«Море и любовь не терпят педантов».
Александр Грин. «Алые паруса».
Начну издалека… Вот уже вторую неделю всё прогрессивное человечество и прочие креативные гуманитарии обсуждают новый фильм режиссёра Александра Велединского «Географ глобус пропил». Название – шокирующее, содержание – тоже. Нет-нет, это не тот поднадоевший всем чернушный криминал, коим нас кормят года этак с 1987-го; не якобы стильный артхаусный трэш без соли и смысла и даже не слащаво-гламурный pulp, который невозможно хавать даже вприкуску с попкорном. Это, как раз-таки, попытка создать то самое «народное кино», которое, к сожалению, всё больше ассоциируется исключительно с советским прошлым. Почему же фильм, как впрочем, и книга-первоисточник, так шокируют? Уже в самом названии – смысл, разгадка. Пропитый глобус – это символ утраченной мечты, убитой романтики, это - кладбище стремлений. Общий план – кладбище ржавых корабельных останков. Тупик. Зато издевательский лозунг: «Счастье не за горами!» География – это не только и не столько хитрая наука о полезных ископаемых и природно-климатические зонах. Это – творческое освоение мира. Это – песни у костра, это - горы, «…которые ты ещё не покорил», это – каравеллы и бригантины.
Пропитый глобус – это общественный выбор в пользу цинизма и жевания, это сознательный отказ от дороги. Главный герой по фамилии Служкин – бывший романтик и бывший походник. Бывший советский человек, по сути. И очень плохой учитель – он там случайно. Его подопечные – унылы и вялы, но при этом агрессивны. Более всего они похожи на человеко-зверей с острова доктора Моро – бестолковая фауна, у которой одна нерадостная перспектива на ближайшие пять-десять лет – бухать, как отцы бухали. Однако в финале происходит, я надеюсь, чудо, ибо незадачливый географ умудряется подтолкнуть деток главному – к суровой романтике постижения мира. Эти, как теперь принято говорить, - тинэйджеры уже никогда не будут прежними, с них слетели удобные для потребительского выживания звериные маски. Романтика – это самый яркий антипод приземлённой животности или, как сие называют господа-психологи – высокой примативности. Помните, что сказал ефремовский Дар Ветер? «Да, настоящая романтика! Романтика — роскошь природы, но необходимая в хорошо устроенном обществе! От избытка телесных и душевных сил в каждом человеке быстрее возрождается жажда нового, частых перемен. Появляется особое отношение к жизненным явлениям — попытка увидеть больше, чем ровную поступь повседневности, ждать от жизни высшую норму испытаний и впечатлений». Географ Служкин научил учеников тому, от чего он, по сути, когда-то отказался. Точнее, предал, за что, собственно, и расплатился...
Почему я начала свою статью о советской романтике с упоминания популярного и уже ставшего модным, кинофильма? Именно потому, что романтика в СССР прочнее всего ассоциировалась с постижением, с походами, с любовью к трудностям и с работой над собой. А ещё - с опасными приключениями, с именами рек и с названиями ещё не построенных городов. Эдуард Хиль пел: «Снятся людям иногда голубые города, у которых названия нет». Да, в те времена прилагательное «голубой» вызывало не похабный смешок, а смутную, но радостную тревогу, предвкушение дороги – голубые дали, голубые горы. Это – цвет моря, неба и - горизонта, на фоне которого вырисовывается новая прекрасная Цель. «В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом», - писал поэт-романтик Лермонтов, ещё даже не ведая, что наша планета из космоса именно так и выглядит.
Интересный момент, точнее, даже парадоксальный – советское мировоззрение зиждилось на материалистической философии, на гневной критике всякого идеализма. Мы чуть ли не хором повторяли мантру: «Бытие - первично, сознание - вторично!» То бишь, как живёшь, так и думаешь. Мы заучивали наизусть тезис о приоритете базиса и о подчинённости надстройки, о первостепенности производительных сил и производственных отношений. Первым делом, как говорится, самолёты. А также – заводы, фабрики, паровозы и кубометры. А идеи – это всего лишь надстроечная, вторичная структура. Всё это так. Но. Идеи, мысли, слова часто оказывались куда как важнее любых материальных объектов и тем более - ценностей. Эталонный советский человек был настоящим, беспримесным идеалистом, который мыслил странными с точки зрения сегодняшнего дня категориями – Светлое Будущее, «лучше гор могут быть только горы…», «через четыре года здесь будет город-сад» и так далее.
Собственно говоря, сугубый материализм свойственен, как раз, обществу потребления с его изначальным стремлением побыстрее урвать и пошикарней потратить, с его снисходительным и даже полупрезрительным отношением к миру бесплотных (или – бесплодных?) идей и прочих «игр разума». Главное – это то, что у тебя в тарелке, в гараже, в сейфе и так далее. А советского сапиенса, как раз, приучали к чистому и очень красивому идеализму, к романтике, хотя и в рамках сурового материалистического мировоззрения… Оксюморон…! Бытие действительно определяет сознание? Тогда почему бытие в полуподвальной коммуналке и ношение перелицованных пальто не мешало послевоенным мальчикам играть в «странные» игры, воображая себя мушкетёрами и капитанами, а потом идти не в кулинарное училище (чтобы наконец-то наесться!), а в геологоразведочный институт? Может, всё-таки сознание «создаёт» бытие, делает нашу жизнь?
…Вообще, советская культурная традиция интересна ещё и тем, что в её рамках постоянно создавались новые смыслы и новые прочтения. Так, романтизм лорда Байрона и даже гораздо более понятного нам Пушкина – это, прежде всего, персональный бунт завзятого индивидуалиста, это противопоставление себя – толпе, себя – миру, а в самых тяжёлых клинических случаях, себя - Богу. Как там писал Александр Сергеевич о своём английском кумире? «Лорд Байрон прихотью удачной/ Облек в унылый романтизм/И безнадежный эгоизм». Типовой романтический герой начала XIX века – это закутанный в чёрный плащ, угрюмый красавец. Горящий взор, одиночество и отрешённость, тайна, мистика. Он истово любит придуманных им же стихотворных красавиц, а реальных – из плоти и крови - мрачно очаровывает, но презирает. Его время – ночь, когда можно писать запутанно-красивые вирши о призраке испанской донны с непременным бледным профилем. Словари утверждают, что классический романтизм «…характеризуется утверждением самоценности духовно-творческой жизни личности, изображением сильных (зачастую бунтарских) страстей и характеров, одухотворённой и целительной природы».
Советский же романтик был радостен, оптимистичен, общителен и начисто лишён эгоизма. Его время – это трудовое утро, когда он весело спешит преобразовывать мир. Как там, у братьев Стругацких? «А чем вы занимаетесь?» — спросил я. «Как и вся наука, — сказал горбоносый. — Счастьем человеческим». Если одинокий романтик 1820-х красиво противопоставлял себя обществу жующих филистеров, то, например, в советских 1960-х всё было с точностью до наоборот. Спаянный коллектив романтиков боролся против раскормленного и гнусного мещанина одиночки. Или же – против скучного рационалиста, не верящего в Мечту и в великие возможности человеческого разума. «Романтика! - громко и презрительно сказал Пур Хисс и тут же съёжился, заметив неодобрение зрителей». Их много, Пур Хисс один.
Для пущего понимания посмотрите на картину знаменитого немецкого романтика Каспара Давида Фридриха – «Странник над морем тумана». Одинокий путник в горах смотрит в неясную даль. Мало того, он будто бы нарочно отвернулся от зрителей – ему не нужны их глаза, он заранее освобождён от их «бессмысленного» мнения о себе - прекрасном. Теперь вспоминаем советские плакаты и фотографии, посвящённые всё тем же горам и всё тем же путникам… «Что у вас, ребята, в рюкзаках?/ Знаю, что не очень вы богаты. / По земле и круглой, и покатой / Вы идете в грубых башмаках». Классический романтик – сугубый интроверт, советский же, напротив, ярко экстравертен.
Более того, советский агитпроп точно знал, почему те, давние романтики были угрюмыми, разочарованными одиночками. Ответ прост донельзя – их, этих прекрасных, но «лишних» людей было пугающе мало. Отсюда – индивидуальный протест. А сейчас нас – много, поэтому в своих сочинениях мы жалели несчастного Печорина и прочих «байронических красавцев», коими изобиловала наша литература. Показателен и пример, связанный с восприятием эталонной романтической героини – Ассоль, придуманной, правда, уже советским автором. Напомню, что девушка-мечтательница живёт в окружении равнодушных подонков, которые принимают её за сущую дурочку. Но она свято верит в чудо: «Он посадит тебя в лодку, привезёт на корабль, и ты уедешь навсегда в блистательную страну, где всходит солнце и где звёзды спустятся с неба, чтобы поздравить тебя с приездом». Алые паруса сделались символом победы над пошлостью, квинтэссенцией романтики, ибо тут есть всё – море, ветер, тоненькая девушка, потомственный дворянин, отказавшийся от богатства в пользу вселенской справедливости и красоты мира.
Итак, романтика по-советски – это ярый антипод сытого мещанства, неизжитого обывательского отношения к миру. Обывательщина – это страсть жирного куркуля-одиночки к накоплению и к потреблению. Это – комодные слоники, приторные духи, конфетки в вазочке и такая же слащавая музычка из патефона. Более того, мещанство – это уютная безмятежность, которая трактовалась, как преступное равнодушие.
В своё время мне довелось прочесть стихи из сборника молодых поэтов, погибших на войне. Ныне забытый Михаил Кульчицкий очень чётко прописал, отчеканил своё отношение к «правильным» советским мальчикам.
«Самое страшное в мире -
Это быть успокоенным.
Славлю мальчишек смелых,
Которые в чужом городе
Пишут поэмы под утро…»
Романтик, мечтающий прокладывать дорогу в тайге или строить какой-нибудь Дальногорск, противопоставлялся мещанину, цеплявшемуся за столичную прописку. Линии электропередач – это не только важно для народного хозяйства, но и – романтично, красиво, достойно песни. Поэт Николай Добронравов создаёт стихи, которые потом будут положены на музыку Александрой Пахмутовой:
«…А в тайге горизонты синие,
ЛЭП-500 – не простая линия…
Но пускай тот, кто не был в ЛЭПии,
Завидует нам!»
Таким образом, труднопроходимые районы превращаются в сказочную страну ЛЭПию, куда непременно следует устремляться. В другой своей песне Пахмутова и Добронравов воспевают «палаточный Братск», который, увы, уже построен. Почему – увы? Разве это не повод для радости или же для очередной гордой «галочки» в «громадье наших планов»? И да, и – нет. Ибо «…кто мне придумает новый Тайшет, / Кто другую найдёт Ангару?» Сложности быта и тяготы погодных условий обретают романтический флёр. Вместо ледяной воды и жестокого ветра – очарование преображаемой природы и счастье преодоления. Советская романтика «обслуживала» не чувства, а – действия, относясь, скорее, не к любви и не к переживаниям, а к созидательной активности человека. Любовный «недуг» – этот краеугольный камень классического романтизма – оказывался неким сопутствующим процессом. Следовательно, даже самая возвышенная любовь не могла быть самоцелью. В кинофильме «Карьера Димы Горина» юноша бросает выгодное, тёпленькое местечко и остаётся в Сибири. Делает он это ради эталонной девушки, которую, напомню, сам себе выдумал, но вдруг …увидел во плоти. Сюжет, в принципе, типичен для романтического повествования. Но в «классической» версии дева-идеал оказалась бы прекрасной принцессой, лишённой трона. Или, скажем, сбежавшей из монастыря сеньорой. Или – пастушкой, живущей в дивной стране, где - море, горы и кипарисы. Но в советском варианте девушка-грёза оказывается работницей ЛЭП «Сибирь-Урал» (мы уже слышали, что ЛЭПия – это сказочная страна!). Разумеется, Дима отказывается от карьеры – само это слово отдаёт тухлым мещанством и - остаётся в той самой волшебной ЛЭПии. Любовь на фоне ЛЭП-а или ЛЭП на фоне любви?
…Было бы нелишним вспомнить такую важную часть советской культурной программы, как романтизация прошлого. С одной стороны, был распространён постулат о «тёмных веках царизма» и вообще – о полной беспросветности жизни трудящихся масс. С другой стороны, производилась тщательная эстетизация и романтизация Отечественной войны 1812 года, декабристского движения, пушкинской эпохи. Недаром в творчестве Нади Рушевой – этой «иконы стиля» советского романтизма – Ассоль соседствовала с Наташей Ростовой и с Татьяной Лариной. Более того, и сама история СССР постепенно оборачивалась красивым преданием – так, стараниями художников, бардов и режиссёров Гражданская война превратилась в некое легендарное, почти мифологическое действо. Более того, «комиссары в пыльных шлемах» представлялись прямыми духовными наследниками кавалергардов, чей «век недолог»…
Сейчас романтика не в моде потому что …популярен цинизм. Романтик, он как та Ассоль, много своими корабликами не заработает. Романтику важно сделать, а не продать, впарить. Цинизм помогает не только выгодно торговать, но и с лёгкостью ходить по головам, свободно менять половых партнёров, бестрепетно ловчить и громко высмеивать лузеров. Правда, с такими «приоритетами» общество, в конечном итоге, упрётся в тупик, а многие полагают, что уже давно упёрлось. «Но мне хочется верить, что это не так, / Что сжигать корабли скоро выйдет из моды». Короче говоря, хватит пропивать глобус – он ещё может пригодиться.
