1. ПЕРВОСЕНТЯБРЬСКИЕ ЛЕКЦИИ. ЧЕБЫШЁВЫ, ПУШКИНЫ, ГОНЧАРОВЫ И 1812 ГОД.
"У Павла Петровича было трое детей: дочь Пелагея и сыновья – Лев и Петр. Отец Пафнутия Львовича, Лев Павлович Чебышев (1789-1861), служил сначала регистратором в Тульском губернском правлении, затем в 1812 г. в чине корнета Тульского 1-го конноказачьего полка участвовал в сражении под Малоярославцем, Вязьмой и Красным, а в 1813 г. за отвагу в боях получил боевой орден. Вот как описывается подвиг Л.П. Чебышева и нескольких других офицеров Тульского 1-го конноказачьего полка в сражениях под Бауценом: «9 числа, прикрывая батарею и ретираду пехоты, а 10 числа быв в цепи стрелков, прикрывая оных и потом всю ретираду последней цепи до самой ночи под сильным картечным и ружейным огнем, отличною храбростью своею поощряли подкомандующих, в чем совершенно успели». (Сражение состоялось 9-10 мая 1813 г.). Л.П. Чебышев принимал участие и
во взятии Парижа русскими войсками в 1814 г."
(из мемуарных источников)
«Завидуя тому, кто умирать шёл мимо нас…»
Один из зачинателей «темы Бородина», Пушкин вновь и вновь возвращался к этой теме. Вот его стихотворение «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году» («Утихла брань племен; в пределах отдаленных Не слышен битвы шум и голос труб военных; С небесной высоты, при звуке стройных лир, На землю мрачную нисходит светлый мир. Свершилось!..». Вот пушкинская «Бородинская годовщина» (1831): «Шли же племена, Бедой России угрожая; Не вся ль Европа тут была? А чья звезда ей вела!..»; «И что ж? свой бедственный побег, Кичась, они забыли ныне; Забыли русский штык и снег, Погребший славу их в пустыне. Знакомый пир их манит вновь – Хмельна для них Славянов кровь; Но тяжко будет их похмелье; Не долог будет сон гостей На тесном, хладном новоселье, Под злаком северных полей!» В стихотворении 1836 года А.С. Пушкин вновь обращается к детским впечатлениям от грозных событий («Мы видели – текла за ратью рать… И с старшими мы братьями прощались – И в сень наук с досадой возвращались, Завидуя тому, кто умирать Шёл мимо нас – и племена сразились… …кичливого врага… И заревом московским озарились Его полкам готовые снега»).
«Слава Кутузова неразрывно соединена со славою русских, с памятью о величайшем событии новейшей истории. Его титло: спаситель России, его памятник: скала Святой Елены! Имя его не только священно для нас, но не должны ли мы еще радоваться, мы, русские, что оно звучит русским звуком? И мог ли Барклай де Толли совершить им начатое поприще? Мог ли остановиться и предложить сражение у курганов Бородина! Мог ли он после ужасной битвы, где равен был неравный спор, отдать Москву Наполеону и стать в бездействии на равнинах Тарутинских? Нет! (Не говорю уже о превосходстве военного гения). Один Кутузов мог предложить Бородинское сражение, один Кутузов мог отдать Москву неприятелю, один Кутузов мог остаться в этом мудром, деятельном бездействии, усыпляя Наполеона на пожарище Москвы, и выжидая роковой минуты: ибо Кутузов один был облечен в народную доверенность, которую он так чудно оправдал. Неужели должны мы быть неблагодарны к заслугам Барклая-де-Толли, потому что Кутузов велик?» А. С. Пушкин.
«Трудно воскресить происходившее так давно, особенно если хочешь не голых фактов, а их интимной стороны, внутреннего содержания, и вот нам на помощь являются записки, мемуары современников и участников событий. Никто не может так подробно и так интимно знать происходившее, как сам участник или очевидец. Правда, он может быть субъективен, может скрыть одну часть и, напротив, преувеличить другую; но мы в данном случае имеем дело с такими событиями, где легко можно сопоставить свидетельства нескольких, даже многих лиц, и в этом сопоставлении истина проявляется сама собой» (Г. Балицкий, 1910).
Ландшафтные памятники судьбоносных событий
Памятники – это не только монументы, не только храмовые сооружения, не только надгробия, не только архитектурные комплексы; места знаменательных, важных, основополагающих событий – это также памятники, вобравшие в себя духовно-исторический, нравственно-этический потенциал тысячелетий, «летучих» веков. Разговор идёт о памятниках-ландшафтах, определённых местностях, географических пространствах, которые были не только свидетелями, но и фактическими «участниками» грандиозных событий, гулкое эхо которых отзывается для новых и новых поколений.
«Прекрасный ландшафт есть дело государственной важности, - говорил Константин Паустовский. - Он должен охраняться законом. Потому что он плодотворен, облагораживает человека, вызывает у него подъём душевных сил, успокаивает и создает жизнерадостное состояние, без которого не мыслим человек нашего времени».
«Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик – В ней есть душа, в ней есть свобода, в ней есть любовь, в ней есть язык…» - тютчевское философско-психологическое размышление.
Ландшафтные памятники Отечественной войны 1812 года… Карты 1812 и 2012годов…
…9 сентября армия заняла оборонительные позиции в районе Красной Пахры. Шесть пехотных корпусов и две кирасирские дивизии – между селами Красное, Софьино, Колотилово, Страдань. Возвышенность между Софьиным и Колотиловым – батарея под прицелом возможное наступление французов по дороге из Москвы или Подольска. Арьергардные подразделения: М.А. Милорадович у деревни Десна, Н.Н. Раевский у села Поливанова. Четвертый пехотный корпус генерал-лейтенанта графа А.И. Остермана-Толстого – позиции Песье - Александрово (ныне Щапово). Штаб корпуса – в доме Грушецких. У деревни Десна – первые бои с наседавшими французами. Красное, Ватутинки, Поливаново, Сатино-Татарское. Боевые действия корпуса генерала Ивана Фёдоровича Паскевича. Пять суток в Красной Пахре – перегруппировка перед решительными сражениями. Бабенки, деревня Моча (вотчина Кутузовых), Чириково, Голохвастово, Спас-Купля…
…Лесной пояс Подмосковья… Тревожно, но приветно и ободряюще шумели дубовые рощи, сосновые и еловые боры, краснолесье и чернолесье, встречая и принимая русское воинство, совершающее маневр от Москвы-реки, к Подольску, Красной Пахре, Воронову и затем – Тарутину…
ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ИЮНЯ: «С ВЕРШИН
ИСТОРИИ СМОТРЯТ НА ТЕБЯ»
«Ты не один в этой огневой буре, русский человек. С вершин истории смотрят на тебя песенный наш Ермак, и мудрый Минин, и русский лев Александр Суворов, и славный, Пушкиным воспетый, мастеровой Пётр Первый, и Пересвет с Ослябей, что первыми пали в Куликовском бою. В трудную минуту спроси у них, этих строгих русских людей, что по крохам собирали нашу державу, и они подскажут тебе, как поступать, даже оставшись в одиночку среди вражьего множества. С каким мужеством они служили ей!.. И куда бы ни отправлялись за далёкие рубежи, кланялись в пояс родимой, и был им слаще мёду горький, полынный прах её дорог. И пригоршню родной землицы, зашитую в ладанку, уносили на чужбину, как благословенье матери, на груди. И где бы ни оказался веленьем истории русский человек, сердце его, как стрелка компаса, неуклонно бывало устремлено в одном заветном направлении, в сторону России. И чистые рубахи надевали перед смертным подвигом, идя на воинскую страду, как на светлый праздник. Тем и была крепка, тем и стояла столетья русская земля…» ЛЕОНИД Л Е О Н О В.
………………………………………………………………………………………………..
……………………………………………………………………………………………….
«… Как бурны вы стремились воды,
Чтоб поглотить край Росса весь;
Но буйные! Где сами днесь?
Почто вы спяща льва будили,
Чтобы свои узнал он силы?..
…И словом: быв градов всех русских мать,
Москва по-прежнему восстанет
Из пепла, зданьем велелепным станет,
Как феникс, снова процветай,
Венцом средь звезд блистай…»
Г.Р. Державин .«Гимн лиро-эпический на прогнание французов из отечества. Посвящен во славу всемогущего Бога, великого государя, верного народа, мудрого вождя и храброго воинства российского».
Человечество чтит Гавриила Романовича Державина как одного из гениев мировой культуры. Державинское «присутствие» в нравственно-духовном мире читателя, философско-психологические уроки и заветы, преемственный
д и а л о г с классиком… «Осьмой-на-десятое век»… Девятнадцатое, двадцатое, двадцать первое столетия… Сбылось философско-предсказательное провидение державинского «Памятника»: «И слава возрастет моя, не увядая, Доколь славянов род вселена будет чтить».
«Река времен в своем стремленьи».
Бережно и чутко Мастер-реставратор снимает слой за слоем, чтобы «высвободить» первозданное чудо – древнейшую икону, драгоценнейшую фреску, казалось бы, навсегда потерянный шедевр материально-духовных творений минувших тысячелетий. Архивные и источнико-библиографические поиски культурологов «сродни» уникальнейшему реставраторскому дерзанию: они позволяют как бы погрузиться в неимоверную толщу столетий, приблизиться к познанию быта, бытия, очагов и алтарей, заветных упований, судеб пращуров, дедичей и отчичей.
6 июля 1816 года Гавриил Романович Державин завещает современникам и грядущим поколениям философское размышление: «Река времен в своем стремленьи Уносит все дела людей И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей. А если что и остается Чрез звуки лиры и трубы, То вечности жерлом пожрется И общей не уйдет судьбы».
«Река времён»… Всепоглощающее, всеиспепеляющее «вечности жерло»… К тайне жизни и смерти, к судьбе человека и человечества, бесконечности мироздания и конечности индивидуальной судьбы Державин возвращался на разных этапах своего творчества и государственной деятельности. В «Памятнике» 1895 года классицист пафосно и оптимистично говорил о символическом монументе бессмертия («…воздвиг чудесный, вечный, Металлов тверже он и выше пирамид; Ни вихрь его, ни гром не сломит быстролетный, Ни времени полет его не сокрушит»). На склоне лет Державин обращался к Жуковскому: «Тебе в наследие, Жуковский! Я ветху лиру отдаю. А я над бездной гроба скользкой Уж преклоняя чело стою»). Юный Пушкин получил напутствие великого барда («Старик Державин нас заметил И в гроб сходя благословил…»).
Своей элегии «На кончину Державина» Милонов предпослал эпиграф из шекспировского «Гамлета»: He was a man, take him for all in all, We shall not look upon his like again («Он человек был, человек во всём, Ему подобных мне уже не встретить»).
«Как дни исчезают и смертных так племя, Гробницей великих их след познаю…».
Милонов своеобразно, в философско-психологическом «ключе», трактует исповедальные признания из державинского «Памятника». Гаврила Романович размышлял о своей творческой биографии («Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных, Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал; Всяк будет помнить то в народах неисчетных, Как из безвестности я тем известен стал, Что первый я дерзнул в забавном русском слоге О добродетелях Фелицы возгласить, В сердечной простоте беседовать о Боге И истину царям с улыбкой говорить»). Милонов акцентирует автобиографическое державинское «возглашение» о Фелице и «истине царям» («В сиянье небесном, где днесь, песнопевец, Ты вновь пред Фелицей – царей образцом, И севера витязь, ее громовержец, Склоняет при встрече пернатый шелом»).
Милонову близок и дорог духовно-нравственный идеал державинского лирического героя, державинского автобиографического повествователя («О Муза! Возгордись заслугой справедливой, И презрит кто тебя, сама тех презирай; Непринужденною рукой, неторопливой, Чело твое зарей бессмертия венчай»). Элегия «На кончину Державина» как бы исторически «переадресовывает» уважительное слово о высокочтимых деяниях пращуров в адрес ушедшего из жизни гения («Твой путь… особая участь»…Ты пел, окруженный бессмертья сынам, - По отзывам лиры ценят времена»… бард наш единый… гений… О бард! И на лиру, пленявшу полсвета, на лиру ль бессмертья…»).
«ГИМН ЛИРО-ЭПИЧЕСКИЙ НА ПРОГНАТИЕ
ФРАНЦУЗОВ ИЗ ОТЕЧЕСТВА.
Посвящен во славу всемогущего Бога,
великого государя, верного народа,
мудрого вождя и храброго воинства российского».
Автобиографический герой-повествователь в экспозиции запечатлевает трагически-прискорбную панораму: «Что ж в сердце чувствую тоску И грусть в душе моей смертельну? Разрушенну и обагренну Под пеплом в дыме зрю Москву, О страх! о скорбь!..». Обострённое до предела поэтическое воображение рисует гротескно-фантастические картины беснующегося Зла: «Открылась тайн священных дверь! Исшел из бездн огромный зверь, Дракон иль демон змиевидный; Вокруг его ехидны Со крыльев смерть и смрад трясут, Рогами солнце прут; Отенетяя вкруг всю ошибами сферу, Горящу в воздух прыщут серу, Холмят дыханьем понт, Льют ночь на горизонт И движут ось всея вселенны. Бегут все смертные смятенны От князя тьмы и крокодильных стад. Они ревут, свистят и всех страшат…».
Есть ли спасение от кишащего беснования нечисти?.. Да, есть… - «А только агнец белорунный, Смиренный, кроткий, но челоперунный, Восстал на Севере один, — Исчез змей-исполин!». Риторически-пафосное вопрошание: «Что се? Стихиев ли борьба? Брань с светом тьмы? добра со злобой? Иль так рожденные утробой Коварств крамола, лесть, татьба В ад сверглись громом с князем бездны, Которым трепетал свод звездный, Лишались солнца их лучей? От пламенных его очей Багрели горы, рдело море, И след его был плач, стон, горе!.. Иль Галл, творец то злых чудес, Похитивший у ветра крылы, У доблести, у веры силы, Скиптр у царей, гром у небес, У правосудия законы? Убив народов миллионы, Изгнав к отечеству любовь,
Растлил всех дух, оподлил кровь, Став хищна раб Наполеона, — Возмнил быть царь вселенной трона?». Подобные вопросы, аналогичные ответы прозвучат через полвека в философско-эпическом повествовании Льва Николаевича Толстого (в жанре публицистических, историко-философских отступлений).
Гавриил Державин (а затем и Лев Толстой) поэтически анализирует и синтезирует сложную и противоречивую информацию о феномене «корсиканского дьявола»: «Так — он, то Галл с своим вождем: Навергнув на царей ярем И всю почти пленя Европу, Дал страшному Атропу Не раз ея же кровью пир; Прервал звук нежных лир, Пресек спокойствие, торги, труд сельский, мирный И, в блеск разбойника порфирный Одев, возвел на трон, —То был Наполеон. Он ветви ссек лилей несчастных И, в замыслах своих ужасных Превозносясь, как некий дивий Гог, В гордыне мнил, что все творить возмог. Но, на спокойну зря Россию,
Что перед ним одна не клонит выю, Вспылал, простер завистну длань —И дхнул из зева брань»..
Гавриил Романович Державин творчески предвосхищает темы, коллизии, проблемы, которые (каждый п о – с в о е м у) осмыслят, воссоздадут, расширят, углубят Глинка и Денис Давыдов, Раич и Тютчев, Пушкин и Лермонтов… С гениальной художественной силой «могучее клубление сил» запечатлеет Лев Толстой в своём романе и «Война и мир»…
«…Уже, как смрадных тучи пруг, Его летящи легионы Затмили свет, иль быстры волны Как рек пяти шумящих вдруг Чрез Неман прорвались преградный. Сам он, как тигр на трупы гладный, Предспеющий своей молве, Шагнул к Днепру, шагнул к Москве. Кровавы вслед моря струились И заревы по небу рдились Но ужас дух еще объял! Царь Сирии, властитель мира, Явя в себе торжеств кумира, Безумным вдруг животным стал, И на стене пред всех очами Писала длань огня чертами, Что скоро власть царя пройдет, Который правды не блюдет. Всевышний управляет царства, Дает, отъемлет за коварства»…
Конечно же, постижение философско-психологической глубины державинских мыслей-обобщений затруднено жанрово-стилевыми особенностями поэтики «осьмнадцатого столетия». Своеобразный «сплав» изобразительно-выразительных тенденций классицизма и романтизма: «И Бог сорвал с него свой луч: Тогда средь бурных, мрачных туч Неистовойсвоей гордыни, И домы благостыни Смердя своими надписьми, А алтари коньми Он поругал. — Тут все в нем чувства закричали, Огнями надписи вспылали, Исслали храмы стон — И обезумел он. Сим предузнав свое он горе, Что царство пройдет его вскоре, Не мог уже в Москве своих снесть зол, Решился убежать, зажег, ушел; — Вторым став Навходоносором, Кровавы угли вкруг бросая взором,
Лил пену с челюстей, как вепрь, И ринулся в мрак дебрь»…
«КАК ЗАПАД С СЕВЕРОМ СРАЖАЛСЯ, И ГРОМ
О ГРОМЫ УДАРЯЛСЯ…»
Художественно-философский контекст и подтекст державинского «ГИМНА»…
..
«Но, Муза! тайнственный глагол Оставь, — и возгреми трубою,
Как твердой грудью и душою Росс, ополчась, на Галла шел;
Как Запад с Севером сражался, И гром о громы ударялся,
И молньи с молньями секлись, И небо и земля тряслись
На Бородинском поле страшном, На Малоярославском, Красном.
Там штык с штыком, рой с роем пуль, Ядро с ядром и бомба с бомбой,
Жужжа, свища, сшибались с злобой, И меч, о меч звуча, слал гул;
Там всадники, как вихри бурны, Темнили пылью свод лазурный;
Там бледна Смерть с косой в руках, Скрежещуща, в единый мах
Полки, как класы, посекала И трупы по полям бросала»…
…Вслед за державинскими строфами явились жанры Жуковского, Батюшкова, Баратынского, Пушкина, Загоскина, Востокова, Тютчева…
Весьма заметно «ученичество» Михаила Лермонтова… Перечитайте его «Бородино»… Сравните с державинским «Гимном»: « И скрип дерев и падший лист, В сердечных отзываясь недрах, Как страшный гром во мрачных дебрях. Бежит, — и сам себя внутрь рвет, Что сильно Росс его женет;
Но кажет, будто бы бесстрашно Он шествует обратно.
Так волк в леса бежит назад, Быв прогнанный от стад,
Оставя добычу, и рыщет хоть скачками, Но, взад озрясь, стуча зубами,
Огнь сыплет из очей; Иль аспид, лютый змей,
Бежит так с поль, коль Север дует И Афра за собою чует:
То вверх главу, то вниз клоня, ползет, Шипит, крутит хребет, хвост в кольца вьет;
И сколько змей сей ни ужасен, Но поползок его тем паче страшен,
Что дым струится в нем и смрад, А воздух дышит яд!..».
Лубочные жанры, полотна живописцев – как своеобразная и л л ю с т р а ц и я к державинским строфам: «Бежит, — и видит наконец, Что за его все злодеянья
Готовит небо наказанья, И падает с него венец;
Что, став пред собственным уж взором Кладбищным рать его позором,
От глада, ран и мраза мрет. О ужас! Галл здесь Галла жрет!
Но с сердцем Бонапарт железным И сим смеется бедствам слезным!
Какая честь из рода в род
России, слава незабвенна,
Что ей избавлена вселенна
От новых Тамерлана орд!
Цари Европы и народы!
Как бурны вы стремились воды,
Чтоб поглотить край Росса весь;
Но буйные! где сами днесь?
Почто вы спяща льва будили,
Чтобы узнал свои он силы?».
Поэтический синтаксис, метафоры, сравнения, уподобления, анафоры, эпифоры ; разнообразие изобразительно-выразительных средств: «Почто вмещались в сонм вы злых И, с нами разорвав союзы, Грабителям поверглись в узы И сами укрепили их?
Где царственны, народны правы? Где, где германски честны нравы?
Друзья мы были вам всегда, За вас сражались иногда;
Но вы, забыв и клятвы святы, Ползли грызть тайно наши пяты.
О новый Вавилон, Париж! О град мятежничьих жилищ,
Где Бога нет, окроме злата, Соблазнов и разврата;
Где самолюбью на алтарь Все, все приносят в дар!
Быв чуждых царств несыт, ты шел с Наполеоном,
Неизмеримым небосклоном России повратить,
Полсвета огорстить. Хоть прелестей твоих уставы
Давно уж чли венцом мы славы; Но, не довольствуясь слепить умом,
Ты мнил попрать нас и мечом, Забыв, что северные силы
Всегда на Запад ужас наносили; Где ж мамелюк твой, где элит?
О вечный Сене стыд! Так, дерзка Франция! и вы, С ней шедшие на нас державы!
Не страшен нам ваш ков коварный, Коль члены мы одной главы.
От хижин, церкви до престола И дети все до нежна пола
Суть царски витязи у нас. Вы сами видели не раз,
Как вел отец детей ко брани, Как сами шли бесстрашно к казни.
А ваша где надменность слов И похвальбы Наполеона,
Что к обладанью росска трона Не меч он нес, а пук оков?
Где на монете, им тисненной, Тот царь Москвы, тот царь вселенной,
Кто произнес толь дерзку речь, Что он, поколь наверх свой меч
Петрова не положит гроба…».
Т е м а П е т р а В е л и к о г о… («Но дух Петров, сквозь звездну мглу С улыбкой вняв сию хулу, Геройской кротости в незлобьи Вспарил орла в подобьи, —
И грянул бородинский гром. С тех пор Наполеон Упал в душе своей, как дух Сатанаила, Что древле молньей Михаила Пал в озеро огня И там, стеня, Мертв в помыслах лежит ужасных
Под ревом волн, искр смрадных, страшных. А если он когда еще и жив, То только тем, что, взоры искосив На Север с зависти и злости, Грызет свои, беснуясь, ссохши кости, На славу Александра зря, Всем милого царя».
