Сколько человеку нужно для счастья? Если бы только знать, если бы только знать. Никита Сергеевич Хрущев видимо проник в эту тайну, иначе он бы не решился заявить 18 октября 1961 года на XXII съезде КПСС о программе перехода к коммунистическому обществу.
Конечно, эту программу уже пинали все кому не лень за волюнтаризм экономических прогнозов и наивный идеализм «морального кодекса строителя коммунизма». Однако, нужно учитывать, что реальные успехи советской экономики того времени многим вскружили голову, еще не прошла эйфория от полета Гагарина, когда всем показалось «что все невозможное возможно».
Как видится, просчеты в чисто экономических прогнозах не были на самом деле критичными, а вот вульгарные полит-экономические заявления и установки сыграли свою фатальную роль в судьбе нашей Родины. Речь сегодня пойдет о проблеме «потребительной стоимости» и о системе потребностей человека эпохи коммунистического строительства.
Проблема «потребительной стоимости» в марксистко-ленинской философии рассматривается по «касательной», так как «полезность» признается естественным свойством товара или услуги. Соответственно, потребности человека тоже предполагаются естественными свойствами индивида и, значит, конкретными и ограниченными. Маркса, конечно, в первую очередь, интересует репрессивный «фетишизм» меновой стоимости, уничтожение которой путем свободного распределения благ должно было «размыть» социальное неравенство и несправедливость. Теоретики коммунизма рисовали радужные перспективы определения социального статуса человека не через уровень потребления, а через, например, «трудовые и творческие успехи».
Однако, только исходя из установки, что потребности человека являются принципиально ограниченными, можно задать точную планку экономического развития при котором станет реальным императив «каждому по потребностям!».
Существенная ошибка такого тезиса заключается в том, что потребности человека признаются некой «обьективной» данностью, на основании которой можно делать рациональные экономические прогнозы. Жан Бодрийяр, критикуя Маркса, пишет: «индивид вовсе не выражает свои потребности в экономической системе, наоборот, это экономическая система производит… функциональность потребностей». То есть, де-факто, не существует ни антропологического минимума потребностей, ни антропологического максимума – потребности человека это всегда производная от конкретной социально-культурной системы.
Обойти этот вопрос никак нельзя, и Хрущев на съезде говорит буквально следующее: «Представление об изобилии как о безграничном росте личной собственности — не наше, чуждое коммунизму представление. Личная собственность труженика на многие предметы, как форма личного потребления, не противоречит коммунистическому строительству, пока она сохраняет разумные размеры».
Проблема ограничения потребления – это ахиллесова пята марксисткой теории и практики. Единственный, по сути, заявленный критерий ограничения — это «превращение труда в первую жизненную потребность». Никита Сергеевич, недолго думая, повторяет вслед за Марксом и Лениным этот тезис как нечто самоочевидное: «…Для этого, кроме изобилия материальных и культурных благ, нужна еще не менее важная предпосылка — превращение труда в первую жизненную потребность для всех. До тех пор, пока такая предпосылка не будет создана, попытки «ввести» коммунистическое распределение, независимое от трудового вклада работника, означали бы насаждение уравниловки, подрывающей производство. Партия решительно выступает против подобных «установок».
К сожалению, механизм развития такой «жизненной потребности» в программе партии не приводится. Фактически, нам сразу преподносится уже готовый результат в образе человека, описанного в «Моральном кодексе строителя коммунизма».
Как известно, «Моральный кодекс» фактически основывается на традиционных библейских заповедях. Однако если Заповеди легитимизировались на конкретном трансцендентом основании (Христос), то императивы Морального кодекса попросту «зависают» в вакууме нигилистической философии «свободного» индивида. Человек христианской эпохи, таким образом, определял себя через духовное восхождение к абсолюту, в то время как человек эпохи Модерна, лишенный трансцендентной точки отсчета, мог определять себя, исключительно, только через материальное восхождение.
Экономика как судьба – вот жестокий приговор, который обрекает нас на бесконечный рост производства, а значит и потребностей, ведь редукция к полезности это алиби экономического развития. Проще говоря, находясь в «логике» постоянного экономического роста, остановить прогресс потребностей невозможно.
Очевидно, что вопросы такого уровня наша политическая элита того времени, к сожалению, не готова была решать. Зато привычные вещи о выработке чугуна и других материальных благ занимают сотни страниц стенограмм XXII сьезда.
Никита Сергеевич, тем временем, продолжает усугублять свое положение: «Мы руководствуемся строго научными расчетами. А расчеты показывают, что за 20 лет мы построим в основном коммунистическое общество… в 1980 году реальные доходы на душу населения в СССР превысят современный уровень доходов трудящихся США примерно на 75 процентов».
Таким образом, предполагается, что человек эпохи коммунизма должен удовлетворять свои потребности на уровне, который примерно составляет 1,75 потребностей (доходов) жителя США образца 1960 года. За точку «научного» отсчета берется уровень потребления страны, которая является нашим идеологическим противником! Это все равно, что сказать о том, что коммунизм в США уже почти построен, а нам еще 20 лет топать.
На вызов либеральной экономики необходимо было давать ассиметричный ответ. Мы же, приняв за точку отсчета капиталистический порядок производства и, вписавшись в тренд «бесконечного макроэкономического роста», де-факто, приняли правила игры наших врагов. Всего через тридцать лет, в 1991 году, мы эту игру закономерно проиграли.
