Генерал.
Где вы набрали, господин Корзухин,
эту безграмотную продажную ораву?
Как вы смели это позорище печатать?.
Булгаков. «Бег».
Встречаю на днях знакомого щелкопера, одного из немногих оставшихся сторонников Ельцина. Одного из тех уездных ребят, которые толпой ходят за очередным воеводой и суют ему микрофоны во все отверстия в надежде, что влиятельный человек издаст какой-нибудь звук.
Шедша же обретоста. Идет, сердешный, и мотается из стороны в сторону, словно Ельцин на очередном выступлении. Потому что привык отмечать праздники не столько ударным трудом, сколько ударными возлияниями.
О таких сказано: не известно, откуду приходит и камо идет. Тако есть всяк человек рожденный от Духа Наживы и Холуйства. Потому что он из тех, кого счастие куда б ни повело, они везде клюкнут. Ну, понимаете, ведёт их по жизни. Но, впрочем, не счастье. Примечательно, что именно из этих ребят создаются ныне полки охотников за привидениями и «параллельной реальностью», расположенной в том же помещении редакции. Когда подзашибут. Раньше они чёртиков ловили казёнными простынями, а теперь на инопланетян переключились.
В припадке восторга мой знакомец даже сравнивал Ельцина с Александром Македонским, забыв, что Александр разрушил чужую державу, а не свою. Странная закономерность: чем нетвёрже держится человек на ногах, тем твёрже он поддерживает Ельцина. (Под водочку идёт даже Ельцин).
А чтобы точно следовать пресловутому «курсу Ельцина», надо находиться в том же состоянии, что и сам Борис Николаевич. Ибо тот щелкопёр, кто пропускает всё через сердце, будет склонен рано или поздно пропустить рюмочку-другую. Для дезинфекции душевных ран.
- Вы что, не поддерживаете курс президента!!! – негодовал в те времена хор желающих продвинуться по службе без особых умственных способностей.
- Я курс президента уважаю. Да если человек в 70 лет может хлопнуть на ночь стакан, а утром принимается законы издавать, я за него!
- Истинно русский человек не может не зашибать, - встревало лицо одесской национальности, которому очень хотелось поруководить. Потому что в пьяном виде Борис Непросыхающий был склонен раздавать щедрые подарки и власть.
. - Пьяному водителю за баранку садиться нельзя, а всей державой рулить можно?! – возмущались малопьющие.
- Обнюхивать его, что ли, по утрам?!
- А почему бы и нет? Водители ведь ходят каждое утро «на дыхаловку». У нас, между прочим, все равны.
- Я поддерживать начал ещё тогда, когда никакого президента на Руси не было. Четыре раза в дурдоме лежал с белой, как Белое Движение, горячкой, могу справочки представить! –гордо говорил мой знакомый, к которому Жена прилагала усилия и скалку, чтобы отучить, но он не поддавался давлению. Из-за чего подпрыгивало давление у жены. Потому что, обсмеяв большевиков за назначение на руководящие должности по длительности подпольной борьбы, щелкопёры начали выяснять, у кого из них длиннее сроки борьбы с большевизмом:
- Я начал борьбу с большевиками ещё в школе: кнопки учителкам-большевичкам подкладывал.
Правда, для выведения бедняги из запоя не приглашали западных врачей, как для Ельцина. Почвенники роптали: мол, свои Сусанины имеются, чтоб выводить: «Рассол никто в мире не превзошёл! Это наше национальное достояние!»
Когда Сам подзашибал без просыпу, в нём просыпался революционный балтийский морячок:
- Берите власть! – призвал он местных начальников.
- У кого? – недопоняли начальники. – У Вас, что ли?
- А хошь бы и у меня! Берите, сколько осилите! Душа меру знает!
Странный народ наши щелкопёры: сначала поддерживают человека, чтобы тот рулил страной не просыхая, а потом требуют конфискации тачек за езду в пьяном виде. Из-за сущего пустяка, между прочим: пьяный вусмерть полицейский сбил насмерть щелкопёра.
Благодаря этому холуйственному рвению нонче некоторые из них перебрались в другую жизнь, расположенную в уютных дворцах за высокими, словно показатели по животноводству, заборами, и оттуда посматривают. Есть и такая разновидность внутренней эмиграции.
Мой старый знакомый такой благодати урвать не сумел.
- Как жизнь, - задаю по неосторожности вопрос, непритязательный, словно обувка «Скороход».
- Да какая жизнь возможна в ЭТОЙ стране! – выдохнул он запах самогонного змеевика, забытого нетрезвыми строителями на помойке посреди Сахары. -- Ещё Пушкин говорил: «Дёрнул же меня черт родиться в России с умом и талантом», - блеснул бедолага познаниями.
-Какое ты имеешь отношение к уму и таланту?
- Всё равно неприятно. Не страна, а одна большая зона, из которой все норовят убежать! Не хочу туда!!
Тут следует отметить, что не хотел он возвращаться в СССР главным образом потому, что остался там должен двадцать пять рубликов в вытрезвиловке – по тем временам огромные деньжищи, особенно для пьющего человека.
- Рожа твоя бесстыжая, не ты ли писал: «Советское – значит отличное!»?
- Только полный дурак может верить тому, что мы пишем. Газетам верят лопухи и «совки». Мы только показываем вам, какие вы на самом деле.
- Хочешь сказать, какими вы нас сделали?
- Теперь не важно, кто кого сделал. Важно покаяние.
- Кайся, кто тебе мешает.
- Если начну – это займёт слишком много времени. Нас обманывали.
- Кто? Ты ж в этой зоне надзирателем был. Над нравственностью. И боролся с теми, кто клеветал на нашу действительность.
Он пробурчал что-то нечленораздельное в ответ.
- По какому случаю приложился, с горя или с радости? – спрашиваю опять.
- Какая тут может быть радость, если день печати на 13 января определили!
- ???
- Этот день должен был стать Днем Скорби и покаяния за взятие телевышки в Вильнюсе, когда журналистам разбивали камеры, носы и иллюзии! А из этого праздник сляпали!! – вырвалось у щелкопера. Вернее, его вырвало этим негодованием, поскольку некоторые, как подзашибут, склонны к самобичеванию и самоочищению желудка. Он шмыгнул носом, который в трудные мгновения жизни служит человеку водоотводом потока слез и предохранительным клапаном накопившемуся негодованию. На беднягу данное событие произвело столь сильное впечатление, что с того времени «фонарь» под глазом у неизвестного вильнюсского журналиста стал единственным светочем, ведущим его в ночи.
- А нельзя одновременно и то, и другое, чтобы с утра выпить за праздник, а после обеда – за упокой? Уж так испокон веков заведено: сперва праздничное гулянье, а потом драка, мордобой и душегубство, - спрашиваю.
- Это все равно, что мешать водку с пивом. Даже хуже. Слишком много празднуем: это мешает подумать о душе. Душа-то покаянья просит!!! – воскликнул человек, которому избыток праздников мешал трезво взглянуть на мир, а душа горит после праздников, прося не просто добавить, но и освещая, словно сердце Данко, путь во тьме невежественной толпе.
Но я не сплоховал:
- Этого требует государственная выгода: так можно совместить государственный праздник с церковным, хотя, правда, у нас церковь отделена от государства. Обрезание Господне – это сродни обрезанию гласности. Укороти язык, не дожидайся, пока тебе его (или еще что-то) урежут.
- И никто не додумался встать на колени! Как верилось, что поумнеем! Не поумнели!!! – воскликнул несчастный с таким негодованием, словно вляпался в то, что остается на лестничных площадках после наших праздников, как церковных, так и светских. Сам он, впрочем, тоже не догадался покаяться.
- А на 9 января никак нельзя перенести? Тогда тоже расстреливали людей, святые образа, лики царя-батюшки и еще рубили шашками и пороли нагайками.
- Нет! – воскликнул человек, которого нельзя было поставить на колени. Разве что поблевать над унитазом. – Этот расстрел был законным!!
Тут он потерял нить своих мыслей, что свойственно и более крупным госдеятелям, и скатился в глубины прошлого, словно в выгребную яму:
- Битву под Нарвой проиграли! А ведь наших 50 тысяч было, а шведов только десять!!
- Бывает…
- У нас, правда, из-за дождей подвоза не было. Но ведь и у них тоже! – уронил он мутную, словно самогон «Три свеклы», слезу. - Правильно Достоевский в «Бесах» говорил! Это бесы всю страну испохабили, загубили сознание, извратили богатейшее духовное наследие.
И, чтобы хоть как-то оборонить духовность и самобытность, он матерно выругался.
- Продаться-то удалось?
- Да кому нонче продашься! Столько желающих. Да и начальники дебилы!
- Почему же непременно дебилы? – спрашиваю.
- Не были бы дебилами – не читали бы нашу газету.
Последующие рассуждения журналиста, принимая во внимание его нетрезвое состояние, можно без особого ущерба для здоровья и здравого смысла опустить.
Выпившего человека бесполезно спрашивать, зачем он крестился? Но всё же любопытно спросить тех, кто «осенён три дня назад», зачем они подверглись осенению?
Но тут дело простое: стоило только царю Борису заглянуть в нетрезвом виде в церковь в поисках опоры, как туда же потянулись и щелкопёры. Хотя, в сущности, царь Борис отошёл от кормила, чтобы проблеваться, поскольку никак не мог отойти от вчерашнего.
Добавим, что отдельные, ещё не потерявшие до конца совесть щелкопёры смотрят ныне на свои тогдашние художества, точно на отражение своего тяжкого похмелья в зеркале: боже, неужели это я! И за бабкой с ее единоличной коровой охотился, и икрой закусывал, когда в стране голод был, и люди рядом крыс ели. Отсюда покаяние со стенаниями «о нашей больной совести, Павлике Морозове». Зачем его сюда приплетают, не понятно.
А вы думали, просто так у «Комсомольской правды» архив погиб, сожженный по пьяному делу сотрудниками издания, дорвавшимися до горячительных напитков, егда бысть час Большой Примочки после долгих лет непримиримой борьбы с пьянством, во время которой о степени опьянения этих сотрудников можно было судить только по числу восклицательных знаков в заклинаниях «Журналисты не продаются!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!»
Ну, чего по пьянке не наделаешь!
Теперь эти ребята по части покаяния ничего кроме «прости нас, Му-Му: время было такое» и мутной слезы не выдают. Когда выпьют. А трезвые покрикивают: «На покаянье становись! Смирна-а-а!»
Впрочем, потом, приняв стакан горькой, словно слеза журналистки, идёт косить под японца. Ибо, как заметил ещё Салтыков-Щедрин, «какое же тут чувство ответственности, коли вы даже водки не пьёте?»
Мой знакомый икнул и поплёлся получать очередную награду из вороватых лап власти за «конструктивную критику». Он в последнее время присосался на дальновиденьи ведущим, а отцы города обожают выступать по дальновиденью, поскольку оно таково, что наиболее любопытные вопросы ведущий не задает. Чтобы не ставить ведомого в неловкое положение. Раньше это называлось «целовать зад власти».
Ласковый телёнок двух маток сосёт, а умный – всё стадо. Даже если нетрезвый.
