Город и капитализм

В город моего детства капитализм ворвался стремительно и был воспринят обывателем, как прекрасное обновление. Действительно – после советской размеренности, когда жизненный путь горожанина вписывался в знаменитую триаду: школа, армия, завод, когда вместе с работой к человеку приходило жилье, здоровый отдых и питание, радость счастливых детей и размеренная уверенность стариков, капитализм отменил всяческую размеренность и обязательность. Он очаровал всех своей непредсказуемостью. Помню, как один знакомец «выстрелил» в мои убеждения – Лучше умереть от пули в Гарлеме, чем от скуки в Москве. Капитализм открыл границы, Гарлема и Трабзона, умирай не хочу. И вот уже мелкие торговцы, метко прозванные «челноками», полетели за товаром в комфортную, ломящуюся от шмутья Турцию. Город при капитализме пришел в невероятное движение, дух азарта и наживы охватил его жителей. Именно в это время у всех завязла на зубах лапидарная фраза – Надо уметь крутиться.

В начале ХХ века, не особо себя проявив, капитализм из города сбежал, и казалось навсегда, оставив после себя разруху, уголовщину, продовольственный и топливный кризис, но в девяностых состоялось его второе пришествие. Правда, для возвращения потребовалось напугать горожан голодом, впрочем, как жителей иных городов и весей нашей Родины. Помню, как в булочных Москвы исчез хлеб, а бойкие столичные старушки с азартом торговали ситным на грязных парапетах метрополитена. Сохранились ленинградские талоны, которых не было с блокады и память о нескончаемых очередях за право зайти в универмаг. После того, как напугать удалось, нахрапистый малый щедрой рукой разбросал по городу кургузые лавчонки, и принялся торговать всем без разбору, наполняя город заморскими товарами. Лавки, остроумно прозванные горожанами «комками», как правило, лепились из листового железа и представляли собой нечто среднее между маленькой крепостью и камерой пыток для тех, кто находился внутри. С названиями новый нэпман особенно не мудрил, первым комкам давались имена собственные может людей, а может собак, сейчас это уже не оценить – время стерло с карты города многочисленные Маши, Люси, Алисы и Дианы. Разве, что запомнился комок со странным названием «Чарс», который, как потом выяснилось, следовало читать иначе.

И все же название не главное. Капитализм таки принес долгожданные заморские продукты на предварительно зачищенные прилавки города. Радости не было предела – в город хлынули голландские соевые сосиски, немецкий майонез, дешевый польский одеколон с французским прононсом, американские «ножки Буша»; по цене простой бутылки водки обыватель мог купить в «комке» целый литр голландского спирта «Рояль», для гурманов почти даром предлагались «марочные» ликеры «Амаретто», а детям гурманов продавались вкусные и полезные порошки «Юппи» из которых можно сделать три литра газводы и красить пасхальные яйца. И жвачка, о, нет – жевательная резинка! Наконец-то этот символ настоящей и достойной жизни прочно вошел в жизнь города, его стало много и на любой вкус, хочешь с липкой этикеткой, хочешь без. Это вам не советские кубики по пятнадцать копеек. Горожанин окончательно был сражен капитализмом и сдал ему город за яркую упаковку.

До революции социальная среда провинциального города, выражаясь языком классика, имела сословно-классовый характер, а потому спутать в маленьком, пятидесятитысячном городе, где живут богатые, где мещане, а где рабочие, было невозможно – по правую руку от Московского проспекта дома состоятельных горожан, по левую – мещанские кварталы, окраины –пролетарские. Грязен и неопрятен был город до революции, мало было в нем той глянцевой красоты, что можно видеть на раскрашенных открытках. С весны и до осени груды навоза, мухи, да изнуряющая малярия, детская смертность достигала сорока процентов. Непроезжая улица – емкое определение из дореволюционного лексикона горожан. Вот почему имущие сословия на лето из города уезжали. Все окрестные леса были переданы в аренду богатому люду и поделены на участки под дачи и заимки.

После Гражданской, в жилищном укладе города почти ничего не изменилось, разве, что сословия были упразднены. И только индустриализация тридцатых сразу наметила вектор советского строительства, наступило время преображения. Социалистический городок, что за два года построили вместе с первым в городе текстильным комбинатом, показал, каким станет быт рабочего человека в доме нового типа – с горячей водой, центральным отоплением и всеми коммунальными услугами. И пусть в идеях того времени было много утопичного, несбыточного, скажем, отказ от кухонь в проектах того самого «Соцгородка». Но каждому было понятно, что новая индустрия питания на фабриках-кухнях освободит женщину от плиты, сделает равноправной. Смешно, скажете вы? Совсем нет, это была философия открытого общества, устремленного в будущее, философия человека эпохи Возрождения. Жилищное строительство приобрело принципиально новые очертания. Если сегодня войти в «сталинскую квартиру», то сразу станет понятно, что это жилье большого стиля, "Золотого века".

Война смешала эти красивые планы и расставила суровые акценты. На время был отодвинут генеральный план, который намечал превратить провинциальный городишко в город-сад. Началась «военная индустриализация», прибыли эвакуированные заводы, военные училища, театры, а вместе с ними вынужденные переселенцы, они увеличили численность жителей вдвое, с двухсот до четырехсот тысяч. В город приехал Ленинград, Сталинград, Харьков, здесь же разместились полтора десятка эвакуационных госпиталей, формировались Сибирские дивизии, на Алтае спасали блокадных детей Ленинграда, на три долгих года приехал «Артек». Проблема расселения эвакуированных стала самой важной для города. Под жилье отдали все свободные площади, перевели на периферию мелкие организации, научные учреждения и театры. Жилья по-прежнему не хватало и к концу сорок первого года, на теле города появилось уродливое, но вынужденное явление – землянки «копай-города».

С завершением войны, жилищное строительство вновь возобновилось, хотя не хватало элементарных стройматериалов и техники. Конечно, народ победитель заслужил квартиру, в которой хочется жить. Но к средине пятидесятых стало понятно, что если возводить дома так размашисто, то переселение горожан затянется и потому было принято решение строить квартиры, как сейчас говорят, эконом-класса, чтобы затем заменить их комфортабельными. В 1957 году был построен большой заводской поселок, который в городе был назван – «Поток», за скоростные методы строительства. Строили комплексно – жилье, школы, магазины, больницы, кинотеатры. Со временем уютное и практичное массовое жилье буржуазия обратит в черный миф, неблагодарно оболжет, но исторический факт остается неопровержимым – в квартиры поточного типа одновременно были заселены все жители землянок «копай-города», а благодаря экономичным «Черемушкам», город приобрел совершенно иное качество жизни. Жилищная пропасть между горожанами была ликвидирована в течение одного десятилетия. С конца семидесятых город приступил к строительству квартир нового типа, с любовью названных горожанами «ленинградской планировкой» – с большей площадью, просторными кухнями и широкими лестничными площадками и комфортабельной, просторной придомовой территорией. Началось улучшение жилищных условий. В восьмидесятые город уже благоустраивался, в нем обозначились все приметы города-миллионника, проклюнулись мечты о метро и оперном театре.

Важная примета советского жилья в его социальной диффузии. Какой дом ни возьми, среди жильцов вы встретите представителей различных социальных групп и профессий. На одной площадке с рабочим мог жить врач, учитель, чиновник, военный, художник. Даже «элитные» высотки на главной площади города были разнообразны по социальному составу.

С приходом в город капитализма, отказ от нравственной общности обозначился сразу и прогрессировал по мере нарастания классовых противоречий. Первым сигналом к тому стала всеобщая криминализация общества и как результат эпидемия по установке на окнах железных решеток, а вместо милых, обшитых дерматином дверей, горожане имплантировали металлические ворота времен глухого средневековья. Так от принципа – все люди братья, город в течение девяносто первого года вернулся к средневековому принципу: мой дом – моя крепость, с ничейными подъездами и придомовыми территориями. Перестроечную эпидемию можно было наблюдать и в продовольственной сфере – угроза голода заставила горожан спешно копать погреба и «ямки», которые черными оспинами покрыли городские дворы и газоны.

Поскольку нарождающийся класс вырос из советской шинели, то и трансформация буржуазии протекала заметно. Совсем скоро «пролетарское» жилье «смышленого мальчугана» перестало устраивать, и никакие «навороченные» ремонты с хрустальными люстрами и позолоченными унитазами, радости от проживания в общем доме не приносили. А потому первенцы нового класса, те, кто сходу успел «срубить» денег и имел доступ в коридоры власти заспешили в дома нового типа. По центру города их разбросано совсем немного, штук десять не более, и строились они при самой активной поддержке ново-буржуазного государства. Постепенно, в каждом районе появилось такое чудо – дом для лучших из лучших, для героев нового капиталистического времени, чужих в них не было. Горожане стали свидетелями первого опыта социальной сегрегации в городе, а новые дома метко прозвали «малосемейки». Именно с этой точки начался исход буржуазии из рабочих кварталов.

Вскоре проявилось движение буржуазии «назад к природе» и на теле города обозначились островки новой жизни, амбициозно, а может иронично, названные самой буржуазией «земляничными полянами». Естественный отбор в такие райские уголки проводился весьма осторожно, среди своих, и без лишней огласки. Совсем не удивительно, что пионерами в заселении буржуазных сеттльментов была бюрократическая верхушка партхозноменклатуры и криминальные авторитеты. И те, и другие, как часть новой элиты больше всех испытывали потребность к социальной изоляции.

Поскольку масштабные резервации для буржуазии еще только планировались, то самые активные и нетерпеливые начали строить свои дома в частном секторе, в общем ряду пролетарских кварталов. Вначале это выглядело очень странно – среди общего аскетизма улицы, к небу взлетали диснеевские игрушечные замки и дворцы «новых русских»: владельцев автомастерских, парикмахерских и прочих массажных салонов. Лишь десять лет спустя началось сепарирование буржуазии на крупную и прочую, и буржуазия поползла в свои гетто, где она и начала строить свой новый, дивный мир.

Сегодня, когда легкие фракции буржуазии отделены от тяжелых, и капитализм уверен в полной и окончательной своей победе мы можем наблюдать, как представители класса распределись по своим анклавам. Общая тенденция такова, что буржуазия, как в начале века окончательно отделилась от пролетарской и мещанской части города. И если некоторые ее представители продолжают проживать по старым адресам, то это не более чем экзотика, этакая экскурсия по Гарлему. Но сегодня город разделен на социально однородные поселения, в нем есть гомогенные обиталища разных сортов буржуазии, мещанства или как сейчас называют – самозанятых, а также пролетарские кварталы.

Однако крупная буржуазия, эти некоронованные короли города стремятся к полному обособлению, даже от себе подобных. Крупный буржуа хорошо понимает, что общественное внимание представляет для него угрозу, а потому уже присматривается и строит свои хоромы вне черты города. И потому исход капитала из города вновь стал объективной реальностью. Однако жить обособленной усадьбой очень дорого, а потому капитал средней руки все же вынужден кучковаться вместе и строить свои гетто в черте города, вырабатывать в них новые правила капиталистического общежития с быковатыми рукопожатиями и гламурными чмоками по утрам.

Как разновидность элитных коттеджных поселков, нижний слой буржуазии возводит в городе закрытые многоквартирные поселения, со своими парковками, шашлычными площадками, сортирами для собак и прочими атрибутами красивой жизни. Таких многоквартирных гетто в городе не очень много, но они есть. Самое смешное, что состав провинциальных «рублевок» и таунхаузов профессионально неоднороден, в них вынуждено живут рядом и чиновник всех мастей, и удачливый хозяин автосервиса, и скромный владелец частной бани. Нет-нет да услышишь, как гордо хвалится какой-нибудь представитель мелкого торгово-посреднического капитала, этакий перекупщик ржавых машин, что живет он двор в двор с тузом из краевой администрации и по утрам они вместе мусор выносят.

И все же загородный дом, за высоким забором, это главный фетиш капитализма. Ради него буржуа готов на многое, если не на все, достаточно посмотреть с какой любовью он проектирует и наполняет свой мещанский мирок, с какой выдумкой возводит вокруг него заборы. Но любовь его скудоумна, смешна и достойна сожаления. Вы будете смеяться, но в таком поселке вы с легкостью встретите все многообразие буржуазных фантазий, от индейских вигвамов до теремков в стиле –– а ля рюс. Но практически на каждом доме присутствует башенка. Этот фаллический символ, эта бесполезная надстройка и есть главный образ буржуазии.

Вот так капитализм двадцать первого века расселился в городе – где-то смешно, где-то уродливо, но от своего выбора и претензий не перестав быть опасным и ничтожным. Не следует забывать, что своими классовыми вывертами, изъятием материальных ресурсов, вся эта крикливая публика с гипер-амбициями и атрофированной совестью окончательно лишила город возможности к развитию, она превратила его в линию фронта, в набор гетто. Капитал оказался не способным к развитию города: строительству новых районов, новой инфраструктуры, строительству какого-нибудь захудалого капиталистического сити. Он как приживалка втискивает свои дома, туда где им быть не положено. С приходом капитализма возникло такое уродливое явление, как точечная застройка. Капитализм ради наживы лишает город парков и скверов, света и воздуха, лишает широких улиц и детских площадок, он лишает город даже его истории, переваривая культурную среду в серую безликую массу, при этом сам мечтает жить на лужайке за высоким забором. Сегодня уже очевидно, что под пятой капитала город не имеет никакого шанса к развитию, что рабочие кварталы города обречены превратиться в гетто для бедных. В каждом городе вновь появились фавелы, в которых подрастают генералы песчаных карьеров. Капитализм изъял у города средства к развитию и пустил их на создание комфорта и роскоши для кучки избранных. Капитализм забыл лишь одну важную истину, что рано или поздно созреют гроздья гнева. Придет время, и за содеянное придется отвечать, вновь прозвучит – мир хижинам, война дворцам. А дворцы капитала вновь оказались в одном месте.

Фотографии (в последовательности):

«Красная цивилизация». Главные символы - Власть Советов, Науки, Культуры ( старотовая фотография)

«Город в начале ХХ века». Вид с нагорья на базарную площадь. Провинциальный город без перспективы к развитию. Слева территория бывшего Сереброплавильного завода, который после закрытия в 1893 году был продан купцам бр. Козловым под лесопилку. В городе две начальных школы, коммерческое училище и пансионат для благородных девиц, четырнадцать православных храмов, одна – католическая и одна лютеранская церковь, одна синагога. На сорок семь тысяч жителей – пять тысяч единиц крупного рогатого скота и три тысячи лошадей. Добровольная пожарная часть с оркестром, институтов - нет, театров – нет, антреприза выступает на съемных площадках, три синематографа, около десятка ресторанов и пятьсот зарегистрированных проституток, в том числе малолетних. В городе одна городская больница с содержанием и питанием в которой в виде кружки молока и краюхи хлеба, равно дневному заработку квалифицированного работника. В городе расположилось около десятка иностранных фирм, действующих по колониальной системе – из округа вывозится сырье, завозится инвентарь. Продукты питания вывозились в Европу, в том числе и в Германию даже во время Первой империалистической.

«Город и Гражданская война». Фотография 1927 года, Ленинский проспект, бывшая Московская улица. На переднем плане монумент павшим борцам за Советскую власть. Слева бывшие апартаменты начальника Алтайского горного округа Кабинета Его Величества, переданы Горсовету и Исполкому. Принадлежность здания к власти, сохраняется. Сегодня в нем размещаются топ менеджеры городской управы и заседает городская дума. Справа, здание бывшей духовной семинарии, в советское время было передано под Городской Дворец пионеров и школьников. В настоящее время возвращено епархии и превращено в апартаменты. На заднем плане здание в стиле конструктивизма – Торгсин, далее купола Городской ратуши, за ней церковь Богоматери Одигитрии. Возведена к пятидесятилетию победы русского оружия в Отечественной войне 1812 года. Снесена в 1932 году.

«Площадь Октябрьской революции». Архитектурны ансамбль, заложенный по генеральному плану 1932 года, как жилой массив нового типа. Являлся частью социалистического городка. На фотографии выход Ленинского проспекта на площадь. Смысловыми доминантами площади – жилые дома, школа нового типа и Дворец культуры работников меланжевого комбината.

«Меланжевый комбинат». Первенец индустриализации Сибири. На фотографии – вторая смена идет на работу по территории комбината. Закладка комбината была начата в 1932 году, в 1934 – дана первая тысяча метров ткани, что вызвало большое напряжение на Западе, а город назван «Сибирским Манчестером». Вместе с комбинатом был построен Социалистический городок, Дворец культуры, поликлиника, три школы, разбит парк.

«Ближние Черемушки». Жилой квартал, начало шестидесятых годов. Типичная функциональная постройка. Обязательный атрибут – транспортные магистрали, магазины, школы, поликлиники в шаговой доступности. Размеренный быт «солнечного десятилетия».

«Сталинский ампир Ленинского проспекта». Фотография из 70-х, на снимке небольшая площадь у кинотеатра «Россия». Так архитектура врастала в ландшафт, становилась неотъемлемой частью городского интерьера. Мирная жизнь счастливой страны. Именно с этого времени город приготовился стать городом-миллионером, численность его перевалила за 700 тысяч человек, ежегодный прирост – десять тысяч жителей. После контрреволюционного переворота 91/93, кинотеатры «Россия» и «Родина» были переданы коммерсантам под торговлю.

«Новое время». Фотография времен развитого капитализма. Здание Дворца культуры меланжевого комбината передано под нужды молодежного театра, поскольку бывшее здание театра находилось в аварийном состоянии. Капитализм осваивал захваченные территории и освобождался от старых названий. Даже гордое имя – Театр юного зрителя его не устраивало, репертуар, тоже. Сам театр в это время вынужденно сдавал в аренду не только помещения под видеозалы и ручную торговлю, но и наружное свое пространство.

Сегодня город прекратил свое развитие – уничтожены почти все заводы, нет новых учреждений культуры, исчерпав все ресурсы села и Средне-Азиатского региона, город медленно угасает по две тысячи ежегодно.