Дед, привет

Художественный рассказ из цикла рассказов "Донбасские посиделки отца Арсения"

Дед, привет

(Июнь 2014 года)

Матушка Вера тигрицей встала на пути вооружённых людей в камуфляже, не разрешая входить в храм с автоматами.

— Оставляйте на входе, тогда проходите, — говорила она им.

— Не положено, — отвечали они ей.

— Тогда ждите. Молебен закончится — батюшка сам к вам выйдет.

Такой «шлагбаум» не входил в планы ополченцев, но брать штурмом святое место никто из них не собирался. Во избежание проникновения в храм вооружённых людей матушка так и стояла на ступенях трёхпрестольного богатыря, освящённого во имя Архистратига Михаила и прочих Небесных Сил бесплотных.

Первыми из храма вышли баба Лена с Елизаветой. Увидев военных с автоматами и матушку, преградившую им путь, они машинально встали с ней в одну линию.

Ополченцы усмехнулись: «Три безоружные бабы против трёх вооружённых мужиков, что тот блокпост встали».

— Батюшка знает, скоро выйдет, — успокоила матушка помощниц.

Следующим из храма на крыльцо вышел дед Ефим. Его реакция на людей с автоматами была совершенно иной. Он с порога поднял руку в знаке приветствия и благодушно загомонил.

— Иван! Ты, что ли? Ай молодца! Не ожидал в форме увидеть... А тебе идёт. А чего в храм не зашли? Молебен о здравии вам ой как нужен сейчас.

— Да вот, матушка арестовала на входе, — ответствовал коренастый мужчина лет пятидесяти, демонстрируя автомат в качестве причины задержания.

— Понятно, — рассмеялся дед Ефим, — тут ничего не поделаешь, матушку нужно слушаться.

— Со всем уважением! — Иван склонил голову и расплылся в широкой улыбке. Двое молодых ополченцев молча наблюдали за происходящим.

Дед Ефим и дед Иван обнялись. Прихожане тоже в стороне не остались, окружили гостей в надежде узнать хоть какие-то новости с фронта.

***

В те июньские дни 2014 года войска «перевёрнутой» Евромайданом Украины окружали и окружали республики с трёх возможных для этого сторон. Они растянулись по всей линии фронта этакой длинной кишкой, поглощающей города и веси восставшего Донбасса. Казалось, ещё неделя, и этот, нацистского нрава удав, проглотит и пригород, и сам Луганск вместе с его героическими защитниками. Какой конец в этом случае ожидал тех, кто взял в руки оружие, кто поддержал образование республик, никто не сомневался: их или убьют сразу, или замордуют в тюрьмах — третьего не дано.

Но пока светило солнышко, яркой сущностью отражаясь в золочёных куполах; пока небо своими легкими пёрышками облаков пыталось — само в себе — рисовать бездонную и безоговорочную безмятежность; пока было тихо, не слышно этих злобных, несущих в себе смерть, рыков войны, можно было вообразить, что не всё так трагично. Но, увы, обстрелы и бомбёжки с воздуха всё чаще шарахали по самосознанию луганчан и дончан, чтобы ни у кого не оставалось иллюзий: это настоящая война, готовьтесь к худшему…

Снарядами была повреждена электростанция, посёлок остался без света, связи и воды в водопроводе. Самое страшное, местная власть практически самоупразднилась, спасая себя и свои семьи, то есть, подалась в бега, как и большинство населения Донбасса. В самом Луганске положение было не лучше. Но, слава Богу, были те, кто решил остаться на родной земле, несмотря ни на что.

Церковь в народе называют второй властью, имея ввиду разделение на светскую и духовную власть. В горячие дни войны — этой неслабой проверке на звание человек — именно на местах, церковные приходы становились не первой, не второй, а единственной властью…

Массово закрывались магазины и предприятия, купить хлеб было большой проблемой. Люди тратили последние наличные деньги, доедали небогатые запасы продуктов, начинали голодать. Мирных жителей всё сильнее охватывал ужас от реалий войны, происходящих у них на глазах, всё сильнее тряс страх за будущее… Но они молодцы. Они справлялись со стрессами. В подавляющем большинстве люди удерживали страхи внутри, а снаружи — демонстрировали спокойствие и решимость преодолеть всё, что выпадет. Иными словами, хорохорились как могли, ещё и других подбадривали, на бравадах и вере в Бога выживали. При всём этом, ополченцы воспринимались, как свои, как защитники Донбасса, а вот тех, кто шёл задушить народное своеволие, кроме как фашистскими завоевателями, за малым исключением, здесь не называли.

***

Вот и настоятель вышел из храма, на ходу благословляя заплаканную девушку, из-за которой ему пришлось задержаться. Впрочем, жители посёлка так увлеклись беседой с ополченцами, что и не заметили явления родненького батюшки к народу.

— Ну и чего надо? — нарочито небрежно спросил он ополченцев.

На какое-то мгновение пространство перед храмом замерло. Взгляды военных и настоятеля пересеклись, оценивая кто чего стоит.

— Собирайся, отец. Бери всё, что надо и поехали, — чтобы не объяснять при всех, сухо произнёс Иван.

— За здравие или за упокой? — только и уточнил священник.

— Второе, — услышал он «исчерпывающий» ответ.

Больше вопросов не последовало. Отец Арсений вернулся в храм и вышел из него уже со своим походным чемоданчиком. Он покорно сел на заднее сидение запылённой, от этого серой легковушки и поехал, куда повезли.

***

Увидев, что везут в Луганск, священник немало удивился: «Неужели ближе храма не нашли? В такую даль за ним ехали». Но вопросы свои он при себе оставил. Раз ехали, значит так надо было.

Приехали. Его провели с чёрного входа какого-то промышленного здания в самое сердце ополченческой базы. Встретил его, видимо, тот, кто считался главным в этом подразделении. Погон не было, а камуфляж, он хоть и не по единому образцу, а довольно разнопёстрый был в то время, но, кто есть кто, без лычек и звёзд не говорил.

— Спасибо, что приехали. Идёмте, больше тянуть нельзя, — сказал незнакомец и повёл священника по длинному коридору.

В мирное время это была приёмная перед кабинетом какого-то высокого начальника. Сейчас же, посередине просторного помещения, стояли два открытых гроба. В одном из почивших ополченцев отец Арсений узнал Владимира — молодого паренька из их посёлка. Мо-ло-до-го! Ему ещё и двадцати лет не исполнилось, а его уже отпевать предстояло. На груди Владимира был серебряный крест. Настоятель помнил, как надевал его на худую отроческую шею в день крещения…

А вот на втором покойном — креста не было. Был ли он крещёный — никто не знал. Подорвались ребята на одной мине. Обоих, ещё живых, доставили в больницу. Владимир просил, чтобы к нему батюшку Арсения из его родного посёлка привезли. Не успели. Срочная операция не спасла. А у второго — вообще шансов не было.

Ну что же, вдвоём погибли, вдвоём по одному обряду похоронены будут. Священник открыл чемоданчик, достал из него медный крестик на шнурке и надел на шею усопшему.

— Родные здесь? — спросил он.

— Нет. У обоих — беженцами подались. Куда — не знаем. Ищем, чтобы сообщить.

— Понятно. В таком случае, зовите своих. Будем отпевать.

Приёмную заполнили ополченцы. Боль и отчаяние читалось во взглядах юнцов, скорбная непроницаемость — в лицах людей постарше. Отец Арсений со слезами на глазах, с немым криком в душе совершил чин отпевания. Владимир стал первой жертвой войны в их посёлке. Впрочем, обоих ребят было невыносимо жалко. Им бы жить и жить, любить и быть любимыми…

— Господи, прими сынов новопреставленных в воинство Твоё Христово! — прошептал настоятель.

После отпевания кавалькада из двух микроавтобусов и трёх автомобилей тронулась на кладбище. Отца Арсения не отпускали, просили не спешить, а он и не сопротивлялся. На той же серой легковушке он следовал с ополченцами на кладбище, затем обратно на базу. Там поминки были устроены.

Он сделал всё, что было возможно в тех обстоятельствах: произнёс проповедь, рассказал о детстве и юности новопреставленного раба Божия Владимира, благословил поминальную трапезу, после этого сел туда, куда ему велели сесть — оказалось, за один стол с командованием. Как всегда бывает в таких случаях, после трёх стопок завязался претендующий на откровение разговор. Отец Арсений старался больше помалкивать, да побольше слушать. Что и говорить, тревожное было время, неопределённое. Как дальше дела сложатся — никто кроме Господа не знал. На Его небесную Милость только и приходилось рассчитывать, ибо Москва земными прогнозами на будущее не баловала.

Несмотря на шаткость положения от руководителей новосотворённой республики, надо отдать им должное, неуверенностью не веяло, ибо вера их была крепка. Они верили в правоту своего дела, верили в скорую победу, верили, что Россия не оставит в беде Донбасс. А вот веровали ли они при этом в Бога? Отец Арсений для себя сделал вывод: веровали. Но не все. Современные коммунисты, хоть и научились креститься, но по своей старой сути предпочитали рассчитывать больше на себя. Ну да не самый худший расклад. На Бога надейся, а сам не плошай, говорят в народе. Годится для решения конкретных земных задач, хотя и не всех, конечно.

Когда градус беседы пошёл на снижение, командиры обратили внимание, что носитель Мудрости Божией уклоняется от высказываний.

— Батюшка, а чего сидим, молчим и не пьём? Владыка не велел? — спросил самый верхний командир.

— Берите выше! — смиренно отвечал отец Арсений. — Церковь Святая с её Патриархом не велят служителям в политической жизни участвовать. В борьбе за светскую власть участие принимать. За трапезу — спаси Господи! Ну а пить — это уже грех личного характера.

— А с каких это пор Церковь не с народом? Что-то тут не вяжется, — поддержал тему комбат, который встречал батюшку по прибытию.

— Церковь с народом ровно на столько, на сколько этот самый народ с Богом. Если просит народ заступничества у Иисуса Христа, от Него и спасение придёт. А не просит, так и Бог, и Церковь Его в стороне остаются, — объяснил священник.

— Хорошо разложил. — Усмехнулся главный. — Выкрутился, можно сказать. Только, знаете, отец Арсений, мы вашу биографию успели проверить. Знаем, что воевали, что душой с нами. Но вот скажите, как нам относиться, когда другие священники говорят, что их обязывают не принимать ни одну из сторон конфликта? И нашим и вашим, получается, служите. Так?

— Нет. Совсем не так, — поправил священник. — Служим мы только Богу. А что касается сторон конфликта — мы люди, со своими мнениями и пониманиями. В душе мы можем принимать одну из сторон конфликта, как того требует наша совесть. Но мы не можем отказать в духовной поддержке человеку, имеющему отличное от нашего мнение. Придёт бандеровец исповедаться ко мне — буду грехи отпускать и причащать наравне со всеми.

— И не выдашь? — хитро прищурившись, продолжал допытываться главный.

— И не выдам, — уверенно ответил отец Арсений.

Но диалог продолжился.

— А если скажет, что диверсию задумал совершить?

— Не допущу. Умру, но не дам отнять невинные души.

— Но не выдашь?

— Не выдам. Но «за други своя» — по обстоятельствам.

— Вот то-то же! Не надо самому всё делать. Вы нам такой — живой нужны.

— Такой — это какой? — не понял батюшка.

— Честный, чтобы «за други своя», если что, постоял.

На какое-то время в просторном зале повисла тишина. Ополчены к этому времени уже покинули столовую. Пора было расходиться и командирам, но главный продолжил разговор с настоятелем.

— Знаю, что со снабжением посёлка у вас определённые трудности сложились.

— Да. — Навострил уши настоятель, потому как тема была для него более чем насущная. — Последние запасы на благотворительные обеды ушли. Ещё пара дней — и придётся закрывать столовую для нуждающихся. Хлеб уже несколько дней не даём. Нету.

— Вы вот что, батюшка. Оставайтесь здесь на ночь, а утром мы подгоним к базе гуманитарную помощь. С той машиной и домой поедете. С хлебом — тоже решим. Столовая должна работать. Иначе — нельзя. Людям надо помочь выжить.

— Спаси Господи! Не ожидал такого участия, — расчувствовался отец Арсений.

— Не сомневайтесь, это не разовая помощь. Мы приняли решение помогать населению, в том числе, через такие церкви.

В следующий момент настоятель ужаснулся от мысли, что не сможет сообщить жене где он и что с ним. Волноваться матушка Вера будет, а ей нельзя, давление подскочит. Но вслух более ничего не сказал.

***

На ночь Отца Арсения определили в кабинет начальника. Из трёх кресел составили не совсем ровный диван, но, если не придираться, можно одну ночь потерпеть, приспособиться. Альтернатива была только на полу. Вот он был ровный, ровнёхонький, но твёрдый.

Свет здесь был, его добывали при помощи бензинового генератора, но в тёмное время суток, чтобы не демаскировать объект, включать не разрешали. Поэтому, пока не стемнело, комбат предложил совершить молебен о здравии бойцов батальона. Часть из них вскоре должна была выезжать на боевое дежурство в ночь, чтобы сменить тех, кто отстоял день.

Священник вооружился иконой Спаса Нерукотворного, взял свой чемоданчик и двинулся в путь. Комбат со всем уважением нёс чистое ведро с питьевой водой. Один из узких коридоров привёл в просторное помещение ремонтного цеха. Ополченцы начали собираться на молебен. Металлическую тумбу для инструментов ребята застелили чистой простынёй. На неё отец Арсений поставил икону. Перед иконой зажёг свечу, положил Евангелие, крест, кропило, поставил ведро с водой и начал читать.

Нужно было видеть глаза мужчин в камуфляже. Они внимали каждому слову молитвы, их души искренне алкали ко Господу о спасении. Здесь и сейчас, в этом неосвящённом нежилом помещении, они, грешные, нераскаянные, были прекрасны в своём доверии к Богу. И Он не мог не быть с ними в этот молитвенный час, как не мог не положить каждому из них Свою Святую Любовь и ещё что-то личное на сердце.

А после молебна эти мужественные воины с белокрылыми чаяниями подходили ко кресту, и отец Арсений щедро окроплял их только что освящённой водой. Ополченца с позывным «Дед», того самого Ивана, который за ним в посёлок приезжал, более других искупал. Не любил он, когда в храм с оружием приходили, не благословлял входить. Но не он это правило придумал, таков обычай. А вот здесь, на этой базе, он не дома, здесь другие командиры.

И тут священник обратил внимание на какое-то орудие, лежащее посередине цеха. Гениальный примитивизм его устройства показался ему знакомым, и потому, как магнитом притягивал взгляд. Когда очередь ко кресту иссякла, он взял ведро, в котором ещё оставалось немного воды и стал окроплять стены помещения, в котором совершил молебен. Сделав круг, он приблизился к заинтересовавшему его предмету.

Да, он не ошибся. Это было старое противотанковое ружьё ПТРС. Дата изготовления отчётливо читалась на его ствольной коробке. Удивлению батюшки не было предела.

— Сорок третий год выпуска! — простонал он. — Два года до Победы… И опять в бой?!

— Так точно, — ответил комбат, следующий за батюшкой. — Из музея принесли. Оно без бойка, но «Ружейник» наш взялся в боевое состояние привести и на службу поставить.

— Глазам не верю! — расчувствовался отец Арсений. — С таким ружьём мой родной дед почти всю войну прошёл…

— Дед, привет! — не обращая ни на кого внимание, обратился внук к погибшему на войне деду. — Ну вот и свиделись. А я письма твои к бабушке в красном углу за иконой храню. Помню, ты писал, как таскал эту длиннющую «дуру» по полям, как технику фашистскую из неё подбивал… Орден твой храню. Царствие небесное… Вечная тебе память!

Отец Арсений, кроме как святыней это оружие назвать не мог. Святыня и есть, потому что на Священной войне к Великой Победе Отечество приближало… Он окропил ружьё и пошёл далее освящать ремонтный цех, который с этого дня — он только что так решил — станет ещё молельной комнатой. Икону он решил не забирать, и вообще, продолжать духовно окормлять батальон.

Ополченец в позывным «Дед», которого настоятель с оружием в храм не пустил, прослезился от умиления.

27.06.2020 года