Согласитесь, что немало ныне людей, кто проникнут безоговорочной верой во всесилие науки и научного мировоззрения, кто неукоснительно следует в фарватере научных выводов и оценок тех или иных фактов и явлений. Не спорю, в той системе мировоззренческих координат, в которую мы с вами все скопом заехали, такая позиция является, возможно, наиболее рациональной и прагматичной. Но, всё ли рациональное и прагматичное есть и заведомо истинным? Так ли уж правы те из нас, кто любит заявлять, что, дескать, «не привык он летать в облаках, а имеет обыкновение твёрдо стоять на земле и оперировать чёткими фактами и положениями»? И, потом, чем плох «полёт в облаках», оторванность от тягучей гравитации? Ведь даже полёт в прямом смысле слова – не фигуральное парение в вышинах, а что ни на есть настоящее, скажем, на дельтаплане – приводит любого в такое восхищение, когда дух захватывает!
* * *
Сказано мудрым старцем, что «мерою всех вещей является человек» (Протагор). Сказать-то сказано, но вот, кто это проверял? Ведь любое утверждение, кроме аксиоматического, нуждается, как это принято, в подтверждении, доказательстве! И поэтому скептическое отношение многих из нас к приведённым словам древнего грека вполне понятно, поскольку эти многие понимают и то, что человек, каким он предстаёт пред их взором, есть существо далеко не законченное, формирующееся и, стало быть, несовершенное. Что это всего лишь «мост, через который необходимо перейти на другую сторону», как пытается убедить этого самого человека Ф. Ницше. Правда, «другая сторона» самого философа выглядит несколько странно, поскольку подразумевает царство и главенство «сверхчеловека», этой «белокурой бестии», спешащей «подтолкнуть падающего» и таким вот способом завоевать себе жизненное пространство. Лихо! Не правда ли?
Но вернёмся всё же к «мере-человеку» и пониманию того, что определяет она ценность ВСЕХ вещей! Т.е., что бы и где ни происходило, кто бы и чего ни совершил, всё это должно быть рассматриваемо через призму точки зрения человеческой. Это касается, в том числе, и такой важной сферы деятельности, как наука, которая (порождённая человеком!) дошла уже до того, что претендует объяснять самого его, диктовать ему модель мироустройства и его «объективных» законов. И делает это, несмотря на то, что, как было сказано ещё одним не последним из людей: «Человеческий рассудок не открывает законы природы, а предписывает их ей» (И. Кант)! Не правда ли, это выражение Канта вполне согласуется с утверждением Протагора!?
Но почему же наука, будучи сама со всех сторон обусловленной, относительной и зыбкой (о чём чуть ниже), в дерзкой своей самонадеянности и нарциссическом самолюбовании взлетела, в её собственном мнении, столь высоко, что часто тщится объяснять и утверждать то, что явно ей не по силам, то, что является прерогативой уже более высоких областей духа, которым не пристало даже как-то пыжиться для полёта, поскольку они сами и есть полёт! Вера, высшие проявления духовного творчества - поэзия, живопись, музыка, -любовь к человеку, родине, сострадание, милосердие, благородство – всё это те вещи, до которых наука никогда не дотянется.
«В научном вмешательстве нуждаются вещи на первый взгляд, если можно так сказать, сомнительные, я бы даже выразился некорректно, наглые, которые сами же и требуют быть доказанными, которые императивно внедрены в нашу жизнь, в наше бытие! Таковы, например, математические, физические, химические законы…, да и вообще все научные положения. Вещи же духовного порядка входят другой дверью, без шума и, тем более, без наглости. Они, как бы ничего не требуют, они ждут. Чего? Шагов им навстречу! Нашего внимания, нашего восхождения от суеты, от мелочности быта… Примеров таких восхождений вы, при желании, найдёте немало – «Сикстинская Мадонна» Рафаэля, музыка Моцарта, произведения Шекспира, Гёте, Пушкина…
Наука же ничего в этом роде не доказывает и не в силах доказать, как и опровергнуть! Не в её это компетенции – судить о вещах, неизмеримо выше неё самой! По существу, она способна классифицировать, утверждать и подтверждать законы мира материального, вещи осязаемые. Вот тут научные методы, базирующиеся на рассудочно-дискурсивном фундаменте, и верны, и уместны! Но, как только некоторые её представители пытаются с помощью тех же таких привычных для них костылей самонадеянно забираться повыше – в сферы, нисколько их не затрагивающие, где нужны уже крылья, то такие попытки, мало того, что ничего не достигают и заканчиваются ничем, но и сами по себе неуклюжи и смешны! Явления высшего порядка не нуждаются ни в каких доказательствах! Это даже как-то, я бы сказал, …ну что ли, оскорбительно для них, это их профанация! Они нуждаются совсем в другом: в вере, в доверительно-сокровенном отношении… Они говорят другим языком, совсем не похожем на язык науки! в корне от него отличающимся! И вообще, как считает испанский философ Мигель де Унамуно, цель науки прозаична и с хозяйственным оттенком, а именно — каталогизация Вселенной, необходимая, чтобы иметь возможность вернуть ее Господу Богу в полном порядке».
«Да, - возразят все те, кто уповает на науку, как на истину в последней инстанции, - но научные законы опираются на твёрдые математические исчисления, на исследования, на логику…!»
Отвечаю: «Ничего нет твёрдого в этом временном, ускользающе ненадёжном бытии. И логика тоже имеет свои границы, свою сферу приложения. Скажу больше, т.н. «здравый смысл», та же логика - эти столь зашоренные средства познания - и даже логика научная сковывают полет отвлеченной мысли, тормозят его до некоторого момента. Однако, развиваясь в нужном русле, мысль познающего с каждым шагом преодолевает их тяготение, все дальше уходит от привычного мира рассудочных понятий – туда, где узость обыденного рассудка, уступает место широким горизонтам философского постижения. На таком (философском) уровне «здравый смысл» уже оказывается столь же ненадежным и неподходящим орудием, как и органы чувств. Разумеется, на своем месте, в быту, они всё ещё верно служат, но с какого-то момента, на определённой высоте владения обычной логики заканчиваются… Она даёт сбои уже в этом нашем тяжеловесном мире… Нелогично, скажем, предполагать, что параллельные прямые пересекутся, но геометрия Лобачевского утверждает, что и такой вариант возможен. И что всё зависит от свойств пространства, от его кривизны…».
Вот вчитайтесь-ка в следующие строки: «Чтобы понять науку, надо обратиться к пониманию человека. Не наука объясняет в себе человека, но человек объясняет собой науку.
Соответственно двойственному объективно-логическому и прагматическому характеру своему, наука должна поверяться и двоякого рода критерием, оцениваться не только со стороны логической правильности своих заключений, их последовательности, целесообразности, экономии мысли, изящества, стройности, но и со стороны своей практической годности. Другими словами, критерий науки двойствен… Научная истина не только логична, но и хозяйственна [читай: приземлена] . Мысль эту можно пояснить даже на примере математики, которая рассматривается иногда как логика наук и уж, во всяком случае, считается цитаделью чистой научности. И, однако, глубокие исследования одного из крупнейших математических мыслителей современности раскрывают в доступной для всех форме хозяйственную природу даже математического мышления. Пуанкаре, обсуждая вопрос о не-эвклидовой геометрии (Лобачевского и Римана), которая, хотя и строится на иных аксиомах, чем эвклидова, но с логической стороны представляет не менее последовательное построение, приходит к следующему выводу: геометрические аксиомы, различием которых объясняется множественность возможных геометрий, суть - "условные положения; при выборе между всеми возможными условиями мы руководимся опытными фактами, но самый выбор остается свободным", так что "аксиомы геометрии суть не более, как замаскированные определения. Если мы теперь обратимся к вопросу, является ли эвклидова геометрия истинной, то найдем, что он не имеет смысла. Это было бы все равно, что спрашивать, правильна ли метрическая система в сравнении со старинными мерами, или: вернее ли Декартовы координаты, чем полярные? Одна геометрия не может быть более истинна, чем другая; она может быть более удобна, и это решает опыт". Прагматизм проникает здесь в самое сердце научного мышления - в математику. Да и огромное значение математического метода вообще в науке основано также на соображениях практического удобства - сведения качества к количеству и применения меры и счета, где и насколько это только возможно. Однако за этими пределами приложение математики становится бесполезным и даже вредным, превращается в карикатуру. Типичный пример - моральная арифметика Бентама, где сделана попытка применения числа к этике…» (С. Булгаков «Философия хозяйства»).
Вот так вот! «Одна геометрия не может быть более истинна, чем любая иная»! И, таким образом, исходя из такого утверждения уважаемого Пуанкаре, все научные утверждения a priori расплывчаты, зыбки и относительны, отвечают критериям истинности лишь в той или иной степени приближения и могут приниматься за основу только в силу принципа соглашательства между всеми заинтересованными и любопытствующими лицами, что они являются таковыми!..
А вы говорите – наука! За пределами собственной компетенции наука, как справедливо замечено выдающимся философом, превращается в карикатуру! И то: разве можно, скажем, от лягушки ожидать полёта? Право же смешно! Разве что, как в той сказке, – на жёрдочке, да между двумя гусями. Да и то, непременно оплошает и плюхнется оземь, где ей и место – и поделом: а не берись ты не за своё дело! Правда, слыхал я, что бывают и парящие лягушки…
P.S. Меньше всего автору хотелось бы быть зачисленным в ретрограды или быть заподозренным в склонности к мракобесию. Автор вполне разделяет мысль, заключённую в следующих словах: «Науки, благодаря хозяйственной своей природе, имеют свой резон в полезности, а не в притязании на Истину. Они суть в этом смысле орудия борьбы за существование, они – это верный взмах руки, меткий удар, острый взгляд. В них субъект видит, слышит, осязает мир как объект своего хозяйства» (С.Н. Булгаков, там же).
