебе светилом в лаборатории нашего университета. А литературный дар позволит тебе взлететь и выше Ферсмана. У тебя и немые камни заговорят прекрасным русским языком. А уж камней, минералов всяких мы тебе будем подвозить отовсюду. Только принимай!
Дома мама спросила:
- Ты вроде бы недоволен? Признайся сынок.
Тарас, похоже, ждал вопроса:
- Они там, в газете, не поняли. Ничего не поняли. Это не фантазия. Я был в том лесу. Сам видел и слышал. Понимаешь, мама, когда на земле не станет ни нас, людей, ни животных, ни растений, все накопленные знания мира сохранят кристаллы минералов. Они разумны и старше нас на миллиарды лет, всё помнят от зарождения земли. И души людей переселяются в них. Вовсе не на небо. Зачем им улетать так далеко и зажигать звёзды!? Приёмник здесь, под рукой. Не веришь? Идём-ка. –
Тарас подвёл мать к рабочему столу, жестом руки обратил её внимание на друзу, названную им мысленно при первом взгляде на неё букетом, недавно переименованную в "Наши жильцы". Пучок разновеликих кристаллов был прекрасен в своём природном совершенстве. Яркое солнце причудливо преломлялось в прозрачных призмах – словно осколки радуги усыпали столешницу. – Коснись пальцами, ма… Так, теперь других, поочерёдно… Нет. Нет. Этот пока не трожь!
Тарас прикрыл ладонью самый мелкий, робко наполненный водянистой синевой кристаллик размером с огрызок гранённого карандаша.
- Ну, чувствуешь? Они тёплые? Вибрируют?
- Да, вроде бы.
Тарас убрал руку.
- Теперь этот.
- Вроде бы холодный.
- Наши жильцы, кроме этого, мелкого, уже приняли души умерших. Возможно, здесь мой отец, а здесь дед. Я слышу их голоса, но речь кристаллов мне не понятна.
Учусь. - А этот, - пальчик подростка остановился на скромном, как бы немом, малокровном отростке, с виду хрупком. - Запомни его, мама.
Тарас Вольчич тихо скончался, истаяв, перед выпускным вечером. В последние годы он неистово постигал мир в школьной и городской библиотеках, в домашних собраниях стойких ревнителей русинской самобытности, которые пережили все гонения. Напряжённая работа мозга калеки требовала постоянного притока жизненных соков. А слабое тело не могло дать их. Надрывалось и, наконец, стало ломаться, сдалось неизбежному.
После поминального ужина, когда заснула Лидия Борисовна, не пожелавшая покинуть на ночь несчастную мать в одиночестве, Ева в потёмках склонилась над рабочим столом сына, нащупала заветную друзу, перебрала дрожащими пальцами кристаллы. Самым тёплым оказался хрупкий отросток, раньше не подававший жизни. Он к тому же вибрировал, радостно, показалось ей, будто проснулся к полнокровной жизни.
18 декабря 2020 г.
