Вплоть до конца шестидесятых почти каждую новую пластинку сопровождала аннотация, написанная, как правило, остроумно и качественно, даже если диск предназначался самой младшей возрастной группе тинейджеров. Постепенно это делать перестали в связи с тем, что потребители подобной продукции в большинстве своем не любят, не умеют, да и не должны уметь читать.
Странным образом отказ от компетентных, доступным языком изложенных пояснений к музыкальным новинкам на Западе, совпал с зарождением официальной и неофициальной рок-журналистики внутри СССР.
К счастью публикации в молодежных изданиях и устные отзывы доморощенных знатоков дружно обходили своим вниманием имя нынешнего юбиляра, отдавая предпочтение популярным, преимущественно белым супергруппам, чьи реальные и мнимые заслуги и успехи не вызывали сомнений ни у читательской массы, ни у самих докладчиков.
О юбиляре вспомнили трагически поздно, заговорили с неохотой и вразнобой, не сказав ничего членораздельного по одной простой причине – полувековое творческое наследие виновника торжества сурово делится на два периода, и адресовано диаметрально противоположным слоям слушателей. Причем оба слоя кажутся этим условным и малочисленным сообществам, созданными искусственно с целью подогреть интерес к заведомо неудобоваримой продукции эстетствующего эгоцентрика-самодура.
Скажу честно – Скотт Уокер в роли творчески активного современника мне полностью чужд и неинтересен. Пускай этот период анализируют и хвалят другие люди, мы не будем с ними спорить, не станем даже перебивать.
Любой, востребованный в девяностых человек, должен быть самому себе по меньшей мере неприятен, если не отвратителен, покуда он жив.
Стоит увидеть непристойно короткое слово-иероглиф TILT, и взору откроется квартирка в слишком точно обозначенном на картах турбюро Лондоне с постановочным туманом, и обитающий в ней ваятель-пенсионер, работающий на домашнем синтезаторе памятник самому себе. Нечто в духе «Это я – Скоттичка» для более избранного круга. В общем – еще один «замечательный сосед» Чичваркина, Березовского и Севы Новгородцева. Соседом Леннона в Дакота-хаус тоже, помнится, одно время был Рудольф Нуриев…
Своей алхимической фамилии музыкант предпочел псевдоним, моментально сбивающий с толку советское ухо. Скот? – Вальтер Скотт? Подписные собрания сочинений. Скотт – явный перебор с двойным «т».
Внешний вид Walker Brothers не давал ни малейшего представления о стиле. Их боялись и недолюбливали за дезориентацию (следует напомнить, что рядовым автолюбителям не полагалось красить машины в черный цвет, особенно если у вас «Волга») – ультрасовременные прически, дерзкий молодежный вид, а в репертуаре вместо «гаража» и «фрик-бита» пафосный, умышленно отягченный церковно-оперными интонациями вой!
Среди сотни доступных на черном рынке групп, Walker Brothers были самой неуместной, несуразной и непонятной. Строго говоря, не только были, но и остались ею – к вящей радости наших псевдоэлитариев.
Братья Уокер представляли собою превосходные мишени для изощренных эпитетов: Скотт Уокер – «Раскольникофф Cool», «Ставрогин оф поп».
Мистер Барокко и его братья. Мужественные и манерные в своем смиренном высокомерии консервативных романтиков номер один, излучающие скорбную уверенность в том, что их настоящую музыку по-настоящему оценят лишь немногие из тех, кто способен и обязан ее оценить, хотя и это, так же по всей видимости совершенно бесполезно…
Достигнув возраста, когда обычно решаются дальнейшая судьба артиста, Скотт совершает парадоксальный шаг, «долгоиграющую» ошибку, подобную стратегическим просчетам Наполеона и Гитлера – он пренебрегает возможностью благополучно уйти во в взрослую эстраду. Вся карьера этого уникального человека представляет собою комплекс художественных самоубийств, которые роднят его с покойным Лу Ридом. Только покойный экспериментировал с «безобразным», а солнечный гений Скотт явно злоупотреблял «красотой». Лу Рид наблюдает в окне напротив, Уокер высвечивает сквозь мозаику готических витражей.
Том Джонс, пожертвовав рок-сценой, очутился в Лас Вегасе, Скотт Уокер, махнув рукой на бабочку и смокинг, угодил в искаженный мир, где нет ни провалов, ни триумфов, где тебе есть много чего сказать, но поделиться этим не с кем, а стоит тебе едва открыть рот, тебя тут же обворуют, присвоят и извратят, не поблагодарив, ибо виноват в этом только ты сам, и более никто.
Скотт Уокер совершил оккультную эмиграцию в царство огненной тьмы, где тень культуролога с помощью тени от щетки наводит глянец на бесконечную тень «обратной стороны луны».
Он попал в совмещенный элизиум и орк, где его долгие годы попросту отказывались замечать, обрекая на смерть от эмоционального голода.
За кряжистым Джонсом маячила вывеска «певец для взрослых» размером со «Славу КПСС!», его не покупали и не слушали, но он знал места, где его ждут с живым концертом, где ему искренне будут рады.
За Скоттом Уокером маячили руины, и впереди его тоже не ожидало ничего, кроме развалин по старым адресам.
Том Джонс косвенно пробудил к жизни очень приличных, знающих меру единомышленников в ряде стран. Ни Тони Кристи, ни Джо Долан ни в коем случае не эпигоны, оба хороши сами по себе. Ни один эпигон Скотта Уокера так и не сумел издать ни одного сколь-нибудь любопытного звука – ни одного.
Такая же неудача в плане воспитания достойной смены постигала практически всех певцов-неоклассиков при попытке флиртовать с постмодерном: Лу Кристи, Пи Джей Проби, Билл Медли и Джин Питней хорошо узнали, чем заканчивается подобный флирт. Еще древними было подмечено – со временем маска становится лицом.
Попытки отступить от традиций романтического реализма, изменить верности классическим образцам, потуги на создание своей поэтической действительности, чреваты катастрофой, сколь бы ни был талантлив создающий ее артист.
Певческое могущество Энди Вильямса казалось безграничным, но оно никогда не выходило за рамки канонов жанра. Фрэнк Синатра тщательно избегал экспериментов, сознавая, что залог имперской безопасности – это политика невмешательства, ибо «что мудрость книги перед мудростью ангела?»
Стоит ли, в самом деле, высиживать натужную «Лили Марлен», если уже существует безупречная «Касабланка»?
Его названный брат Джон более строго придерживался честных правил благородной эстрады, хотя в рассуждении карьеры для него это тоже был путь никуда.
И, тем не менее, не было в шестидесятых дуэта, которому более всего подходили слова безумного гения: «Нет на земле ничего прекрасней, чем эта пара гордецов, столько покорных друг другу».
Смысл этих стилистических метаний и томительных метаморфоз, думается там, вот в чем – свободному от условностей человеку куда более желанна обратная дорога от сомнительных биеннале к степенному некрополю традиций. Однако в жизни, как невовлеченных, так и творческих людей подобный поворот происходит крайне редко. Кроме того, он часто равносилен самоубийству и бывает чреват непоправимыми последствиями. Для опытов такого рода нужен иной, не современный мир, но ради возможности их проведения, этим современным миром, если он нам совсем не подходит, можно легко пожертвовать.
Для чего еще дробится вся эта огромная масса людей, если не ради того, чтобы поразить одного из тысячи, сколь-нибудь самостоятельного человека? Оба – и артист и его ценитель скрываются в одном скоплении невежд, оба являются узниками безликой толпы, в которой они погребены вертикально, и шансы обоих привлечь к себе внимание трагически равны. Оба пропадут друг без друга.
Людей, наделенных ангельской способностью поражать, в последних столетиях было немного, число сколь-нибудь самостоятельных тоже не увеличивается. Все актуальней звучат слова, адресованные, увы, не нам с вами:
Среди развалин, в их глухой ночи
твой свет для обреченных слишком ярок.
Ради возможности заглянуть в реторту, где трепещет гомункул, стоит, смирив гордыню, записаться в химический кружок. Дружба с астрономом-любителем поможет узнать, что существует два разряда звезд.
Первые господствуют в дне сегодняшнем.
Второй разряд: господа завтрашнего дня.
Те, кого никто бы не стал ценить и слушать буквально еще вчера.
Дальнейшая судьба титана, бросившего вызов скороспелым суевериям юных длинноволосых варваров, напоминает судьбу его великих предшественников.
В моменты, когда мрак безумия рассеивается, он перечитывает своего «Гипериона», восклицая: «Как это прекрасно!» Иногда он садится за клавикорды и поет своим приятным голосом тягучие и грустные песни…
Мудрецы перед смертью красоте благосклонствуют. Впрочем, не только они, иногда паникуют и профаны: боже, что ж я слушал все эти годы! Чему поклонялся!
Гениев выводит из оцепенения и затворничества не всегда творческий порыв или переизбыток скопившихся замыслов, которые рвутся наружу, требуют воплощения. Иногда пародию новой жизни заживо погребенному художнику создают самые примитивные заклинания местечковых гуру и экстрасенсов. Цена такой реанимации и временного «бессмертия» требует от изысканного зомби умения угадывать вкусы толпы, и учитывать ее пожелания.
В результате мы видим и слышим нечто глобально-провинциальное, некий гибрид Греты Гарбо с Горбачевым.
И все-таки нам продолжает импонировать та дистанция, которую строго соблюдал Скотт Уокер между тем, что делал он сам, и тем, чего от него требовала мода сезона, то, как достойно держался он на расстоянии от бунтующих сверстников.
Его совершенно невозможно представить на дощатых подмостках Алтамонта или Вудстока.
Его коллеги это Карел Готт, Виктор Вуячич, недосягаемый, несмотря на хамские шуточки про чечетку. Голоса и фигуры, равнодушные к лести и хуле, как и он сам – товарищи по певческому цеху, чернодеи алхимии звука.
