Авторский блог Константин Гусев 13:01 11 июля 2014

Оружие массового поражения

Получается, что у вымирающего селянина враги повсюду. Спереди – нищета и новоявленные самогонщики, сзади – нищета и идеологи. Но не надо идеализировать сельского пьяницу.

Как я стал коллекционером

Темой сельского алкоголизма мне поневоле пришлось заниматься более десяти лет. Сразу замечу, что тема это не простая и мало изучена. Последние происходит потому, что потенциальные исследователи ограничиваются сообщениями разных ведомств сидя в офисном кресле и не желают разъезжая по бескрайним просторам страны. Занятие это неблагодарное и опасное: можно отправиться в мир иной как и от продукта изучения, так и от рук его невменяемых потребителей. Но начну я с эстетической стороны.

«Березки» и «снежинки»

Когда – то у меня дома был своеобразный бар. Несколько полок советской «стенки» занимали многочисленные емкости с надписями. Надписи поясняли, что это образцы самогона из разных точек родной Нижегородской области и страны. «Бар» всегда привлекал гостей, особенно иностранцев, и по понятным причинам опустошался. Я меня прозвали «коллекционер». Тем не менее, почти каждая командировка приносила пополнение в коллекцию. Лет пять – семь назад это прекратилось. Вместо одухотворяющего пшеничного первача настоянного на алхимическом списке трав, вести домой разведенный технический спирт (а то еще что похуже) не хотелось. Да и отыскать хранителей самогонного знания стало непросто – знакомые говорили, что гонят теперь только для себя, а малознакомые пытались всучить разведенную сивуху. Тема упадка исконно народного промысла меня сильно заинтересовала. Мало того, в своих поисках я познакомился с таким же коллекционером.

В кабинете одного из районных полицейских начальников два больших шкафа тоже занимали всевозможные емкости. Это были растворители, очистители, «березки», «снежинки» и прочие образцы пойла, которое большая часть населения потребляем, а меньшая – торгует. Мало того, «коллекция» сопровождалась солидным документальным подтверждением – еще один шкаф занимали бумаги. Это были милицейские протоколы, рассказывающие, у кого это все было изъято, сколько людей с этого просто отравилось, а сколько сразу отправилось в мир иной. Поскольку, владелец коллекции нарушал некоторые служебные инструкции, (вещдоки должны находиться в специальном хранилище), то я не открываю его имени и должности. Но замечу, что этот человек открыл мне целый пласт культуры современного сельского социума. Мало того, сам многое сделал для того, что бы этот пласт изничтожить. Но один в поле не воин. Мне полицейский начальник прочел целую лекцию о нюансах алкогольной индустрии в селе. Сам он ее называл «масонским заговором» и постоянно ссылался на памятную речь Аллена Даллеса. Попробую вкратце изложить эту теорию, дополненную собственными этнографическими наблюдениями.

С одной стороны самогоноварение всегда было криминальной и коррупционной сферой. Как минимум, участковый с этого всегда что-то имел. С другой, не надо думать, что ее обороты могут сравниться с колумбийским наркокортелем. Да, в масштабах страны, это очень значительные суммы. С другой стороны, это своеобразная «черная дыра» современной российской теневой экономики. Крупных тузов - монополистов здесь нет и быть не может. Так же как и контролируемых теневиками налаженных нелегальных потоков, которые идут от рядовых дилеров к этим самым тузам, как это бывает в наркобизнесе. В каждом районе российской глубинки тузами разом становятся оптовые торговцы «березками». Они почти не конкурируют, но постоянно сменяют друг друга – свято место пусто не бывает. Классическую русскую самогонку сейчас гнать экономически не выгодно. Во-первых, в деревнях нет столько пшеницы и сахарной свеклы. Во-вторых, это трудозатратный процесс и проще покупать отраву и разводить ее водой из садовой бочки. Ведь за чистой родниковой водой то же надо ехать….

Происходит это по той простой причине, что деградирующая деревня уже полностью перешла на механистическую модель восприятия реальности и чем-то напоминает обитателей муравейника. Но в обществе людей муравьиная логика окончательно потеряла свою созидательную составляющую и деградировала до «персонального спасения», которое к протестантской этике уже не относится. В нашем случае, селянин – муравей, вне зависимости от доходов и социального положения, видит перед собой конкретный, точнее близлежащие цели и задачи: найти средства к существованию, украсть или заработать эти средства. А если средств оказывается много, то и их использование имеет так же «близлежащий» характер: пластиковые окна, сайдинг, машина в кредит и т.д. Для маргиналов картина еще проще – пропить! Моральные и юридические томления в этом процессе отсутствуют: «видишь – бери, бьют – беги». Так же отсутствует и масштабность мышления. Селяне не задумываются над вопросом: «А что будет, если каждый украдет по машине щебенки со стоящейся дороги?». Понятно, что дороги не будет.... Щебенка перекочевала на приусадебные участки и ничего зазорного в этом нет – дорожники и чиновники еще больше воруют! Возвращаясь к теме алкоголя, в сельском социуме просто не найдется инструмента для оценки масштабов их же трагедии. Да и вглубь себя селянин заглядывать не хочет, лучше уж в сторону халявной щебенки.

Посему торгующий разведенным спиртом не соображает, что травит своих земляков, а те не соображают, что травятся сами. Для них каждая бутылка зелья – «близлежащая цель».

Слоган, несущий в могилу

Еще одна немаловажная причина – исторические традиции. Точнее их современная интерпретация. Слоган крестителя Руси «веселье есть питие» уже унес немало жизней. На мой взгляд, современные идеологи не учли важного нюанса – во времена Киевской Руси веселье сочеталось с тяжелым трудом на войне, в поле и кузнице. Судя по заброшенным полям и развалинам ферм, сейчас это не в почете. Осталось одно «веселие». Да и не 40-градусным денатуратом отмечал победу князь Владимир со своей дружиной, а слабенькими медами, брагой и пивом. Тем не менее, эту мантру мне произносил каждый сельский алкаш, когда клянчил на новую дозу.

Самое обидное, что подобная демагогия упорно муссируется разнообразными идеологами - «патриотами». Дескать, ничего плохого в водке нет, это исконно русский напиток и т.д. И только честный бородатый берсерк Бабай в одном из интервью заявил, что зеленому змию предпочитает курение конопли…. Думается, что таким заявлением он сильно обидел коллег – патриотов. Но Бабаю простительно – он герой и новый образ для подражания. Других-то пока нет…. Кстати, об идеологах. Мне на эту тему с ними приходилось немало спорить. Вплоть до пьяной драки. Увы, моя закаленная в командировках алкогольная выносливость позволяла всегда выходить победителем. По уже указанной выше причине – потреблению спиртного предшествует тяжелая физическая нагрузка, а не сидение в офисе. Да и аргументация с их стороны была слабоватой – ссылка на того же князя – пиарщика и другие подобные источники. Мои рассказы о целых кладбищенских рядах умерших всего за полгода от бодяги не произвел на них никакого впечатления.

Получается, что у вымирающего селянина враги повсюду. Спереди – нищета и новоявленные самогонщики, сзади – нищета и идеологи. Но не надо идеализировать сельского пьяницу. У идеалиста Некрасова он пьющий носитель духовности и пьет, потому что начальство плохое. А в криминальной хронике сельский алкаш – машина смерти, изощренности которой может позавидовать любой маньяк. Приведу небольшой перечень подобных «подвигов»: изнасиловать пятилетнюю девочку и живьем закопать на огороде своей мамы. Взять своего двухлетнего ребенка за ноги и ударить головой о стену за то, что он пролил банку с майонезом. Засунуть двухлетнего ребенка головой в горящую печку. Затопить разваливающуюся печь, оставить в доме пятерых детей от года до пяти лет и пойти пить в соседнюю деревню. Результат – пять детских обгорелых трупов. Когда дом потушили, приплелись родители и попросили у пожарных на опохмелку. Тогда я первый раз увидел, какое страшное оружие в умелых руках пожарный рукав. От такой просьбы мужик-пожарный снес парочку за десяток метров. Те не обиделись и пошли клянчить дальше. Сложенные обгоревшие трупики не вызвали у них никаких эмоций – они просто прошли мимо. Думаю, для начала достаточно… Хотя могу и продолжить еще на сотню страниц. В связи с отсутствием в селах качественной самогонки я теперь коллекционирую истории про подобный «сельский быт».

Нейрохимия и занимательная психология

Так что про вохмеленную духовность вместе со всякими скрепами пусть говорят кухонные идеологи и сами пьяницы. Но только в своем кругу на своих кухнях. Кстати, важный нюанс для желающих окунуться в российское бессознательное: сельские алкаши – хорошие психологи. Они умеют вызывать жалость рассказами о своей убогой жизни и поведают свою «историю болезни». Она у всех одинаковая: сначала был молодой, красивый и богатый. А теперь – сирый и убогий. Цель этих рассказов всегда одна – выклянчить на бутылки или выпить с вами. Я в этом случаи советую посылать подальше… Но помните, что от вас не отстанут. Алкоголизму свойственно вышеупомянутое муравьиное упорство: пьяницы будут упорно следовать за вами и клянчить. Тут дело еще в качестве постоянно употребляемого продукта, а главное – его влияние на головной мозг. У людей пропадают элементарные навыки логического мышления: можно избить или обматерить человека, но если есть надежда, что вы нальете стакан, он не обидится. Он выше этого да и надежда умирает последней… Иногда происходят совсем удивительные вещи. Например, алкаши могут видеть, где у вас лежат деньги и спокойно незаметно их украсть. Но они этого не сделают – лучше надежда на «много раз по стакану», чем «потеря спонсора». Кухонные народники видят в этом генетическую честность русского народа. Спешу их разочаровать – алкаши боятся элементарной физической расправы. Так что с генетической точки зрения это «комплекс раба» а не «духовная ценность». Правда некоторые теоретики списывают эту черту на монголо-татарское иго, крепостное право и коллективизацию, воспитавшие забитость и покорность. Посему сельские пьяницы могут сколько угодно каяться в своих грехах, преступлениях и самостоятельно загубленной жизни. Но в конце подобных пламенных речей виноватой окажется власть и «проклятая среда». Словом, за последние двести лет мало что изменилось.

Кстати, настоящее, искреннее покаяние я слышал только один раз. Во время очередной поездки на Северный Кавказ я разговаривал с пожилым осетином о трагедии в Беслане. Тот удивил меня более чем самокритичным для кавказца заявлением: «Это нам за грехи. За то, что всю страну дешевым спиртом и водкой залили. А отвечать пришлось жизнями наших детей. Но мы не образумились. Значит, дальше будет еще хуже». Кстати, у него в бесланской школе погибла внучка. Если подобная самокритика поголовно появится у всего российского населения, то еще не все потеряно. Увы, в многочисленных командировках по стране и родной Нижегородчине, я наблюдал совсем другие этнопсихологические опусы.

1.0x