Сообщество «Форум» 10:52 25 октября 2020

16. "Оцифровка" Русского Всеобуча. МТОДУЗ. Есенин всея Руси и "липецкий Есенин"

Дистанционный лекторий Русского Всеобуча (МТОДУЗ. Московско-Троицкий общественный университет Знаний).

16. "Оцифровка" Русского Всеобуча. МТОДУЗ. Есенин всея Руси и "липецкий Есенин"

В самом Липецке, Ельце, Лебедяни, Задонске, Раненбурге (Чаплыгине), Добром, Добринке, Грязях, Усмани, Астапове (Льве Толстом) своеобразно пересекаются, встречаются, параллельничают, переплетаются «тропы» Пушкинские, Есенинские, а таже «тропы» поэта, получившего признание под псевдонимом «Липецкий Есенин»

(А.В. Каменского).

Александр Сергеевич Пушкин – в есенинскеой судьбе… Пушкинские традиции, заветы, уроки – в творческой судьбе Алексея Владимировича Каменского(Липецкого)…

Алексей Липецкий новаторски воспринял опыт предшественников; им своеобразно осмыслена «п у ш к и н с к а я т е м а». В творческой эволюции характерно возвращение к А.С. Пушкину. Посвящая свою «Надю Данкову» автору «Полтавы» и «Евгения Онегина», начинающий поэт признавался: «Бродя по берегу Невы, Не раз в смущении, увы, Я изводил себя вопросом: Возможно ль меряться с колоссом На поле рифмы и стихов, Чей дух у невских берегов, Над смертью празднуя победу, Ведёт великую беседу С другим колоссом на коне?..».

Пушкинская традиция обогащается в восприятии А.Липецкого и его лирического героя традицией Лермонтова, старших современников. Автобиографический герой на «малой родине». Каменный Лог… Загадочные расщелины между камней – следы, оставшиеся от легендарных времён («Огромный, сумрачный, замшелый материк Кормою выдался из глинистого ската, Как будто здесь корабль пошёл ко дну когда-то И камнем сделался, и высох, и затих»). Наедине с книгой. Чарующее, захватывающее чтение. Зелёный дуб у Лукоморья, днём и ночью кот ученый чует следы неведомых зверей; через леса, через моря колдун несет богатыря…

Влияние Пушкина на «отшельника и брата тишины» переплетается, переплавляется с влиянием новейших поэтов. Появляется своя художественно-культурологическая позиция («Гляди, внимай, из недр природы черпай Кровь вещих символов и – пой, коль ты певец!»).

Пушкинские и лермонтовские мотивы «звучат» в лирических циклах А. Липецкого (на них обратит внимание и отметит их несомненную значимость Сергей Есенин). Вот, например, его «Вселенная»:

И кто хоть раз в минуту грозную,

Времён постигнув карусель,

Не вопрошал её, высь звездную:

- В чём истина и жизни цель?

Но ужасающе прекрасная,

На этот мир страстей и слёз

Взирает вниз она бесстрастная

И тот же в ней звучит вопрос.

Пушкинская тема новаторски поставлена и решена в прозаической повести А.Липецкого «С и б и р к а». Произведение имеет эпиграф из Пушкина: «На утренней заре пастух Не гонит уж коров из хлева». Эпиграф этот как бы пронизывает всю структуру, всю мотивационную сферу произведения, его сюжетику, характерологию. Трудна судьба Власа (с «пушкинским» прозвищем Балда), судьба батрака-пролетария. Пас он у барина скотину, бит был и унижаем. В отрочестве, когда он «бычим водилой» значился, молодой барич «по уху смазал» за то, что Лушку (красивую девушку-поденщицу «спугнул»). В гражданскую от мамонтовцев чудом спасся. Всем существом потянулся к новой жизни, но «бесы» погубили его. Бесовщина восторжествовала. Прозаик не лакирует действительности; символична картина эпидемии «сибирки»; высокой трагедийности достигает писатель в финальных сценах «сна» и гибели героя. Трагедийное начало одухотворяет многие страницы повести («На новых кумачовых фронтах за новую мужицкую и рабочую власть разливным морем потекла кровь. Горячими ручьями выплеснулась в самую сердцевину мужицкой земли»), но драматизм и трагедийность отнюдь не исключают оптимистической перспективы («Досыта насосались донские степи, крымские седые солончаки, тамбовские и воронежские чернозёмы человечьей и всяческой крови; вместо штыка и сабли закачался на ожившей борозде, поднявший без боязни голову, усатый колос»).

В лицах современников улавливает «липецкий Есенин» черты предков, в новом быте – отголоски давних занятий пращуров. «Не гроза гневливая подула» - принахмурился мужик Микула, размышляя о «прорве паровой» («Микула»). «Попутчица становищам Батыя» - крестьянская телега с завистью видит чугунного коня, резво мчавшегося по стальному большаку («Телега»). «Липецкого Есенина» (как и Сергея Есенина) интересуют прежде всего созидательные задатки человеческой личности, неизменно проявлявшиеся в различные исторические эпохи (царь Пётр, «апостол мысли и труда», герои «воспрянувшей» России). «Что горело на сердце у лучших – Век зажёг, словно звёзды, для всех…»), - выразит он свою уверенность в позитивных исторически-цивилизационных перспективах.

«Если б знала, Рязань, ты за мхами…»

Говорят, - у Рязани с глазами

Подберезник, волнушка и груздь.

А вот сына с кудрями-венками

Проводила в скупой мясопуст.

Ледяные ладони растёрли

Буйных песен живую капель.

Протекла на захлестнутом горле

В ночь полынной слезой конопель.

Если б знала, Рязань, ты за мхами, -

Не к добру зелена конопля, -

Ты стоптала бы семя ногами,

Чтоб не выросла в поле петля.

Алексей Л и п е ц к и й.

…К А Л И К И Н О имеет полное право размещать особую экспозицию, посвященную крупному литератору и культурологу первых десятилетий века двадцатого Алексею Владимировичу К а м е н с к о м у, снискавшему известность под псевадонимом Алексей Липецкий. Его также называли «Л и п е ц к и м Е с е н и н ы м».

В К а л и к и н о, на Становом Бугре, написан не один десяток страниц брошюр и книг, в которых раскрывается яркая творческая индивидуальность замечательного земляки. В серии «Наши земляки» опубликована монографическая работа преподавателя Липецкого педагогического института, краеведа и страноведа АЛЕКСЕЯ ЯКОВЛЕВИЧА СИЛАЕВА – «А Л Е К С Е Й Л И П Е Ц К И Й».

«Липецкий Есенин»: «…родных полей

муравные края…»

Сергей Александрович Есенин знал А.Липецкого, его стихи. Например, в письме

1915 года Есенин пишет, что он рад публиковаться с А.Ширяевцем, А. Липецким,

С. Клычковым; он упоминает А.Липецкого в статье «Ярославны плачут» (1914).

…Алексей Владимирович Каменский ( псевдоним – Алексей Липецкий) родился 8 февраля 1887 года в уездном городе Липецке на Тамбовщине; отец – выходец из крестьян, мать – из мещанского сословия. Четырехклассное уездное училище (1897-1900), Петербургская художественная школа, которую не довелось закончить из-за болезни. Работа делопроизводителем архитектурно-строительного отдела в Земстве. В 1906 г. В Липецке вышел сборник «Н а ч а л о», где опубликованы первые литературные опыты. Жизнь не баловала «литературного пролетария», у него были свои сложные и противоречивые «университеты».

С особой чуткостью воспринимал А.Липецкий опыт поэтов-земляков: Алексея Кольцова, Ивана Никитина, Алексея Жемчужникова, Ивана Бунина. Соотносятся лирика и проза А. Липецкого с «музыкальной» прозой Александра Левитова и Михаила Пришвина. А. Липецкого сближает с предшественниками обострённое внимание к человеческой личности с её интимнейшими духовными проявлениями, стремление постичь истоки единения человека с природой (что сблизит его впоследствии с «суриковцами» и Есениным).

В «думе», носившей название «Ч е л о в е к», Кольцов провозгласил: «Но прекрасней человека Ничего нет на земле!». В есенинской «Анне Снегиной» лирический герой восклицает: «Как прекрасна земля и на ней человек…», В стихотворении «Ч е л о в е к» (1911) А. Липецкий воспевает сынов и дочерей Земли, возделывающих пашню, строящих исполины-города, создавших воздушные корабли, исчисливших на тысячелетия вперед ход небесных светил; но состояние – «с природой в бою» - вызывает тревогу поэта-гуманиста; тем более, что в мире ещё царят беспредельно «насилие и зло». В канун 1917 года в послании «Другу-поэту» А. Липецкий скажет: «Не новогодья нужны миру, а новый нужен человек!».

Иван Никитин обращался к читателю с мудрым заветом: «Пойми живой язык природы –

И скажешь ты: прекрасен мир!». Не отсюда ли блоковское: «Сотри случайные черты, И ты увидишь: мир прекрасен!». У Ивана Бунина есть ёмкое высказывание о пейзаже и человеческой судьбе»…дорога всё дальше уводит в новый, ещё не известный край России, и от этого я ещё больше чувствую то, что так полно чувствовалось в юности: всю красоту и всю глубокую печаль русского пейзажа, так нераздельно связанного с русской жизнью». Бунинское духовно-эстетическое кредо: «Нет, не пейзаж влечет меня, не краски жадный взор подметит, а то, что в этих красках светит: Любовь и радость бытия. Она повсюду разлита, - В лазури неба, в птичьем пенье, В снегах и вешнем дуновенье, - Она везде, где красота». Лирик-пейзажист, художник-психолог, А.Липецкий (как и Никитин, Блок, Бунин, Есенин) прослеживал трепетные нити единения судьбы человека и взрастившей, взлелеявшей его природы с её «красою вечною».

«Любовь и радость бытия» познаёт в общении с природой юная героиня первого крупного произведения А.Липецкого – стихотворной повести «Надя Д а н к о в а». Заметим, кстати, что А.Липецкий наделяет героиню фамилией, восходящей к имени рязанского, «есенинского» города Д а н к о в а.

В окрестностях родного города Нади (в древности он назывался Д о н к о в, по имени реки Д о н) – древние курганы; здесь и в курганных окрестностях жители находят стрелы с кремнем, заржавелые обломки татарских сабель («Преданья смутные веков Гласят о полчищах Батыя»).

Об этих местах – есенинская «Песнь о Евпатии Коловрате». «Настремить коней в Московию» побуждает Батый «злу татаровью»; «Не ждала Рязань, не чуяла а и той разбойной допоти»; «Всколыхнулось сердце Батыя: Что случилось там, приключилося? Не рязанцы ль встали мёртвые На побоище кроволитное?».

Горизонты Истории… Страницы Истории… «Сгиб эпох» («В те дни безвременью конец Пророчил незабвенный Чехов… Светло звучал напевный гром О буревестнике свободном…»).

Грядущее чревато новыми бедами, новыми унижениями для бедняка («несчастные раздеты, нуждой вконец разорены»), бизнес жиреет и наглеет в своей мещанской сытости(«Эй, сторонись, простой народ! Тебе там места очень мало, Где власть и сила капитала»). И повествователь, и юная героиня – свидетели грозных событий ( в «те дни кровавых баррикад, переходя к делам от песни», на мятежной Пресне восстанавливал попранную справедливость «ожесточенный демократ; в зловещем сумраке ночей Пылали барские поместья; Кошачьи руки палачей Чесались от безумной мести; На эшафоте каждый день В петле качалась смерти тень».

«…одинаковое достоинство стихов

Сергея Клычкова, Алексея Липецкого…» (С. Есенин)

Лирический герой (да, в сущности, и сам автор) пока ещё не в силах разобраться в сложной круговерти происходящих событий. Многое из виденного с содроганием и растерянностью воспринимается им как неуправляемая стихия, кровавая анархия, трагическая вакханалия лютующей смерти. Трудно было определиться в необычайно запутанной расстановке, «клублении» разнонаправленных сил. Стихи А. Липецкого помещались в поэтических рубриках журналов, альманахов рядом со стихами С.Есенина, А. Ширяевца, С. Клычкова, Н. Клюева. В уже упоминавшемся письме А.В. Ширяевцу от 21 января 1915 года Есенин пишет о том, что стихи Ширяевца на «одинаковом достоинстве стихов Сергея Клычкова, Алексея Липецкого».

Личность и творческая биография, художественная индивидуальность Сергея Антоновича Клычкова - Лешенкова (1889 – 1940) в «есенинском контексте» весьма примечательны. В хрестоматиях русской поэзии первых десятилетий ХХ века его жанры помещаются в разделе «Крестьянские поэты» (хотя С. Клычков довольно успешно экспериментировал и в прозаических жанрах: «Сахарный немец»; 1925), «Чертухинский балакирь»; 1926), «Последний Лель»; 1927), «Князь мира»; 1928). Не остались незамеченными читательской публикой его поэтические издания: «Песни. Печаль. – Радость. – Лада. – Бова»; 1911), «Потаенный сад»; 1913), «Слова» и «Дубравна»; 1918), «Бова»; 1919), «Гость чудесный»; 1923), «Домашние песни»; 1923), «Талисман»; 1930), «Сараспан»; 1936).

Отроческое «открытие мира» его лирическим героем – родственно есенинскому («Я один, как в сказке, рос За окном стояли рати Старых сосен и берез… А кругом толпились рати Старых сосен и берез». Раннее (1912 – 1913) стихотворение «Помню, помню лес дремучий…» наполнено родственными Есенину («крестьянскими») сравнениями и ассоциациями («Понесутся, словно кони, Надо мною облака»). Дремлющая ольха, крик филинов, озорующий ветер… Мечтания и упования сельского романтика-вольнолюбца («Бога строгого в печали о несбыточном молил»).

К этому стихотворению примыкает другое (того же времени) – «У моей подруги на очах лучи…» («На плечах узоры голубой парчи… У моей подруги облака – наряд, На груди высокой жемчуга горят»). Лирический (автобиографический) герой-повествователь совсем «по-есенински» вопрошает и ответствует: «Кто на свете счастлив? Счастлив, верно, я: В темный сад выходит горница моя!..». Нетрудно уловить почти «кольцовско-никитинско-есенинское» настроение юного селянина: «Счастлив я и в горе, глядя в тайный сад: В нем зари-подруги янтари висят; Ходят звезды-думы, грусть-туман плывет, В том тумане сердце-соловей поет…».

Есенинский отрок – во власти пессимистической сентиментальности («Всё пройдёт, и жизни холод Сердце чуткое сожмет»; «Горе вместе с тоской заградили мне путь»; «Уж крышку туго закрывают, Чтоб ты не мог навеки встать»). Клычковский юнец-тонкочувствователь – в аналогичной психологической стихии («Говорят, что поутру Завтра рано я умру – Месяц выкует из звезд Надо мной высокий крест. Оттого-то вдоль полян Плыл серебряный туман, И звонили добела На селе колокола»).

Сергей Клычков (как и Суриков, и Дрожжин, и Есенин) «крестьянствует» в своих метафорах, сравнениях, уподоблениях («Словно гость, под густые березы Присядет причесанный стог»; «Запоют на пирушке обозы» (1912-1914). Его автобиографический повествователь-этнограф проявляет себя толковым знатоком народно-крестьянской демонологии («Встал в овраге леший старый, Оживают кочки, пни… Вон с очей его огни Сыпятся по яру»). Чего только не напридумывает-напричендалит философско-поэтическое воображение простолюдина:

ведьмы с их шабашами, бабы-яги, домовые, лешии, кикимвры да кикиморы, шишиморы да шишиги, оборотни, варкулаки. Тот же клычковский «леший старый» («Лист пробился на осине, В мох уходит лапоток, А у ног его поток, Сумрак синий-синий!... Бродит он один по лесу, Свисли уши, как лопух, И поет глухарь-петух На плечах у беса… А вверху, посередине, Золотой весенний рог! Ой ли, вешний ветерок!.. Ой ли, сумрак синий!..»).

Откуда возникли чародейство и суеверие? В русских селениях (об этом поведали Левитов и Максимов, Решетников и Глеб Успенский, Кольцов и Никитин, Суриков и Дрожжин, Сергеев-Ценский и Есенин) бытовали, трансформируясь, вочеловечиваясь, сказы и былевые байки-прибаски про колдунов и чернокнижников, рискованных договорах с демоном, передачах колдовства по потомству, похитительницах рос, наговорщицах на хмелю, всяческих прочих чародействах. Вот и Сергей Клычков предлагает соотечественникам свой демонологический сюжет: В облаках заревой огонёк,

Потухает туманный денек,

Повернула дорога во мглу…

По селу

Идет колдун в онучах,

В онучах – в серых тучах…

Борода у него – мелкий дождичек,

В бороде у него – дуга-радуга,

А в руках подожек-подорожничек! –

Собрался, старина, видно, надолго…

На прощанье махнул колдунок

Над притихшим селом костылем –

Пошатнулся окольный тынок,

Быстрым зайцем шмыгнул ветерок,

Закричал, закачал ковылем.

Догорел в облаках огонек.

Умер в поле денек… 1912-1913.

С публикациями А. Липецкого (а также С. Клычкова, С. Дрожжина, А.Ширяевца, Н. Клюева) Есенин мог познакомиться в многочисленных журналах тех лет («Алтын», «Весь мир», «Волна», «Всемирная новь», «Всеобщий журнал», «Галчонок», «Друг детей», «Жаворонок», «Жемчужина», «Живое слово», «Жизнь для всех», «Златоцвет», «Зеркало жизни», «Лукоморье», «Народный журнал», «Нива», «Огонёк»).

поэтической типизации, в основе которой «крестьянские» олицетворения, свойственное земледельцам очеловечивание деревьев, трав, предметов сельского обихода, природных явлений.

«Могил зеленых голубки давно омыла Радоница…»

Первый сборник Есенина назывался «Р а д у н и ц а». Образ Радуницы (Радоницы) возникает в первой («рязанской») стихотворной повести Липецкого «Надя Данкова» («Могил зеленых голубки Давно омыла Радуница…»).

Русская деревня конца Х1Х - начала ХХ столетия грезила ядреным запахом бунинских «антоновских яблок», есенинских «рыхлых драчен». Алексею Липецкому с детства ведомы эти сельские запахи и ароматы («Горячими хлебами пахнет изба Да выпотом росным лесного гриба…»). «Сторона ль моя сторонка, Горевая полоса…»- восклицает лирический герой Есенина, размышляющий о судьбе своего «земледельческого народа». «Род ты мой, зачатый на мякине. Как тебя в холсте не передать?» - уважительно вопрошает герой «Старинного ручника» А. Липецкого. Сравним также: есенинские «грезящие» конопляники, есенинское – «ландыши вспыхнувших сил»; у А. Липецкого же – «Мое черноземное тело И черное тело земли До сердца, до счастья прогрело В щеглином лесу конопли». Перекликаясь с Есениным, автобиографический персонаж А. Липецкого акцентирует «крестьянский уклон» своего восприятия мира: «Но душу полней и чудесней Я высказать разве могу, Чем бабья вишнёвая песня В медовый покос на лугу?».

Близость к есенинской поэтике отнюдь не умаляет творческой самостоятельности А.Липецкого, знающего деревню и умеющего сочно, колоритно, свежо воссоздать увиденное, услышанное, прочувствованное. Вот, например, «Радуга»: «Кувалдит небо кто-то»; «И обнажено пазуха двора На ребрах яслей, на толстуху-бочку Накладывает, вспыхнув, тень-сорочку»; «гвозди-шляпки в пыли запрыгали»; «Гроза льет дождь в иссохший рот полям»; «радуга – свод кузницы в разрезе».

Стихотворение «На двух реках» - о местах, где родился и возмужал Есенин, об Оке синеокой, на берегах которой вочеловечились-одухотворились первые есенинские строки. Есенинский край сказочно-волшебно, былинно древен:

У рязанского терема пестрого

Сенокосная сладкая сушь.

И сторожка Добрынина острова

Стережет богатырскую глушь.

А. Липецкий, увлекавшийся живописью, в этом стихотворении пластически живописен; он как бы портретирует берега Оки, запечатлевает движение парохода («плещет ветер зеленым крылом»; «седыми опенками… вырос… лес деревень»; «река колыбелью качается»; «месяц-дед, как юнец, улыбается»; «звезды в гриву запутались пенную»). Пластически осязаемую зарисовку венчает прекрасно «высвеченный» образ-метафора: «И как будто плывет во вселенную В этот звездный покос пароход». Обращение А. Липецкого к темам, образам, которые до этого или после этого оказываются в поле зрения Есенина, позволяет нам выявить индивидуальность, «самость» Алексея Липецкого. Хотя у него не было есенинской глубинности и масштабности постижения судьбы человеческой и жизни природы, его лирические (изобразительно-выразительные и «музыкальные») полотна имеют несомненное самостоятельное духовно-художественное значение.

«Лебедия. Лебедянь. Россия…»

На Рязанщине, Тульщине, Орловщине, Тамбовщине, в Подмосковье, Поочье, Подонье, Русском Подстепье (некогда это географо-климатическое пространство называлось Л е б е д и е й) немало селений, озёр, урочищ, болот, родниковых проявлений, дубрав именуется-презентуется в честь белоснежного пернатого чуда. Город Лебедянь. Деревня Лебяжье… И ещё много-много «пернатых» омонимов и топонимов: Лебедка. Лебедушка. Лебедочка. Лебедыш. Лебеденок. Лебедин. Лебединый. Лебедина. Лебежина. Лебедятня. Лебедянка. Лебядчик… Духовно-психологический всплеск, очистительное состояние катарсиса – при упоминании «лебединой песни»…

Есенинское озарение, есенинское откровение:

Руки милой – пара лебедей –

В золоте волос моих ныряют.

Все на этом свете из людей

Песнь любви поют и повторяют.

Пел и я когда-то далеко

И теперь пою про то же снова,

Потому и дышит глубоко

Нежностью пропитанное слово.

Если душу вылюбить до дна,

Сердце станет глыбой золотою,

Только тегеранская луна
Не согреет песни теплотою.

Я не знаю, как мне жизнь прожить:

Догореть ли в ласках милой Шаги

Иль под старость трепетно тужить

О прошедшей песенной отваге?

У всего своя походка есть:

Что приятно уху, что – для глаза.

Если перс слагает плохо песнь,

Значит он вовек не из Шираза.

Про меня же и за эти песни

Говорите так среди людей:

Он бы пел нежнее и чудесней,

Да сгубила пара лебедей.

Ученые мужи классифицировали пернатую братию: кликун желтоносый – Gygnus

Musicus; шипун красноносый - Gugnus gibbus, olor. Устно-поэтическое эхо донесло из тысячелетий метафорические приметы крылатых чудесниц: Лебедин мой, лебедушка белая; Лебедь по поднебесью, мотылек над землей, всякому свой путь; Закричишь, что лебедь, как кого теребят! Сколько утка ни бодрись, а лебедем (а гусем) не быть; Лебедь летит к снегу (в позднюю осень), а гусь к дождю (ранней осенью и весною); Чужая жена лебедушка, своя жена полынь горькая!; Грудь лебедина, походка павлина, очи сокольи, брови собольи…

«Незаконный» сын тульско-рязанского помещика Афанасия Ивановича Бунина и пленной турчанки Сальхи Василий Андреевич Жуковский в детстве любовался весенними лебедиными стаями над Окой; они летели с юга, со стороны Дона и Воронежа. Впоследствии эти впечатления выкристаллизуются, отольются в хрустально-величавое, нежное, тревожно-грустное:

Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый,

Как же нелюдимо ты, отшельник хилый,

Здесь сидишь на лоне вод уединенных!

Спутников давнишних, прежней современных

Жизни, переживши, сетуя глубоко,

Их ты понимаешь думой одинокой!..

«Пращур лебединый» помнит многое; «гимн свой лебединый» суждено исполнить другим («вслед за быстрым мигом жизни настоящей»):

Лебеди младые голубое лоно

Озера тревожат плаваньеи, плесканьем,

Боем крыл могучих, белых шей купаньем;

День они встречают звонко окликаясь;

В зеркале прозрачной влаги отражаясь,

Длинной вереницей, белым флотом стройно

Плавают в сиянье солнца по спокойной

Озера лазури, ночью ж меж звездами

В небе, повторенном тихими водами,

Облаком перловым, вод не зыбля, реют

Иль двойною тенью, дремля, в них белеют;

А когда гуляет месяц меж звездами,

Влагу расшибая сильными крылами,

В блеске волн, зажженным месячным сияньем,

Окружены брызгов огненных сверканьем,

Кажутся волшебным призраков явленьем –

Племя молодое, полное кипеньем

Жизни своевольной…

Мудрейший из мудрейших Владимир Иванович Даль в своём «Толковом словаре живого великорусского языка» напомнит, что именем этой лапчатой водяной птицы нарекли астрономы-звездолюбы одно из северных созвездий; это ещё (добавит почтеннейший Владимир Иванович Даль) и ласковое прозвище молодой пригожей женщины. Уподоблялись изящному пернатому созданию и предметы домашнего обихода и рукоделия. В канатном деле лебедь – крючок с веретенцем, пропущенным в малое колесо, обращаемое большим, для сучки, трощенья прядей. Лебедь – это и рукоять ворота, точила, изогнутая в виде лебяжьей шеи. Лебедь – это и змейка-кривощип, ломаное колесо в машине или коленчатый привод…

… Лебедия. Белоснежным пламенем полыхали вечерние и утренние зори. Радость и боль, много-много горя – лебединого и человеческого: от набегов, от ворогов, от насильников-хищников…

Из-за леса, леса темного, А кругом роса жемчужная

Подымалась красна зорюшка, Отливала блестки алые,

Рассыпала ясной радугой И над озером серебряным

Огоньки-лучи багровые. Камыши, склонясь, шепталися.

Загорались ярким пламенем В это утро вместе с солнышком

Сосны старые, могучие, Уж из тех ли темных зарослей

Наряжали сетки хвойные Выплывала, словно зоренька,

В покрывала златотканые. Белоснежная лебедушка.

Экспозиция есенинской «Лебедушки»… Ничто не предвещает беды. Мирные окрестности. Мирное озеро. Мирная водная гладь. Мирное небо. Пернатая родительница мирно и трепетно-заботливо сопровождает своих прелестно-пушистых малышек-несмышленышей ( «Позади ватагой стройною Подвигались лебежатушки, И дробилась гладь зеркальная На колечки изумрудные. И от той ли тихой заводи, Посередь того ли озера Пролегла струя далекая Лентой темной и широкою»).

Спокойное развитие сюжетной коллизии («Уплывала лебедь белая По ту сторону раздольную, Где к затону молчаливому Прилегла трава шелковая. У побережья зеленого, Наклонив головки нежные, Перешептывались лилии С ручейками тихозвонными»). Спокойно-одухотворённый пейзаж; психологически ёмкие, «вочеловеченные» метафоры-олицетворения («затон молчаливый»; «прилегла трава»; наклонили головки нежные, перешептываясь с «ручейками тихозвонными», водные линии). Спокойно-плавное развитие фабулы («Как и стала звать лебедушка Своих малых лебежатушек Погулять на луг пестреющий, Пощипать траву душистую»). Спокойное напевно-сказовое повествование о ежедневных занятиях пернатого семейства («Выходили лебежатушки Теребить траву-муравушку, И росинки серебристые, Словно жемчуг, осыпалися. А кругом цветы лазоревы Распускали волны пряные И, как гости чужедальние, Улыбались дню веселому»)

Но это спокойствие, эта безмятежность обманчивы; невинные забавы наивных белоснежных крошек – под постоянной опасностью («И гуляли детки малые По раздолью по широкому, А лебедка белоснежная Не спуская глаз, дозорила»). В окружающем мире – лютая несправедливость, которой приходится постоянно остерегаться («Пролетал ли коршун рощею, Иль змея ползла равниною, Гоготала лебедь белая, Созывая малых детушек. Хоронились лебежатушки Под крыло ли материнское, И когда гроза скрывалася, Снова бегали-резвилися»).

Приближение трагической кульминации:

Но не чуяла лебедушка, И хотел орел со злобою

Не видала оком доблестным Как стрела на землю кинуться,

Что от солнца золотистого Но змея его заметила

Надвигалась туча черная - И под кочку притаилася.

Молодой орел под облаком Взмахом крыл своих под облаком

Расправлял крыло могучее Он расправил когти острые

И бросал глазами молнии И, добычу поджидаючи,

На равнину бесконечную. Замер в воздухе распластанный.

Видел он у леса темного, Но глаза его орлиные

На пригорке у расщелины, Разглядели степь далекую,

Как змея на солнце выползла И у озера широкого

И свилась в колечко, грелася. Он увидел лебедь белую…

Сергей Есенин проявляет себя в «Лебедушке» незаурядным мастером трагедийной эпики. Строфы, повествующие о материнской самоотверженности, несут в себе напряженный сплав болевого, непоправимо-горевого:

Грозный взмах крыла могучего А орел, взмахнувши крыльями,

Отогнал седое облако, Как стрела на землю кинулся,

И орел, как точка черная, И впилися когти острые

Стал к земле спускаться кольцами. Прямо в шею лебединую.

В это время лебедь белая Распустила крылья белые

Оглянула гладь зеркальную Белоснежная лебедушка

И на небе отражавшемся И ногами помертвелыми

Увидала крылья длинные. Оттолкнула малых детушек.

Читатель – в состоянии катарсиса; его до глубины души потрясла «оптимистичность» трагической развязки.

Погибла пернатая героиня, но, «смертию смерть поправ», защитила она своих детей:

Побежали детки к озеру И летели перья белые,

Понеслись в густые заросли, Словно брызги, во все стороны.

А из глаз родимой матушки

Покатились слезы горькие. Колыхалось тихо озеро,

Камыши, склоняясь, шепталися,

А орел когтями острыми А под кочками зелеными

Раздирал ей тело нежное, Хоронились лебежатушки.

1914 – 1915.

У «Липецкого Есенина» тоже есть стихотворение-трагедия «Смерть лебедя» с эпиграфом «Любовь сильнее смерти».Беда подстерегла пару молодых птиц, впервые улетавших вместе со стаей за море. Внизу, «как жилки в красном мраморе, голубели речки». Беспощадный выстрел прервал полет юной лебеди; «Без любимой нет пути пролетного. Без желанной счастья…», - и из-под облаков к мертвой подруге пал её друг. Горьким сарказмом пронизана финальная строфа:

А природы царь с душой тоскующей

Дальше шёл дорогою пустующей

И своей подруге в дар любви

Нес два трупа, стынущих в крови.

Перед нами – два очень индивидуальных видения мира, два своеобразных решения нравственного идеала.

«А ночью небо в крупных звёздах, - Как цвет

рябины над тобой…»

Памятен есенинский «костёр рябины красной». Не обижена рябина и художественным вниманием А. Липецкого. Герой стихотворения «Как день хорош» (1923) соотносит рябину с любимой девушкой: «Цветет веселая рябина – цветешь сестрой рябины ты»; «»А ночью небо в крупных звездах, - Как цвет рябины над тобой»; «Но летней ночи воробьиной Минутный час стрижа быстрей… Опять веселою рябиной С крыльца ты глянешь в синь степей».

Есенинская почим языческая радость бытия («Зацелую допьяна…») сквозит в стихотворении А. Липецкого «Плоть» (1922). Целомудренно осмысленные подробности (комар, проникший сквозь ивовую поветь, «жалит нежный холмик груди»), но «что пред болью счастья боль укуса?». Психологически мотивирован «чувственный» пейзаж («И ночь сама, раскат заслышав дальний, Распахивает одеяло тучи, Извивы молний, пламенно скрещенных, Над озером зеркальным обнажая»). Акварельная радужность сочных линий в финальной строфе:

…А на заре в дождинке светлой каждой

Увидишь солнца милое подобье

И в женщине, идущей умываться

Вселенную зачатой новой жизни.

Переклички, ассоциации с Есениным, подчеркнем ещё раз, не умаляют самостоятельного художественного значения стихов А.Липецкого. Напротив, четче прослеживается их индивидуальное («необщее») выражение, ритмико-интонационная, образно-метафорическая самобытность. Есенинский «милый, милый шальной дуралей» - жеребенок тщетно пытался обогнать «стальную конницу». В стихотворении «Телега» (1923) А.Липецкого «ободья мнут… родных полей муравные края», но у нового времени иные темпы («Вперед, вперед по большаку стальному. Во весь опор помчаться легче птиц, Сжигая стари черную солому. Снопы огня из-под чугунных спиц!»).

В «Руси советской» есенинский лирический герой не без ревности замечает, что крестьянские комсомольцы «под гармонику, наяривая рьяно, Поют агитки Бедного Демьяна». У А. Липецкого в стихотворении «На двух реках» повествуется о том, как на палубе коротышка-инвалид на обрубках (где-то на Карпатском перевале лежат его ноги) тоже исполняет песню Демьяна Бедного («Заиграл он, как мать провожала Паренька в большевистский поход. И как будто бы молнии жало Пронизало меня… Весь народ!).

Думается, что здесь не какие-то буквальные совпадения, а родство глубинное, связанное с пафосом произведений, с их гуманистической сутью. Оптимистически осмысленный трагизм ситуации «На двух реках» соотносим с мировосприятием есенинского повествователя (после слов «Как прекрасна Земля и на ней человек…» у Есенина – одухотворенные подлинным драматизмом строки: «Но сколько с войной несчастных Уродов теперь и калек!..»).

Многие строфы А.Липецкого несут читателю большое эстетическое наслаждение. Вот, например, романтически окрашенное стихотворение «У моря» с неповторимыми образами-метафорами коней-русалок («взмылены кони морей, в бурном глубин клокотаньи»; при «блеске огнистых зарниц» страстно тоскуют дети моря о земном чувстве: «им чудится тонкое ржанье прекрасных степных кобылиц»). Оригинально стихотворение «В деревенском саду» с призывным шепотом Солнца («ладони ко мне протяни, - положу на них жизнь долголетнюю!»). Искрометна и зажигательна «девичья песня» - «Карусель»:

Желтыми, огняными, голубыми бусами

Шею загорелую ярко уберу.

И блестя, как золотом, косыньками русыми,

За калитку весело выйду поутру…

Много в жизни радости, много в жизни зелени,

Парни пришиваются без иголки к нам…

В стихотворении «Матыра» сквозь акварельность пейзажа родного края просвечивает философско-психологическое раздумье: «Я поймал бы за усы сомовьи Силу предков, вросшую в века…».

Нет необходимости искусственно «выпрямлять» творческий путь А. Липецкого. Были у него житейские зигзаги, кризисы, сомнения. Общественный и этический идеал его одухотворялся романтической утопичностью. «Россия моя, тучевая Россия, Что ж солнца не видно на небе твоем?» - вопрошает его лирический (автобиографический) герой («Моя Русь», 1915). Революционные события страшили его стихией безудержного разгула. В стихотворении «В зареве революции» (1917), признавая неизбежность революционного насилия («Дерзай, титан! Ты встал и пали цепи, Как вешняя ты зашумел река»). Поэт призывает пощадить шедевры искусства, «гармонию святую».

«Я поймал бы за усы сомовьи Силу предков, вросшую в века…»

В 1962 году в Липецком книжном издательстве вышла монографическая работа известного педагога и литературоведа Алексея Яковлевича Силаева «А л е к с е й Л и п е ц к и й», положившая начало обстоятельному исследованию и включению в круг чтения произведений А.В. Каменского (А.Липецкого).

Рязанские, тамбовские, липецкие краеведы открыли новые страницы во взаимоотношениях «липецкого Есенина» с современниками-«сопутниками».

В наследии «липецкого Есенина» есть мощный пласт «педагогических» жанров, лирики и прозы о школе, подрастающем поколении, становлении личности, жизненной позиции человека (и здесь немало весомых «перекличек» с Сергеем Есениным).

Процитируем мало известное его стихотворение с выразительным «нацеленным» заглавием – «Народный учитель» с посвящением «сестре, учительнице В.В. Кузнецовой»:

За дождём – трехлоскутное поле,

Ворох туч у осин на горбах.

Но по осени весело в школе,

Как весной на веселых лугах.

Дома нудно шуршат по дерюгам

Тараканы – запечный изюм, -

В школе сладок с наставником-другом

Алый клевер забрезживших дум.

«По-иному, ребята учёба:

С буквы Л мы алфавит начнём:

Ленин – азбука наша и проба,

Наша первая грамота в нём…

Остерегаясь буквализма и прямолинейности сравнений, всё-таки напомним есенинское из «Анны Снегиной»: «Дрожали, качались ступени, Но помню Под звон головы: «Скажи, Кто такое Ленин?» Я тихо ответил: «Он - вы». В есенинском «Гуляй-поле» есть иронично-почтительная портретная характеристика

«сурового гения» («Он с лысиною, как поднос, Глядел скромней из самых скромных… А он с сопливой детворой Зимой катался на салазках… Он вроде сфинкса предо мной. Я не пойму, какою силой Сумел потрясть он шар земной? Но он потряс…»).

А.Липецкий по-своему поэтически «расшифровывает» явившегося преображающейся России «сфинкса»: «Головы его глобус суровый – География новая нам. Он, веков, разбивая оковы, Шар земной расколол пополам: Труд и праздность, богатый и нищий – Расступившихся полюса два; Позади – чёрных дел пепелище, Впереди – вешних зорь мурава…». Упования самой «народной учительницы», да и лирического (автобиографического) героя А.Липецкого (как, впрочем, и есенинского повествователя) утопичен, даже сентиментально-романтически наивен («И не жадничать грамоту копим, - Всю механику тайн разуметь, Вместо дурьей болотистой топи Знать железо и красную медь: И не спьяну вальяжничать чинно, Заломив выше звезд козырек, - С поля жизни выпалывать рано Курослепы и дикий чеснок!..»). Но в этом утопизме, в этой житейской наивности, в этих мечтательно-прекраснодушных упованиях – гуманистический пафос, человеколюбческий настрой («Так весь день… А как дымной соломой Вечер вспухнет у школьных ворот, На костёр кумачёвый крестпома Всё к тому же учителю слёт…»).

Изучающие историю развития педагогической мысли, общественно-педагогического движения в России найдут в творчестве А. Липецкого поучительный материал (и здесь вновь возникают правомерные переклички, ассоциации с есенинскими образами-метафорами). Конечно же, следует учитывать специфику эстетического отражения реальности; но в метафорах, психологических олицетворениях «проглядывает» земное, настоящее, в них – «живая жизнь» Рязанщины, Тамбовщины, Поочья, Подонья. Вот, к примеру, «Г о р о д о к», в котором «угадываются» то ли липецкие, то ли данковские, то ли раненбургские, то ли спас-клепиковские, то ли солотчинские реалии: «То затерявшийся в расселине, То выползающий на бугорок, Как на ладони, в рамке зелени, С горы весь виден городок. Отсюда словно он игрушечный, Но тишина в нём целый день, И не спугнул бы выстрел пушечный Его насиженную лень». Алексея Каменского, как и Сергея Есенина, как и Григория Панфилова тяготит застойное, филистерское, обывательское, мещанское(«Под спудом будней изнемогшая, Меж скукой, сплетней и старьем, Едва течет в нём жизнь заглохшая, - И не вперёд, а всё кругом. Попрятав мысли за калиткою, Связав цветы страстей в узлы, Тут люди ползают улитками, Ни добродетельны, ни злы»). Обстановка пассивного равнодушия, обывательской энтропии порождала беззаконие, надругательство над человечностью («И не однажды звёзды видели, Как, гостью лучшую небес, Любовь тут гнали и обидели, Смешав с подругою повес. И мимо окон занавешенных Она бежала в край иной Искать страданием утешенных, А не заботой мелочной»).

Лирика А. Липецкого (как и лирика Есенина, Блока, чеховская, горьковская и бунинская проза) «педагогична», «учительна» в лучшем значении этих понятий; она ориентирована на читателя-друга, ищущего истину, единомышленника, соратника, человеколюба-пассионария:

Не за мной запевное начало

И оканчивать концерт не мне, -

Много бодрых песен прозвучало,

Песен по родимой стороне.

Не тянул я скучную волынку,

И шарманке не скулю я в тон.

Я не ставлю новую пластинку

На щербатый старый граммофон.

Свищут птицы по лесам зелёным,

На заре скликаются гудки.

Записал сердечным микрофоном

Я плесканье жизненной реки.

Слышал я над камышами ветер

И железный гул над головой…

Я люблю всё лучшее на свете,

В чём сказался человек живой.

Какие грани дарования «липецкого Есенина», какие нравственно-эстетические прозрения, у р о к и поэта и прозаика, писателя-гуманиста имеют право на современного читателя (и не только в регионально-краеведческом плане)? Что в наследии Алексея Липецкого «общеинтересно» и входит в духовный мир нашего современника?..

8 марта 2024
Cообщество
«Форум»
Cообщество
«Форум»
Cообщество
«Форум»
1.0x