В этом году исполняется 95 лет со дня рождения и 25 лет со дня смерти замечательного художника второй волны русского авангарда Дмитрия Краснопевцева (2 июня 1925 – 28 февраля 1995), мастера так называемого «метафизического натюрморта».
Картины Краснопевцева по смыслу очень сложны, несмотря на видимую простоту в изобразительном плане (впрочем – как сказать). Выскажу странную, хотя и явно напрашивающуюся при рассматривании его работ, мысль: мир, который он изображает – это наш видимый мир, который в случае отсутствия в нем Бога мог бы стать таким, каким он предстает на его картинах. Понимаю, что высказываю довольно дикую, невозможную вещь, ибо без Бога никакой мир вообще не может появиться, но по другому покамест не могу выразить то, что хочу сказать (может, это удастся сделать далее). Посему сразу же предлагаю несколько уточнений. Конечно же, мир без Бога не может возникнуть и не может существовать; но может же быть представленной гипотетическая модель такого мира – ничем не одушевленная, лишенная Божьей благодати, но, вместе с тем, лишенная и демонических энергий – отсюда и странная статика, определяющая строй этих картин. И, в таком случае, время в этой модели должно отсутствовать.
Кажется, такой вариант и пытается предложить нам Краснопевцев. Вещи его существуют вне времени, но в некой странной вечности. Не то, чтобы мертвые, скорее - лишенные признаков жизни подводные обитатели (и даже не то, что лишенные – жизни в них, кажется, отродясь и не бывало), предметы в странных, немыслимых сочетаниях, максимально выражающие идею праха, но по этой же причине и порождающие мысль о предназначении их к некоему кардинальному преображению, подобно тому, как преобразился в свое время земной прах, став материалом для создания человека, при том и по подобию Божию – через дух. Мир Краснопевцева, таким образом – мир до Духа, в котором, тем не менее, присутствует некая статическая гармония.
Кто поручится, что этот мир - хотелось бы сказать, отживший – но нет, еще и не начинавший, несмотря на видимую свою ветхость, жить, не предназначен для нового возрождения – в новых сочетаниях и в новых формах? Мнится, станут единым, цельным телом фрагменты человеческих скелетов: обломки костей, черепа, которые в изрядном количестве фигурируют в весьма многих работах Краснопевцева и наводят на еще одну мысль – о до-жизни, предшествующей этому отсутствию жизни на теперешнем, имеющем место быть этапе; или о жизни будущей, ибо, помимо всего прочего, они отсылают к поразительным, не могущим оставить никого равнодушным строкам Книги пророка Иезекииля – о голых костях, облекающихся плотью.
Правда, у Краснопевцева - несколько другое: не жизнь, но и не смерть. Может быть, то, что мы видим на его картинах – это другое измерение, выявляющее настоящие сущности предметов, если таковые, конечно, у них есть? По Платону, труды которого не могут не вспомниться при разглядывании этих картин – есть.
Выдержки из этих трудов, ввиду их пространности, я приводить не стану, ограничившись краткими комментариями Алексея Федоровича Лосева и Валентина Фердинандовича Асмуса, помещенными в Собрании Сочинений отца философии, - естественно, лишь теми, которые имеют отношение к поэтике, символике и философии Краснопевцева. Думается, они могут послужить также и ключом к смыслам, в них заложенным – при том, что не буду утверждать, что Краснопевцевым они заложены сознательно. И, тем не менее…
Выдержка первая - вступительная главка комментария к диалогу «Федр» под названием: «Учение об идее как о порождающей модели»:
«...Различив вещь и идею вещи, Платон в «Федре» продолжает углублять свое учение о взаимоотношении вещей и идей. В «Пире» идея была истолкована как предел и тем самым уже перестала быть абсолютно отдаленной от стремящихся к ней вещей, т.е. тел, душ и знаний. Однако всякий скажет, что такое толкование говорит больше об активности вещей, которые стремятся к идеям, чем об активности идей, стремящихся к вещам».
Может быть, мир Краснопевцева и есть мир идей вещей, их эйдосов, опять таки – пока еще лишенных животворящего Духа, никак не одушевленных, которым в будущем еще предстоит обрести разнообразие видов и форм, а в настоящее время пребывающих на стадии нерасчлененного, но пока не ставшего метафорой пра-знака.
«На картинах происходит какая-то странная, загадочная, неподвижная, независимая жизнь вещей, каким-то образом соотносящаяся с реальностью, т.к. вещи там знакомые и законов природы не нарушают», - вполне резонно замечает один из немногих писавших о Краснопевцеве (Вадим Кругликов). «Вещи эти, умерщвленные, вынутые из времени, каким-то образом продолжают как-то существовать и вступать друг с другом в формальные и смысловые отношения, иногда очень изощренные.
Вернее, это не вещи даже, а архетипы вещей – настолько они лишены индивидуальных признаков. Даже когда они сломаны.
Кувшин может быть разрушен. Но идея кувшина – нет, а она-то и изображена. Тут это работает за счет как раз отсутствия индивидуальности в этих кувшинах. Т.е. на место разбитого есть другой такой же».
Из высказываний Краснопевцева:
«Произведение искусства смертно, материал, в котором оно воплощено, будь то камень или бумага, дерево, бронза или холст, уничтожим. Но сама идея, предмет произведения, то, что отражено или написано на нем, должно быть выше времени и изменений, должно быть незыблемым, вечным, не подверженным смерти и уничтожению».
Эту мысль Краснопевцева можно понять так: воплощает он на холстах не вещь, но идею (в платоновском ее понимании, о чем я более пространно скажу далее), которая остается жить даже после уничтожения предмета, в котором она воплощена. Тогда вопрос: для чего надобна попытка воплощения? Искусству? Но ведь оно, по верному замечанию Краснопевцева, не вечно, как не вечно и то, из которого оно проистекает. Не отсюда ли возникновение ощущения праха, тленности при рассмотрении его картин – но и высокой тоски? Об этом – далее:
«…В руинах есть своя красота. В них нельзя жить, они потеряли свою функцию, но приобрели другую – можно размышлять о скоротечности времени, об умирании, о смерти…» Если к этому высказыванию притянуть еще одно: «композиция, мысль составляют мой сюжет, а не предметы… мне более интересна конструкция, чем декоративное начало», то вот что окажется главным: размышление, медитация, способность к которым никогда не исчезнет – может быть, даже и за гробом. Далее Краснопевцев выводит это свойство из способности воспринимать красоту, что для высказанной мысли тоже важно: ведь прагматичный человек, лишенный ощущения прекрасного, вряд ли будет чувствовать себя комфортно в обещанном всем нам раю.
Некоторые из высказываний Краснопевцева дают основания заподозрить в нем скрытого (в том числе и от самого себя) христианина, в особенности одно из них, я его дословно не помню, но по смыслу: художник не должен ничего просить у Бога, ему и так от Него много дано, дай Бог справиться с тем, что есть. Или еще вот такое, касающееся родства душ: «родство душ явление достаточно редкое. Тут избранность. Чем оно ближе, тем ближе все». Продолжим эту мысль в христианском направлении, добавим еще один постулат – чем ближе все, тем ближе Бог – и высказывание приобретет чисто христианский контекст. Сходное высказывание, например, есть у Блеза Паскаля. Ещё раньше – у Аввы Дорофея.
Но то высказывания, а вот как обстоит с этим в живописи? Некоторые посылы к христианству у Краснопевцева наличествуют. На одной из картин – стол, яйца, ваза, поднос – на заднем плане. На переднем - две рыбы, да еще и в виде креста (вполне допускаю, что и случайно). На другой – лестница, вроде тех, которые играют важную роль в Темницах Пиранези, из какого-то подпола вздымающаяся неизвестно куда. На третьей – завернутые в бумагу предметы различной конфигурации, у верующего христианина, вроде меня, могущие вполне вызвать ассоциации с погребенными мертвецами библейских или евангельских времен. На четвертой – снова рыба, напоминающая висельника (впечатление такое, будто подвешена за горло). По бокам – две закупоренные бутылки с вином, одна – наполненная, другая - опорожнена наполовину. Такая же подвешенная рыба с кувшином и лампочкой – на пятой. Шестая представляет натюрморт с камнями, костями и черепами. На седьмой – разрозненные части черепа вперемежку с осколками ваз и горшков. Эта картина в особенности поразительна: в ней уравнены останки одушевленных существ и рукотворных предметов на уровне, так сказать, руин. И, наконец, три амфоры с перекрещивающимся вверху ветвями, по композиции напоминающие Троицу Рублева (не верите мне – проверьте, посмотрите, убедитесь сами). Все – в монохромной, бесстрастной серой гамме с едва уловимыми оттенками.
Вот еще одно высказывание Краснопевцева, свидетельствующее о осмысленном предпочтении вечности времени:
«Несовременные или вневременные предметы более вечные, они меньше говорят о маленьком отрезке времени. Что такое глиняный кувшин? Это и потребность, и вечная форма, которая, меняясь, оставалась незыблемой во все времена и в разных странах. Идея кувшина родилась вскоре вслед за человеком, а может быть, и одновременно с ним. В моем выборе предметов есть некое предпочтение: не должно лезть определенное время, даже география – это меня совершенно не интересует».
Сравним с комментариями Лосева и Асмуса к Платону: «В «Пармениде» единое есть и становиться старше и моложе себя, так как, переходя от «было» к «будет» оно встречается с «теперь», которое, будучи границей между прошлым и будущим, заключает в себе сразу и пребывание и становление. У Аристотеля в «Физике» две главы посвящены времени в его движении в связи с категорией «теперь». В них высказывается близкая платоновскому Пармениду точка зрения об одновременном нахождении частей времени в прошлом и будущем, причем «одна его часть была и уже не существует, другая – в будущем, и ее еще нет». Последняя, закавыченная фраза в этом фрагменте – из Аристотеля. Далее - вывод: «То, что слагается из несуществующего, не может, как кажется, быть причастным существованию». Ещё далее: «Аристотель, признавая в «теперь» наличие предыдущего и последующего, видит в этом только затруднение для определения времени, которое не определяется ни качеством, ни количеством, и, «таким образом не есть движение» но оно и «не существует без движения» так как, «если бы «теперь» не было каждый раз другим, а тождественным и единым, времени не было бы». «Теперь» измеряет время, поскольку оно предшествует и следует. Оно «всегда в ином и ином времени (в этом и состоит его сущность), как теперь».
Значит ли это, что вечность Краснопевцева, которую я ему приписываю, идентична платоновскому и аристотелевскому понятию «теперь»? Может быть, и идентична, поскольку из понятия вечности вытекает понятие цельности, пускай и внутри себя перетекающей. Хотя предметы Краснопевцева всегда расколоты, раздроблены, вместо целого фигурируют черепки, но все вместе они представляют собой некую гармоничную цельность (что отнюдь не значит, что от перестановки этих черепков может возникнуть и другая цельность, не менее гармоничная). Учтем еще, что при полной статике динамика у него если и не намечена, то, все-таки, подразумевается. Может быть, цельная вечность как ковром покрывает таким образом дробящееся время?
И, наконец, еще один комментарий, наиболее подходящий к нашей теме:
«По Пармениду «единое существующее» вечно и неподвижно. В своей книге «О природе» он ничего не признает, кроме бытия – одного, сущего, которое судьба (Мойра) «связала с законченностью и неподвижностью» поэтому возникновение и гибель, бытие, совместно с небытием, изменение и движение – только пустой звук, «названия», выдуманные смертными. Здесь же, в беседе с Аристотелем, Парменид утверждает, что изменения из бытия в небытие испытывает не «единое существующее»,а предполагаемое единое несуществующее».
Приведу еще несколько высказываний Краснопевцева.
1. По поводу смыслов, возникающих вследствие взаимодействия, или, вернее, нерасторжимости содержания и формы:
«Содержание есть форма, а форма есть содержание, их нельзя отрывать. Если есть форма, то она уже заключает в себе содержание. Не может быть формы без содержания. Кувшин всегда наполнен, лучше вином, но если вина в нем нет, он наполнен воздухом».
2. О смысловом наполнении:
«Создавая работу, я меньше всего думаю о символах. Символом является все, даже, может быть, без почти. Тут вступает в строй ассоциативное мышление: у одного фигура или предмет вызовет одну ассоциацию, у другого другую, у третьего – третью. Художник должен направлять и управлять. Чаще всего это происходит подсознательно…
Почему на сломанной ветке зелёный лист? Я меньше всего думаю об этом. Лист может быть зеленым, а может быть увядшим – не в этом соль, а в чем она – трудно ответить».
Несложно заметить, что в объяснениях Краснопевцева по поводу искусства, в том числе и собственного, больше вопросов, чем ответов. В том числе и к самому себе, что естественно.
И, наконец, о созвучности живописи времени - подразумевается, как я понимаю, любому. Думается даже, что потребность в общении с картинами Краснопевцева с течением времени по причинам, которые дальше указывает он сам, будет только возрастать:
«Меня часто спрашивают, почему мои работы так созвучны времени. Я не могу на этот вопрос ничего ответить, абсолютно ни слова.
Может быть…есть у меня маленькое подозрение: очень шумно, повсюду очень шумно, а мое стремление – делать что-то очень тихое. Каким бы любителем джаза или рока ни был человек, ему иногда хочется выключить всё и немного отдохнуть от шума. Думаю, он стремится к тишине и покою так же, как и автор».
Что к этому можно добавить? Разве только то, что шум, нахрап, крик во всех видах свойственны сатанинскому. Божественному – умиротворенность, покой, тишина.
Правда, во фразе Краснопевцева, в которой наиболее удачно определены его эстетические принципы: «Красота – это гармония, порядок, тишина», явно не хватает прилагательного – кладбищенская. Шутка, конечно. Однако же, уже написав это, я вспомнил, что я не первый, кто об этом говорит. Раннее это свойство краснопевцевских натюрмортов отметил уже упоминаемый ранее Вадим Кругликов: «в сущности, это описание кладбища. А что такое дословно «натюрморт?» (Жанр, напоминаю, в котором преимущественно работал Краснопевцев). Кладбище и есть».
Вопрос – какое кладбище? Кругликов считает – кладбище культуры, с чем и я отчасти согласен. А какое ещё?
Попыткой ответа на этот вопрос является написанный мною текст.
