где находится человеческий рай?

СУТЬ ДЕЛА

Там где шапкою вьется моль —

Слов о сути дела там — ноль!

Да и диво ли это,

подумаешь если об этом,

возьмешь,

трезво чуть:

Ясно станет, что в ней

и вся ценность сегодня —

и главное —

обратите на это внимание —

Суть!

Время своими броскими ликами напомнило мне феерически незабываемый фильм «Фантомас», теперь уже порядком попризабытый, но в свое время оказавший на общественное сознание в предверии уже тогда начинавшихся опиумных идеологических войн, более чем приличное и более чем знаковое влияние.

С искрометной оттуда фразой: «Фантомас, разбушевался!»

Чем припомнился он мне – отгадайте, как говорит «бацька», с третьего раза?

Туареги Сахары, величественные и невозмутимые, смотрящие на нас свысока, как с высоты духовного трона, со своих верблюдов, припомнились тоже мне тут более чем кстати.

И большой дорогой, на которой они, кажется лакомясь саранчой, работали, добывая себе хлеб насущный в этом переменчивом мире нашего непростого бытия и духовного самосовершенствования и самоизоляции.

Пустыней еще. Понятием для нас теперь более чем не праздным.

Что поделаешь, мы живем в обществе безграничной свободы, бесспорно помноженной на уважение к закону и традициям, и будем задушевно честными, при ба-а-льшом дефиците (уместно припомнить, памятный многим и ныне, даже не жившим тогда, советский дефицит джинсов, колбасы и отсутствие Михаила Булгакова в свободной продаже) — морали.

Что до Булгакова, то я еще помню той поры рукопись его феерического романа, так мной до конца и не понятого до сегодняшних дней, отпечатанную на пишущей машинке и донельзя обтрепанную от долгого хождения по рукам, в руках одного сумеречного буревестника этой свободы и перемен, и разом — жулика, дунувшего потом в Канаду, еще до благословенных дней освобождения страны от оков тоталитаризма, а там обобравшего какую-то дуру и говорят там со временем неплохо устроившегося.

Что поделаешь, мы живем в обществе безграничной свободы, бесспорно помноженной на уважение к закону и традициям и при космических скоростях возрождения разом духовности, духовности и еще раз духовности.

О чем какой-нибудь ублюдошный до немогу, клейма поставить негде перевертыш, с недосягаемых высот своего преуспеяния ныне упоительно и не затыкаясь день и ночь нам теперь трындит.

Теперь стала понятна сущность понятия свободы, так насильственно надеваемой улыбкой на рожу всякого, в безграничных берегах бытия, свободного от морали.

Вместо понятий гуманизма нам нахраписто впарывается теперь повсюду суррогат прав человека. С более чем трогательным обхождением тут же с животных, до состояния которых порой уже низводится и сам хомо-сапиенс.

Что же касается Фантомаса, этой, будем честными затрапезно-веселой лабуды, которую можно было посмотреть ну ради что Луи де Фюнеса, да и то, для того лишь, что бы представить его в виде какого либо заполошного председателя колхоза, с игрой в обстоятельствах более приближенной к реалиям нашей жизни, а к не высосанной из пальца чертовщине.

Фантомас, да пусть будет это немного странным, дал мне возможность и дал повод обратиться к Томасу Мору. (Которого я зову не Томасом, мне так привычней, а Фомой, по аналогии с Фомою другим, Фомой из Аквината, хоть и были они по большому счету друг другу полные антиподы по поводу понимания того, где находится рай человеческий).

Мор был гуманистом. Гуманистом высшей пробы. Пусть даже и англо-сакс. И жизнь свою положивший на плаху, отстаивая принципы и идеалы гуманизма в свой страшный и жестокий век.

Но посмотрите, как созвучны его строки нашему времени, теперь тоже заглядывающему с надеждой в мистику средневековья, ища спасения от напастей той формации, в которой довелось и выпало нам счастье жить и духовно совершенствоваться и расти, там теперь ища спасения.

«Однако же я не столь несправедлив, чтобы судить обо всем по одному письму. Я скорее склонен поверить, что, чем лучше и благороднее твой нрав в остальном, тем с большей враждебностью какой-то бес завидует твоим достоинствам. Когда ты бежишь из его западни, он вы­скакивает из засады и еще хитрее опутывает тебя и притягивает к себе; потом, превратившись в ангела света, он овладевает нашим боевым строем так, чтобы, видя, мы не видели, чтобы в наших помраченных глазах темное ста­новилось белым и белое — черным, чтобы чужие добро­детели были грязными, а наши собственные пороки свер­кали и льстили нам; когда он нападает на чужую славу, то называет это братским предостережением. Значит, за­висть и гнев считаются любовью и рвением по отношению к Богу; невежество называется простотой и святой неиску­шенностью; высокомерный нрав слывет твердой и неру­шимой стойкостью; вообще при каком-нибудь успехе других людей мы почти его не замечаем и всегда потвор­ствуем своим собственным страстям.

Подобным образом в своем письме ко мне ты, предо­стерегая меня, унижаешь Эразма, но ни один из твоих жестоких упреков к нему не относится; большинство прямо обрушивается на твою голову. Ведь тебе его стиль кажется подражательным, в то время как твои солецизмы больше отдают маслом для лампы, нежели напоминают изящный слог Эразма. Ты нападаешь на его едкость и заявляешь, что он на все набрасывается как пес, а сам в одном только этом письме грызешь его больше, чем он грыз когда-либо кого-нибудь».

Из «Письма Томаса Мора

некоему невежественному и самолюбивому монаху»

Общество нынешнее заблудилось в конец со своими денежными шашнями и со своими более чем сомнительными и дешевыми поводырями, нас записавших вчистую всех и поголовно в незрячие, и с перепою вседозволенности, с измышлениями о средневековье, которым время вдруг пахнуло как с загаженного привокзального туалета.

И снова, ах! — как востребованной среди всего этого вселенского погрома становится его «Золотая книжечка», в котором он первый сказал вслух заветное слово о всеобщем человеческом счастье.

УРОЖАЙНЫЙ ГОД

У меня нет сегодня вопросов

Урожайный сегодня выдался год

на кровососов.

Их сегодня больше

чем в СМИ сообщений

о проделках

разгулявшегося до немогу

и вволю,

ворья.

Шаг на улицу сделал:

И туча вокруг тебя

комарья!

И каждый из них выказывает тебе

свою прыть.

И каждому хочется из тебя кровушки

вволю попить.

…

Ах, нечистый

и разнечистый дух:

как же все это дорого

и как же все это

мило!

Да нам бы одного короновируса

нонешенего,

братаны,

Во-как! —

и по заглаза,

хватило!