Не успела я назвать певицу Монеточку – героем вчерашних дней (статья была вовсе не о музыкальных пристрастиях), как услужливая система ЮТуба предложила мне новый клип Лизы Гырдымовой – Монеточки! – в качестве зримого подтверждения моих слов. Монеточка прикинулась юбилейным рублём и попсово заблистала, сменивши образ городской оторвы и кумира хипстеров конца 2010-х - на маску женщины-фатум, облачённой в серебристое мини-платье. Такой дресс-код бытовал в эстрадно-вечерней моде где-то в эру тотального гламура и сытых-нулевых, когда ногасто-бедрастые девы с именами Карина да Милана вываливались под утро из клубов, дыша духами, туманами и плохо переваренным лобстером. Давным-давно. Когда мобильники были большими. Впрочем, песня – ещё того стариннее.
Итак, Монеточка перепела хит моей далёкой юности – "Белые розы" от Юры Шатунова, и сбацала не соло, но дуэтом – с популярным кино- и телеактёром Сергеем Буруновым (сериалы "Полицейский с Рублёвки", "Ивановы – Ивановы", "Содержанки"). Что я могу сказать о клипе с перепевкой? Наверное, это и есть пост-ирония пост-постмодерна, при которой искренность сложно отличить от стёба. Не то «ха!», не то «ах!» Вам кажется, что здесь кого-то высмеивают? Или – жалеют? Или вообще – имитируют смех и жалость? Объектом для постмодернистской шлифовки можно сделать всё, что угодно – разумеется, лучше всего подходят известные штуки, страдающие эффектом (нет – дефектом!) узнавания, а "Ласковый май" по сию пору считывается, как бренд и в некоторой степени, как тренд горбачёвского деграданса.
Монеточка уже не впервые интересуется хитами старины глубокой, и в своей программной песенке о 1990-х выдала: «И только "Ласковый май" играл по радио». На самом деле он почти не «играл» по радио – Шатуновых популяризировали через магнитофонные записи, да и пиком триумфа сироты-Юры стал рубеж 1980-х и 1990-х, а не собственно 1990-е. Это очень важный маркер! Граница времён, мучительная ломка и – попытки выбора. Шатунов – яркая фигура позднесоветской мешанины, когда верхи уже не могли и не хотели, а низы - …не хотели и не могли. Точнее, все могли и хотели, но совсем другое - не то, что предлагалось телеящиком и передовицей газеты "Правда". И это «другое» посильно явил безголосый и очаровательный пацан из провинциального детдома.
Музыка – лучшее выражение момента. К 1988 году дико надоела прилизанно-убогая эстрада из "Утренней почты" - все эти пританцовывающие Софии Ротару и Анне Вески. Они воплощали официоз, сдобренный безнадёжными желаньями «идти в ногу со временем». Юрик Шатунов, руководимый гениальным комбинатором Андреем Разиным, интуитивно встроился в испуганно-агрессивный ритм эпохи.
Конец 1980-х! На экране надсадно выла Маленькая Вера, ей вторила Авария – дочь мента - бунтарка, дурочка и – несчастная девка с оловянной скучищей в глазах. Отсвечивала серебристая дешёвка питерских Интердевочек. Сыпались вопросы без ответов "Города Зеро". Наплывала скука умирающей сверхдержавы в претенциозной "Ассе". Мрачно шутил Курьер. Киноафиши напоминали плакаты: "Легко ли быть молодым?", "Так жить нельзя!", "ЧП районного масштаба".
Газеты пугали обществом "Память", люберами и Ниной Андреевой, которая «не могла поступиться принципами». Ловкие мажоры "Взгляда" методом тыка стряпали актуальную тележурналистику. Широко улыбались первые "Мисс" - они были уже в фосфоресцирующих купальниках и на шпильках, но всё ещё значились комсомолками, а иногда - отличницами.
На Арбате пели "Боже, царя храни!" и – "Пе-ре-мен!2 А ещё – из каждого утюга, даже и того, что был поломан, раздавались "Белые розы". Печальный рассказ о цветах, выращенных для мимолётной услады и затем – брошенных умирать. (Примерно та же картина рисовалась и в шлягере Михаила Муромова "Яблоки на снегу" - беззащитность флоры перед равнодушием фауны).
Шатунов! Голосок смазливого детдомовца, плакавшего над трупиками белых роз, носился над кооперативными барахолками, где ушлые и дошлые мужички торговали «варёными» штанами и смачно-зелёными колготами «в сеточку»; над общежитиями, где сочно крашеные девчата мечтали о принцах, но пока целовались с прокуренной гопотой; над улицей в окраинном районе с его суровой непрезентабельностью и подъездами, расписанными «Здесь-был-Васями» и стишками о том, что "Спартак" - чемпион, а "ЦСКА" - гораздо хуже. Над всей томительной неустроенностью конца 1980-х.
Общество-сирота (sic!) внимало сироте-реальному. Кому-то Юрочка нравился, кому-то – нет. Однако же припев «Белые роооозы, белые роооозыыыы…» маячил в фоновом режиме и незаметно входил, вторгался в историю. Малолетка в джинсовой куртке на голое тело и в обтягивающих брючках неловко двигался по сцене, а благодарные слушательницы размазывали буйны слёзы, обильно смешанные с дефицитно-импортной тушью Louis Philippe. В воздухе носилась тревога, надежда и дух преждевременной весны.
И вот Монеточка с Буруновым - по возрасту он застал "Белые розы" в их бешеной первозданности - решили нам сбацать. Он – в облике бомжа. Она, как уже говорилось, в блескучем «футляре» пресыщенной фемины. Эффектное возлежание на белом рояле. Подтанцовка – бравые полисмены из неизвестной державы – в духе полузабытого поп-дуэта "Кар-Мэн". Забавно. Симпатично. И? Чем отличается постмодерн? Тем, что имитирует форму без учёта содержания, подобно тому, как Стэнли Кубрик в "Барри Линдоне" оживлял гейнборовских дам и обволакивал зрителя пудрами галантного века (сей пример – из Жана Бодрийяра и его "Симулякров…").
Монеточкины "Белые розы" — это игра, аллюзии, намёки, - без разумения и чувствования. Хотя, её попытка «сделать ретро» напоминает о том, что переменчивая биомасса фанатов или выросла, или нашла себе очередных кумиров, типа Моргенштерна, и потому – надобно искать ноты в бабушкином сундучке – авось что-нибудь да выстрелит. Белые розы. Беленькие розочки. Почему бы нет? "Старые песни о главном" всегда неплохо продавались.
