Авторский блог Георгий Осипов 12:48 11 апреля 2015

O чём лают собаки

Легко тому, кто может себе позволить роскошь неверной интерпретации чего угодно – от сновидений до реакции окружающих на их пересказ

Пишущие про шпионов, пьяниц и частных сыщиков любят описывать последние часы кого-нибудь, кто был другом главному герою и сообщил ему нечто важное, чему тот своевременно не придал значения: в тот вечер его видели в баре на углу, он заходил в кафе на остановке и так далее, желательно при дожде или в сумерках.

Люди выпивающие любят об этом почитать, отчасти потому что алкоголь не только к осязаемым сувенирам прошлого, но и к вымышленным персонажам, на чьем месте легко вообразить себя. Желательно что-нибудь из Богомила Райнова, хотя сойдут и Юрий Казаков или Шукшин, чьи самоубийцы используют газ и охотничьи ружья.

Правда, мой приятель умер не от пули, выпущенной из бесшумного пистолета. Роль глушителя сыграла сама жизнь, будничный шум, ропот маршрутных пробок, разноголосица рингтонов. Смерть нашла его на Кавказе, где, вполне по канонам жанра нуар, он пытался торговать недвижимостью, по крайней мере так он говорил нам по телефону – в пляжной лачуге, в полном одиночестве от сердечного приступа.

Он скверно питался, много курил и, если честно, с седьмого класса пил нон-стоп, как князь Серпуховской, который «пить никогда не начинал и не бросал».

Совсем по-американски – под шелест прибоя, твердящего то же самое, что и миллионы лет до нашей эры. Разогрел ларечную пиццу, закурил, откинулся на спину.

Последние годы этот грузный, но необычайно сильный от природы человек был исключительно щедр и снисходителен, хотя в юности его угораздило жестоко расправиться с животным и как минимум дважды обидеть слабых. Но, по-моему, он с лихвой сумел искупить эти проявления нравственного дальтонизма своим дальнейшим отношением к тем и другим.

Если в нашей истории он играет Рогожина, тогда «Идиот» - это я. Посмотрев незавершенного пырьевского «Идиота», и потрясенный именно Рогожиным, зритель, желая узнать, куда мог деться этот человек, читает классическую фразу «удрученный отсутствием ролей, актер стал пить». Звали его Леонид Ильич Пархоменко, и кроме махновца Красильникова с безумным Парфеном он не сыграл ничего полезного для карьеры, патриотичного и положительного.

Возможно это он выводил душу моего товарища из той хибары на берегу, куда его пустила пожить бывшая жена в мертвый некурортный сезон.

Пороки, это ведь тоже от рождения, а не от возраста. Своего рода заменители несыгранных ролей. Так что, не стесняйтесь делиться поверхностным впечатлением, домыслом, фантазиями. Иногда они бывают важнее «фактов».

Неясность и неопределенность продлевают жизнь как вымышленным, так и реальным персонажам, чьи возможности ограничены в большей мере. Особая жидкость размягчает и растягивает жесткую обувь, но шагреневая кожа не становится от нее эластичней.

В моих радио-спектаклях ужас маскировался под веселье и наоборот. Собственная тоска казалась радостью, а чужое легкомыслие, напротив, угнетало, как производит гнетущее впечатление наигранный энтузиазм актера ли просто гостя, озабоченного семейными проблемами.

Легко тому, кто может себе позволить роскошь неверной интерпретации чего угодно – от сновидений до реакции окружающих на их пересказ.

Почему англичанин, изображая советского агента, подливающего виски ученому, произносит «на зэдровъе»? Не от небрежности, а потому что актерская интуиция подсказывает ему, что так будет правильней – его оговорку запомнят и будут повторять как пароль наблюдательные люди. Фокус срабатывает – мы ее повторили. Попробуйте сами, это совсем просто: на зэдровъе!

Недаром и Парфен Рогожин в финальной сцене «Идиота» осуществляет едва заметную подмену, называя букеты «пукетами», и эта опечатка свидетельствует о глубине проницательности автора едва ли не больше, чем его религиозно-философские рассуждения.

Единственная реальность – это провинция, где говорят с акцентом на языке, который тщетно пытаются освоить надреалисты и подреалисты из «центра», списывая словечки, которыми щеголяет очередной подколодный ягненок в салонах большого города.

Эффект таких подражаний выглядит приблизительно таков, как если бы вместо обещанного Джерри Ли Льюиса к роялю трусцой подбежала литературная дама и уселась на клавиши задом.

Бессмысленно требовать «поговори со мной о пустяках, о вечности поговори со мной», забывая, что «если надо объяснять, то не надо объяснять».

Чем еще можно оправдать наше подчас маниакальное желание сродниться не с героем роскошного триллера или вестерна, а с полоумным басмачом или тусклым персонажем по кличке «Башка», которого превосходно воплотил для нас в раннем эпизоде «Знатоков» Сергей Жирнов – русский Энтони Перкинс.

Оглядеться, проникнув в скудный интерьер забегаловки, и подсесть за столик, царапнув стулом плохо прибитый, испещренный мелом половик.

Только, к сожалению, такие порывы чаще приводят в хижину, а точнее в сарай на берегу, ну да – моря, не какой-нибудь лужи, но все равно сарай, еще одного, на сей раз последнего моря в стремительно доматываемой жизни.

Закурил, разогревая пиццу… мне, пожалуй, так уже не сыграть. Анонимность многих спасала от бесчестья, да и для ролей ушедших раньше тебя друзей требуются кадры помоложе.

Ведь для профессионала выход на сцену – мука. Только идиоту из самодеятельности появление перед публикой доставляет удовольствие. И в готовности к нему тоже есть нечто собачье – я это знаю по себе.

Мастер терзает себя и радует других. Идиотик наслаждается, отравляя вечер снисходительным людям.

Наступает момент, когда мелодию-призрак намного точнее, чем человек со слухом, воспроизводит скрип ветвей или шум листвы в вышине деревьев, а слова любимой песни на чужом языке диктует сердцу собачий лай, абстрактней которого будет, пожалуй, только собачье молчание.

Бессмысленный и загадочный голос последних друзей человека звучит как «Наш сигнал» Эмила Димитрова в том безрадостном будущем, где его даже под пыткой никто не напоет тебе правильно.

И эта неурочная осень подстерегает нас в любое время года, проводит чем-то по глазам, «и неразгаданные лица из пепла серого глядят».

Седина – пепел выгоревшей жизни, хотя ее вызывает не температура, а отсутствие в организме какого-то фермента, я совсем недавно узнал об этом в рекламе печени трески, некогда весьма дефицитной.

Седина обесценивает модные прически, делая неприметным их некогда эпатажный фасон.

Я успел застать людей, которые донашивали «кок» по всем правилам пятидесятых, спокойно догуливая оставленную там молодость, потому что эта стрижка больше не связана со стилягами и рок-н-роллом.

Сотрудник серьезной организации Неживой из среднего подъезда всю жизнь проходил с роскошным коком – портфель, плащ-болонья, мужчина волевого типа, направленный в органы по квалификации, а не по блату.

Последний раз мы пересеклись в полупустом вагоне поезда, народ еще не ринулся на промысел, сидел дома у телевизоров, узнавая правду о репрессиях. Посреди ночи мой бывший сосед то и дело щелкал кейсом, и доносилось бульканье. С верхней полки пахло рислингом – сухой закон болезненно подрезал градусы и крылья любителям выпить. Утром он узнал меня и без чинов, простецки протянул руку: я – Неживой из среднего подъезда.

Страх перед алкоголизмом, тогда еще смутный, уже соперничал с ужасом пустой верхней полки, где щелкает лезвиями замка и булькает «сухарем» абстрактное прошлое, готовое нехотя принять отчетливую форму, если его окликнуть правильно по имени, путешествуя впотьмах – traveling dark.

Не так давно в мексиканской провинции скончалась вдова Феликса Паппаларди, автора песни именно с таким названием – «Странствуя в темноте». Перед смертью она завещала усыпить и кремировать всех своих котов, чтобы те, кто занимается такими вещами, смешали ее прах с кошачьим пеплом.

Это не самая знаменитая работа Паппаларди, куда известней, скажем, World of Pain из репертуара группы Cream, мир боли, мир страданий. Супруг, которого она собственноручно застрелила в лучших традициях «Коломбо» в седьмом часу утра, был чрезвычайно одаренным и деятельным человеком в сфере рок-музыки.

Старея, практически все его коллеги и ровесники что-нибудь принимали для продления молодости, чтобы выглядеть свежее хотя бы в собственных глазах.

Первой знаменитостью шестидесятых, чью смерть кое-как заметил «весь мир», был, разумеется, Джон Леннон, а в гедонистические семидесятые на уход из жизни примелькавшихся кумиров обращали совсем мало внимания – по ним еще не успели соскучиться.

Уникальность тогдашнего отношения к преждевременно прерванной жизни состояла в том, что суицид или несчастный случай, убийство умышленное и преднамеренное, воспринимались примерно одинаково. Конспирологических трактовок не существовало вовсе.

Никто никого не жалел, и, судя по всему, мало кто верил в рай или ад.

Картины (типичное «фэнтези») Гейл Коллинз Паппаларди обильно украшают обложки дисков группы Mountain, где играл ее муж, явно не имея прямого отношения к стилю этой группы. И они будут мозолить глаза до тех пор, пока этот материал будет переиздаваться в расчете на старых и новых поклонников.

Так же в девяностых какой-нибудь радикальный альманах пестрел работами знакомого редактору художника: орлы, немецкие каски в виде НЛО, орлиный глаз крупным планом – живопись Отца Федора.

«Странствуя в темноте»? – кто-то из продюсированных Паппаларди певцов, кажется, успел записать ее до Mountain, совсем лирически – в духе Валентина Никулина или Хочинского, какой-то киноактер (конец шестидесятых и у них и у нас эпоха поющих киноактеров, даже «Федя» Смирнов успел попеть в «Семи стариках и одной девушке»!).

Однако всенародной известности песня так и не обрела, в отличии от «Я в весеннем лесу…», которую тоже сперва никто не заметил за два года до «Резидента» в одной чертовски любопытной картине с молодым Нахапетовым.

Между поколениями всегда существует пропасть непонимания, так как старшие успевают забыть то, что младшим еще только предстоит узнать.

Праязык Лорда Дансейни мои предшественники узнавали в первобытно-наивных песенках «Фараонов» и «Лордов», упиваясь хмельком бессмыслицы, магической чуши собачьей. И как же я им до сих пор завидую.

И вопрос подростка к деревенской колдунье звучит символично: о чем лают собаки?

О чем плачут гитары – об уходящем к другим детству, о неведении, о парализующей как укус паука «точности» формулировок, об унизительной повинности «отвечать за базар» - практически все правила и табу такого рода придуманы людьми с капитально исковерканной психикой и судьбой.

Так просто их трудно произнести – надо петь. Она их часто пела. Напевает, а ведь ни слова не знает на этом самом праязыке, сама не знает, что поет. Но и ей далеко было до преподобного Дэвидсона. Вот у кого был голос так голос.

- Проклятье! – воскликнул викарий.

- Никакого проклятья не было, сэр.

- Боюсь, что было.

Важные события всегда происходят незаметно, и на них обращают внимание, лишь когда природные катаклизмы или войны уже внесли изменения в жизнь тех людей, которые не ищут изменений.

«А я и не подозревала, что ты тоже любишь Чендлера!» - изумилась однажды моя давняя знакомая, узнав об этом, когда годы активного познания были уже далеко позади.

В свое время она проживала напротив кафе «Марс», подобно множеству других, кто «когда-то» жил рядом с каким-нибудь кафе ли возле кинотеатра.

Завидовать не то что завсегдатаю, но и случайному посетителю этого заведения мог только идиот.

И тем не менее мне кажется, что именно там до сих пороколачивается аферист Башка, и дремлет слабая надежда, если угодно, мечта идиота, что, миновав самое непоправимое, все мы – свита Парфена Рогожина, сможем таки оказаться в кафе «Марс» тех времен с «пукетами» на буфете, когда моя подруга еще не знала, что мне нравится Чендлер, да и сам я едва догадывался чем и надолго ли мне сможет понравиться этот автор.

Соберёмся, чтобы выяснить наконец, кто же из нас действительно существует, а кто лишь наше воображение. Фигура собачьей речи.

1.0x