Сообщество «Форум» 08:08 6 марта 2021

Через рассвет (роман) Глава 40

Рериховскому Движению России посвящается

«Лучшие времена идут - Великая Заря уже подымается»

Е.И. Рерих

Глава 40

Соседская собака опять залаяла, и Веронике пришлось встать с кровати и закрыть наглухо обе форточки. «Пусть лучше в комнате будет душно, чем я не высплюсь и потом весь день буду ходить, как вареная», - решила она. Она снова улеглась в постель и, вставив для верности в уши мягкие затычки, именуемые берушами, попыталась вновь заснуть. Однако, едва она начала дремать, как другой раздражитель - сигнал вызова ее мобильного телефона - вторгся в ее нарождающийся сон и заставил ее сознание возвратиться к миру плотной реальности.

Звонила мать.

- Вероника, ты что же это, все еще спишь?

- Да, я спала.

- Вот что значит не работать-то!

- Мама, ты опять начинаешь…

- Не опять, а снова! И не смей огрызаться, когда с тобой говорит мать!

- А я и не огрызаюсь. Так зачем ты звонишь?

- Звоню, чтобы сказать, что вчера вечером из Москвы прилетел Георгий Александрович.

- Какой еще Георгий Александрович? - не поняла Вера.

- Какой, какой! Да ты разве забыла, что в Москве у нас живет твой родной дядя - дядя Гоша, профессор, родной брат твоей матери?

- Ах, дядя Гоша!

- Да уж, дядя Гоша! - передразнила ее мать. - Так что давай, Вероника, быстро собирайся и приходи - с утра все вместе на кладбище поедем, а потом будет семейный обед. Тебе ясно?

- Ясно, - не желая пререкаться, покорно ответила Вера.

- Тогда чтобы без пятнадцати девять ты была уже тут, - приказала ей мать. - Нечего на книжечках-то лежать!

- Постараюсь, - сдержанно сказала Вера.

- Ишь ты, какая! «Постараюсь»! Не «постараюсь», а приходи.

- Я приду, мама. Приду!

- Вот так-то! Не работаешь, так хотя бы родственников уважай.

- Я уважаю!

И чувствуя, что еще секунда - и начнется скандал, она прервала вызов, а затем и вовсе отключила телефон.

Дядя Гоша был московским интеллигентом «старой закалки». В свои восемьдесят три года он все еще преподавал биологию в одном из столичных вузов, консультировал молодых аспирантов и кандидатов наук, и вообще - вел активную и разностороннюю жизнь. Была у него, например, дача под Москвой, куда он периодически наезжал на своей старенькой «Волге», чтобы, как он говорил, «сменить обстановку и пообщаться с Природой». Кроме того, как бывший фронтовик, Георгий Александрович Иванов вел большую патриотическую работу, поскольку состоял членом Совета ветеранов Краснопресненского (где он жил) района Москвы. Словом, несмотря на свой уже более чем преклонный возраст, он все еще был бодр духом и полон жизненной энергии.

Известие о приезде московского родственника не вызвало, однако, особого энтузиазма у Вероники. Из прежнего опыта общения с ним она уже знала, что вести беседы на темы Учения с ее дядей было бесполезно (как большинство людей его возраста и положения, тот полагал себя очень знающим и трезвомыслящим человеком, и потому не хотел верить ничему, кроме того, в чем был убежден сам), а остальные разговоры ее почти не интересовали. Более того, всегда, когда ее родственники собиралась вместе, начиналось с того, что велись долгие и скучные (для нее) обывательские пересуды - о соседях, ценах на рынке, моде, и тому подобное, а кончалось это тем, что теперь уже не только мать, но и вся семья начинала дружно «клевать» ее за то, что она «не работает» и доводить ее до очередного нервного срыва. И еще по одной причине не любила она семейных застолий - там постоянно приходилось переедать, не говоря уже о том, что почти невозможно было избежать употребления спиртного, а и то и другое для утонченного организма Вероники - утонченного настолько, что тонкие огненные центры уже понемногу начинали проявлять в нем свою сокровенную работу - было крайне нежелательно и вредно. Все это повторялось в прошлом не один раз, и поэтому теперь Вероника с тяжелым сердцем воспринимала вести о том, что вскоре предстоит очередное семейное «торжество».

Так было и сейчас, но деваться было некуда - надо было срочно одеваться и идти. И она в очередной раз стала ломать себе голову над тем, что одеть?

Дело в том, что и в этом случае ей нельзя было одеться во что придется - злобная мамаша и сестра-ультрамодница, по обывательски чересчур ревностно относящиеся к внешнему виду, и в частности - к одежде, беспрестанно «клевали» ее и за это, совершенно забывая при этом, что их дочь и сестра ведет практически полунищенское существование и взять деньги на одежду, при всем ее желании, ей негде. И стоило только Веронике одеть хоть что-то, что не нравилось матери, как, придя к ней, у нее тут же разыгрывался с той скандал. Сестрица же, если только была не на работе, выйдя из своей комнаты, в таких случаях обычно высокомерно обсматривала ее всю с головы до ног, и затем, ни слова не говоря, молча уходила обратно, всем своим видом показывая, что ей - ей! - с таким «чучелом» не о чем даже и говорить. Поэтому и здесь Веронике приходилось проявлять максимум изобретательности и осторожности, чтобы «сотворить» из своего скудного запаса, по большей части, простой и дешевой одежды что-либо, внешне производящее впечатление достатка и даже следования моде.

Ей припомнился случай, когда однажды она имела неосторожность явиться в квартиру матери в легкой блузке, которую сама же накануне с большим трудом себе сшила. Сшила вручную, одной лишь иглой - ведь швейной машинки у нее не было. Блузка получилась хоть и дешевой, но красивой, и Веронике хотелось порадовать мать и, вместе с ней, порадоваться и самой, что у нее так удачно вышло сшить себе красивую вещицу. Однако, едва увидев на ней эту блузу, мать, вместо похвалы, пришла в полное неистовство. Едва только дочь успела снять с себя свою обновку, мать выхватила ее у нее из рук, заперлась в кухне, и в ярости, схватив большие ножницы, принялась кромсать ее на куски прямо на глазах у остолбеневшей Вероники. Она вспомнила, как слезы сами собой полились тогда у нее из глаз и, крикнув матери: «Ну, я этого тебе никогда не забуду!» и со всего размаха хлопнув дверью, она выбежала вон из ее квартиры…

Однако, времени особо раздумывать на одеждой сейчас не было, и она просто оделась так, как была одета и в прошлый раз, когда ходила к матери. Тем более, что утро выдалось хотя и солнечное, но не жаркое.

Подойдя к дверям квартиры, расположенной на четвертом этаже одной из старых «хрущовок» по улице Цандера, где жили мать и младшая сестра, и уже занеся руку, чтобы позвонить, она с удивлением услышала, что за дверью громкими голосом кто-то распевает разухабистые песни. «Что бы это значило? - подумала про себя Вероника, - Никогда такого тут не было». Она позвонила, ей открыли, и она вошла.

Прямо с порога ее окатило громкой волной резких звуков - в большой комнате почему-то во всю гремел «караоке». В следующую секунду ей все стало ясно: в коридоре около зеркала она увидела своего дядю с электробритвой в руках - тот осматривал свою щетину, очевидно собираясь побриться, и нимало не стесняясь во весь голос распевал что-то вроде: «Казаки! Казаки! Едут, едут по Берлину наши казаки. Эх!». Тут из кухни выглянула мать, и, заметив как от громких звуков сморщилась Вероника, да и сама тоже изрядно поморщившись, сказала своему неугомонному брату:

- Жорка, ты что это тут раскричался?

- А что? - ответил тот. - Вот пою - радуюсь жизни!

- Ты радуйся-то радуйся, да, знаешь, как-нибудь потише.

- Боишься что ли, что потолки обвалятся? - засмеялся тот и, выключив караоке, запел на другой мотив:

«Она запела - и завыли все собаки,

А у соседа обвалился потолок»

Спев это, «дядя Гоша» громко и удовлетворенно расхохотался.

- Это мне мои студенты недавно такую веселую песенку спели, - пояснил он, и только сейчас заметив Веронику, воскликнул:

- А повзрослела-то, повзрослела-то как! Ни дать, ни взять - настоящая дама! Ну, здравствуй, здравствуй, племянница!

- Здравствуйте, дядя Гоша.

- А ты, Верочка, все молодеешь, как я вижу! А я вот старею. Старею, старею! Был дядя Гоша, а теперь совсем в деда Гошу превратился. Вот как!

- Ну что вы, дядя Гоша! Вы отлично выглядите, - сказала ему с улыбкой Вероника.

- Ну, ничего, ничего - мы еще повоюем! - подбодрил тот себя в ответ. - Вот подлечусь у вас тут «маненько», водички вашей чудодейственной попью - и порядок! И можно снова за работу!

- Дядя Гоша, неужели до сих пор преподаете?!

- А как же! Без работы - как без рук. Так уж ма с детства приучены, племянница!

- А вот она, - вмешалась мать, - как не работала, так и не работает. И ты ей хоть кол на голове теши!

- Мама… - умоляюще произнесла Вероника.

- Что «мама»? Что «мама»? Неправду говорю, что ли? Мама-то вон с детства на работе…

- Что, неужели не работаешь, племянница? - спросил ее дядя Гоша.

- Нет, - ответила та весьма холодно.

- А что так?

- Это трудно объяснить.

- А ты скажи. Скажи, как есть. Я - старый человек, я пойму. А может, и присоветую что. Говори, не бойся.

- Да я и не боюсь, - ответила Вера. - И работы я тоже не боюсь.

- Тогда в чем дело? Не понимаю тебя.

- Время еще не настало, - сказала, наконец, Вероника. - Так сказать, час не пробил.

- Ну, знаешь, дорогая… - протянул разочарованно московский профессор. - Это ты напрасно. Напрасно. Работать можно всегда и везде - уж поверь мне, старому вояке - как на боевом, так и на трудовом фронте.

- Я же сказала, что это сложно объяснить, - еще раз повторила Вера.

- А нечего тут и объяснять, - снова вмешалась мать. - Лентяйка бессовестная она, вот и все. Навязалась на нашу голову, бесстыжая. Хоть бы с сестры своей, что ли, пример взяла, раз мы с отцом ей не указ.

- Ну, ну, - сказал дядя Гоша. - Полегче, сестра. Нельзя же так!

- А с нее, все равно, что с гуся вода, - сказала мать.

- Не пора ли нам на кладбище ехать? Сколько времени-то уже? - спросил ее брат.

- Так давно пора. Половина десятого, - ответила та.

- Ну что ж, тогда поехали.

Услышав это, Вероника вздохнула с облегчением - кажется, хотя бы на время ее оставили в покое.

Посещение кладбища прошло спокойно. Правда, у могил почивших родственников была разлита по стаканам водка, но Веронике удалось, для вида пригубив из своего стакана, вылить ее затем незаметно в траву и тем самым уберечь свой организм от отравления. Возвращение с кладбища назад в квартиру тоже прошло вполне мирно. Оставалось пережить «семейное торжество».

Вероника вслед за с матерью и младшей сестрой хотела было пойти на кухню и заняться там приготовлениями, но те, сославшись на то, что кухня очень тесная, да и все блюда уже почти готовы, оказались от ее помощи, попросив лишь расставить на столе в большой комнате всю необходимую для праздничного обеда посуду. Расставить тарелки и стаканы было делом нескольких минут, и, быстро справившись с назначенной ей долей общей работы, Вера решила выйти на балкон и там подождать, пока ее не пригласят к столу. Хотя балкон и выходил не на тихий двор, а на шумную улицу, все-таки ей было здесь более комфортно, чем в темной и душной комнате, поскольку вследствие начала открытия у нее высших огненных центров она почти не переносила духоту и спертость воздуха.

Однако, ей не повезло - на балконе уже стоял и курил неугомонный московский старикан - «дядя Гоша».

Увидев ее, тот загасил сигарету. Вероника вздохнула с облегчением.

- А, племянница! - воскликнул тот с радостью. - Вот хорошо, что ты пришла! А я все думал, как бы нам с тобой побеседовать-то поосновательнее и наедине.

- Побеседовать? - переспросила с недоумением Вера. - О чем?

- А вот, понимаешь ты, не хочется мне, чтобы у тебя сложилось впечатление, будто я совсем ничего не понимаю, и хуже того - не способен ничего понять.

- Это Вы о чем, дядя Гоша?

- О тебе. Я ведь понимаю, что ты - натура сложная, ученая и, вероятно даже, весьма утонченная. Верно я говорю?

- Верно, - спокойно ответила Вера.

- Вот и хотел с тобой поговорить, почему ты не находишь себе места в современном окружающем мире. Вероятно, есть к тому причина, и весьма серьезная причина. Не так ли?

- Так, - сказала Вера.

- Тогда не можешь ли ты мне рассказать какая?

- Я -то могу, но боюсь - Вы не воспримете этого.

- А ты не бойся. Раз я спрашиваю - значит, хочу разобраться. Видишь ли, дело-то у меня идет к смерти - как ни молодись духом, а она, смерть-то, все равно найдет. А я знаю, что ты все эти запредельные вопросы изучаешь уже много лет, и изучаешь по каким-то своим особым книгам. Что это за книги - я не знаю, но полагаю, что все то, что ты там вычитала - и есть причина, по которой ты не стремишься жить, как все, и в частности - много лет уже нигде не работаешь. Так, нет?

- Так, - снова произнесла Вера.

- Насколько я знаю, ты Рериха изучаешь?

- Да. Но не столько как живописца, сколько как философа, а вернее - пророка. Пророка приближающейся Новой Эры на Земле.

- Вот об том я и хотел тебя порасспросить, - с неожиданно живым интересом откликнулся на это откровение дядя Гоша. - Сам-то я, как ты понимаешь, воспитывался атеистом…

- А сейчас кем себя считаете? - перебила его Вера.

- Сейчас? Раньше считал атеистом. И сейчас, пожалуй, им остаюсь. Неприлично, знаешь ли, человеку под конец жизни менять те убеждения, с которыми он прожил всю жизнь.

- Вы не правы, - возразила ему Вероника.

- Вот как!

- Да. Неприлично другое - избегать Истины, даже если она открывается человеку в самый последний момент его жизни. Вот это, действительно, неприлично! А все остальное - оправдано.

- Смелое суждение, - похвалил ее дядя Гоша.

- Ну, если Вы атеист, - сказала Вероника, - тогда о чем говорить?

- Нет, сейчас уже не совсем, - поправился дядя Гоша. - Ведь сейчас у нас в стране, как говорится, свобода слова - говори, что хочешь. И свобода вероисповедания - стало быть, и верь, во что хочешь. Вот вспомнили, наконец, что все века, пока существовала на свете Русь, Россия, русские всегда были православными.

- И что из того? - спокойно возразила Вероника.

- А раз я русский, родился и всю свою жизнь прожил в России, значит я тоже - православный. Вот и получается, что сейчас я - православный атеист, - серьезно заключил тот.

Услышав эти слова, Вероника поначалу лишилась от удивления дара речи - ничего более абсурдного, чем словосочетание «православный атеист», она еще никогда и нигде не слышала. Она смотрела на дядю Гошу и не могла понять, как может культурный и образованный человек, тем более - профессор одного из столичных университетов, изречь на полном серьезе такую глупость? Наконец, шок ее прошел и, подавив невольную улыбку, она произнесла:

- Даже так!

- А что тут плохого? - спросил ее тот.

- А что хорошего? - ответила она.

- Ну, - сказал дядя Гоша, - я ведь всю жизнь был патриотом своей Родины, и горжусь этим. На войну четырнадцати лет ушел - наврал тогда, что мне уже шестнадцать. Потому что понимал: если не я, то кто? И как же мне теперь не считать себя православным, если я - истинный патриот своей Родины?

- Дядя Гоша, признайтесь - Вы, когда в институте учились, а затем и в аспирантуре, вероятно, совершенно не считали за серьезные предметы все общественные науки?

- Какие именно?

- Ну, например, марксистко-ленинскую философию.

- Философию-то? - воскликнул тот со смехом. - Делать мне больше нечего, как только силы свои да время тратить на всякую ерунду! Никогда не считал все это серьезным, конечно.

- А как же тогда экзамен сдали?

- Экзамен-то? По философии-то? Ха-ха-ха! Да, известное дело как - списал, вот и все! А зачем всякой шелухой мозги себе засорять, скажи на милость? В жизни, девочка моя, самое главное - это дело делать, а не философствовать.

«И превращаться затем в «православных атеистов», - добавила она мысленно.

- Жорка! Верка! Где вы там? - крикнула из комнаты мать.

- Мы здесь, - отозвался дядя Гоша - Вышли покурить на свежем воздухе.

Сочетание слов «покурить» и «свежий воздух» опять позабавило Веронику, не говоря уже о том, что ее, никогда в жизни не бравшую сигарету в рот, тоже причислили к курильщикам.

- Идите, садитесь за стол. Уже все готово!

- Ну, пойдем, племянница - выпьем за встречу, за здоровье. А потом, даст Бог, еще поговорим. Я тут, знаешь, на днях одну каверзную статью про твоего Рериха прочел - вот хочу услышать, что ты на все это скажешь.

- О чем статья?

- Обвиняют твоего Рериха в сектантстве - вот оно как!

- Рерих - не сектант, - сказала Вера спокойно. - Скорее, сами они сектанты.

- Ну, это надо еще доказать! - возразил тот.

- Хорошо, - ответила Вера, - поговорим.

8 марта 2024
Cообщество
«Форум»
Cообщество
«Форум»
Cообщество
«Форум»
1.0x