Незавершенные сюжеты и клочки бумаги с неиспользованным наброском напоминают забытый в книге лотерейный билет, который так никто и не удостоился проверить, или билеты в кино с неоторванным контролем, на фильм, который ты так и не посмотрел.
«Что с ними делать? – один ответ старика Тусузова в первой части «Ошибки резидента». – Что на пол, что в урну – все равно».
Постойте, постойте, спохватываемся мы, хлопая себя по карманам ненадетого плаща – а что, если списки счастливых номеров до сих пор не опубликованы, и еще можно успеть на сеанс?
Бывают мастера эпизода в кино, бывают и в жизни. Остроумный страховой агент, пожилой грузчик из Гастронома, смотритель автоматов с газводой, продавец лотерейных билетов. Их имена еще можно отыскать в последних титрах, можно дождаться появления их на экране – в прежнем виде, в том, какими их зафиксировала кинокамера, но только на улицах ты больше их не встретишь никогда.
Сто раз еще предупредит Плятта Георгий Тусузов – «Пока вы думаете, всё это может сгореть». И ни разу не постучит в твою тонкую дверь (перед ремонтом старый звонок убрали, а новый – с музыкой, еще достать надо) странный человечек, оказавшийся знатоком итальянской и французской эстрады.
Где все эти люди? Герои и жертвы неощутимого бедствия, достойные уважения уже одним тем, что взяли на себя такую роль без видимых колебаний…
В старых фильмах начало войны символизировало зарево на горизонте, противотанковые ежи до небес, повисшие над ними аэростаты, рев падающих бомб. В действительности этот рёв может нарастать годами, прежде чем мы услышим взрыв. Также незаметно для обреченного художника в закоулках его души копятся безразличие и разочарование.
Удивительно, что короли эпизода в шпионских триллерах чувствовали себя намного спокойней и в большей безопасности, скажем, нежели Папа Римский, президент Рейган и Анвар Садат – жертвы покушений на глазах у всего мира.
Гремели выстрелы и взрывы в Европе, Америке, на Ближнем Востоке, и только здесь почти никто из близких нам или посторонних людей, казалось, не замечал, как медленно-медленно нарастает грохот, не громыхнувший в полную силу и по сей день, как детонируют поверхности предметов и масок, рассекаемые микроскопической паутиной крохотных трещинок, словно полотно киноэкрана на последней секунде «Города оживших мертвецов».
В удивительной сцене «Возвращения святого Луки», простодушный реставратор поясняет рецидивисту, как нанести кракелюры-трещины на полотно, и даже дарит специальную брошюру-пособие, где подробно указано, как можно сделать из новой картины старую искусственным путем.
Ощущения провоцирует не действительность, а символы – мы видим фетиш, чувствуем ритм, ждём, как старый стиляга-волосатик, того вопля, за которым последует эффектное соло, воспроизвести которое по нотам, тем более на слух, едва ли сможет неподготовленный человек, не гитарист. И всё равно мы напеваем его, солируя в эпизодах собственной жизни, да оно и само без спроса то и дело звучит в голове. Особенно, когда мы – дилетанты, подделываем своего «Луку», приписывая себе опыт и стаж.
Опережая, медлительно, как жернова галактического круга, ползущую фонограмму взрыва, заглушая то, что все равно никому пока не слышно, звучит мелодия в том виде, в каком нам ее удобней запомнить.
Можно, конечно же, мысленно переключить скорость и услышать взрыв, синхронно изображению, как в кино, но тогда в действительности все останется без изменений, кроме взмаха руки переключающего.
Размышления этого рода нередко вызывают и такую реакцию: «Мы тебя не об этом спросили. Отвечай по существу, а о серьезных вещах нам (всему свое время) расскажут серьезные люди». Тоже верно. Однако разговор начат, и начат не вчера, поэтому придется его завершить.
Репутация плохих людей ухудшается из-за их нежелания уточнять, чем конкретно «хороши» люди хорошие.
Собаку барона Унгерна звали Миша, а любимую лошадь Пилсудского звали Каштанкой. Совсем недавно такая подробность могла бы спровоцировать спор о тайных пророссийских, и даже евразийских симпатиях польского диктатора. Сегодня уже вряд ли.
Двойные смыслы не укладываются в формат резюме и википедии. В эпоху цензуры и дефицита подвыпивший сплетник, говоря «а он как вывалил», мог иметь в виду что угодно – от пачки заграничных пластинок до гениталий заводского богатыря. То и другое звучало непристойно, провокационно и смело.
В оккультной литературе большую роль играет цвет предметов. Что имел в виду городской дервиш, горланя: «Инженеры – чёрные пантеры, где же ваши кеды?» – то и дело переходя на мотив «Мирзы», с вызовом повторяя две строки:
«Китай вождя нашел,
И за мной пошел».
Мне посчастливилось зафиксировать этот уличный концерт между трагедией на Даманском и расовыми бунтами в Детройте. Кстати, анекдот про глухонемого, покупающего китайские кеды, был на тот момент хитом сезона. У каждого периода напряженности была своя анекдотическая тема: немецкая, китайская, еврейская. Даже переворот в Чили подарил населению одну из самых долгоиграющих частушек.
В очереди за билетами на детский фильм я однажды подслушал шутку двух молодых пижонов, в которой ничего не понял, что-то про записки, нет, про чемоданчик черного гинеколога. Откуда мне в третьем классе было знать, что по городу гуляет датский буклетик, где главный герой – негр с желтым чемоданчиком развратнейших нарядов и устройств.
Мы не замечаем того, чему могли бы поверить, и не верим в то, что видим. Поэтому шанс пережить своих творцов имеет только независимое от современных ему критериев искусство. Куплеты Кости Беляева в готическом соборе, а не договорной панк-молебен или обезьяний процесс.
Главная тема времени – не попрание реликтовых святынь, а степень растления, которое вносит в души людей абсолютная власть над их организмом.
Я слышал все, что творилось на небе и на земле. А также много из того, что делается в аду. Так какой же я после этого «псих»?
В моих радиоспектаклях непрерывный кошмар маскировался под краткое веселье анекдота и наоборот – свое гнетущее казалось легкостью, тогда как легкомыслие других (кому было интересно и весело в девяностых) угнетало. Помогали отрешенность и обособленность командированного, изгнанника, больного человека в чужом городе – того, кто поздно понял, что уже поздно сдавать билет и решил ехать, куда глаза глядят, плюнув на суточные, и на тот факт, что фото в чужом студенческом давно не соответствует возрасту предъявителя.
Почему никто не интересуется, бьется ли сердце у вампира? Или они путают с сердцебиением стук молотка по осиновой щепке? Тех, кто не знает покоя среди живых, сердце-обличитель изобличает с помощью тишины, хотя в современном мире это неудобство благополучно заглушает тиканье тысяч часовых механизмов, которые тоже, впрочем, давно ходят бесшумно, стало быть, и эти звуки - галлюцинация.
Люди больше не слышат того, что они слышали, когда население Европы не превышало числом жителей промышленного гиганта, представляя собой гностический миллионник, не нуждающийся в услугах технического прогресса. Даже если бы им вздумалось гадить целенаправленно, природу таким коллективом уничтожить невозможно, весь воздух не испортить. Сил хватит только на детский, ритуальный садизм
В такой атмосфере каждое, негромко сказанное слово, имеет свой смысл и вес. Но где-то уже бегали в поисках приключений предки современного загрязнителя, состязаясь в плодовитости, совсем как графоманы наших дней. На смену словесному назиданию пришел рев моторов и сирен, но и к ним-то прислушиваются в пол-уха, как к апокалипсической рекламе между песнями.
Собаки понимают друг друга не по лаю, лай – это своего рода «рыба», или караоке, не подкрепленное живой строкою с текстом. И собака Жучка не споет, как собака Баскервилей, потому и предназначено им выть в разных солянках и на корпоративах разного уровня.
В фантастической повести одного англичанина, журналист Секретан, разведав тайну стратегического ужаса, не имея возможности поделиться своим открытием в печати, просовывал голову в дымоход камина и просто выл.
«С девяти до одиннадцати вечера», – уточняет автор.
Самое время аншлагов в клубах и ресторанах.
