«Девушка и юноша танцуют, и весь мир надевает карнавальные маски»
Василий Аксёнов «Звёздный билет».
Танец – сакральное действо. Испокон века бытовало такое явление, как ритуальные телодвижения в определённом ритме, под звуки древних тамтамов - их совершали хомо-сапиенсы, чтобы умилостивить духов природы или привлечь к себе удачу на охоте. Потом мы забыли все изначальные смыслы, но повышенный интерес к танцам остался. Отношение к ним во все времена было особенным. Возможно, мы на подсознательном уровне чувствуем - танцующий человек «творит» свой микромир или же – напротив, разрушает его. А микро- и макромиры связаны незримой, но очень прочной нитью. Тут важно всё – ритм, лад, мысль, настроение.
Блистательный король Франции Людовик XIV был прозван Королём-Солнце не за свои великие свершения, как может показаться в первый момент. Здесь всё проще, но одновременно – много сложнее: он с юных лет представлял в придворных балетах самого Аполлона – солярное божество или же запросто - самоё Солнце. Этим почти мистическим танцем Людовик заворожил сначала весь двор и Париж, потом – подчинил своей солнечной воле непокорную, фрондирующую Францию. А следом, по сути, и весь тогдашний цивилизованный мир. Танцуя, король создавал прекрасный миф о самом себе и о своей эпохе. Там играло роль всё – и корона из золотых лучей, и жесты, и музыка Люлли. Людовик, сам того, не ведая, подпитывался солнечной энергией и потом – раздаривал её окружающим. А иногда – сжигал дотла. Но это уже совсем другая история, а мы традиционно обратимся к нашим русским сюжетам.
Знакомый с детсадовско-новогоднего детства хоровод – это не что иное, как специфический обрядовый танец, сохранившийся с древнейших времён по сию пору. У Бориса Рыбакова в его работах о язычестве читаем, что когда-то это было посвящение солнечному богу – Хорсу. Заметьте: «Хорс» и «хоровод» - однокоренные слова. А в наши дни малыши водят хороводы вокруг Новогодней Ёлки, не задумываясь о древних символах и скрытых значениях. Многие ли теперь помнят, что в общеизвестной сказке о Царевне-Лягушке была отражена ритуальная славянская пляска? Девушка, доставшаяся Ивану-Царевичу, обладала мистической силой – размахивая рукавами, разбрасывая положенные туда птичьи косточки и разбрызгивание воды, она творила новую реальность из пустоты: «Махнула левым рукавом - вдруг сделалось озеро, махнула правым рукавом - поплыли по озеру белые лебеди».
Откуда это попало в сказку? Ритуальный женский танец с распущенными рукавами был частью праздников – русалий, которые в той или иной форме проводились вплоть до…начала советской коллективизации. В ходе русального танца славянки размахивали руками, становясь похожими на белых лебедей. Считалось, что юная дева с распущенными рукавами, кружащаяся в особом ритме, приобретает особый сакральный дар. Вне праздника, в обычной жизни длинные рукава было принято собирать у запястья особыми наручами. Отсюда и пошёл образ волшебной царевны и её дивных рукавов. Также в сказках часто встречается тема некоего чудесного музыкального инструмента, принуждающего танцевать всех присутствующих, тогда как они совершенно того не желают. Ноги сами пускаются в пляс. «Весь мир пляшет под его дудку», - так говорят о человеке, который умеет подчинять себе людей.
Интересно, что мотив сакрального танца особым образом представлен в сугубо реалистической, пропитанной диаматом и атеизмом, советской культуре. «А там, в жемчужном зале неимоверно далёкого мира, двое начали медленный танец. Вероятно, это не был танец ради танца... Танцующие, очевидно, ставили себе целью показать совершенство, красоту линий и пластическую гибкость своих тел. Но в ритмической смене движений угадывалась величавая и в то же время грустная музыка, как будто воспоминание о великой лестнице безымянных и неисчислимых жертв развития жизни, приведшего к столь прекрасному мыслящему существу – человеку». Танец действительно не может быть ради танца, ибо это противоречит сути самого процесса, и это не только потому, что советский Агитпроп всемерно боролся против «искусства ради искусства» и прочего буржуазного формализма…
Иван Ефремов со своей красивой утопией о коммунистическом далёко, постоянно оглядывается назад, пытаясь совместить технократический парадиз Эры Кольца и – древнюю праисторию с её потаёнными смыслами. «Праздник Пламенных Чаш стал весенним праздником женщин. Каждый год, в четвертом месяце от зимнего солнцеворота, или по-старинному — апреле, самые прелестные женщины Земли показывались в танцах, песнях, гимнастических упражнениях». Не правда ли ошеломляющее живописание, если учитывать, что перед нами – далёкое космическое грядущее, мир победившего Коммунизма? И, разумеется, образ танцовщицы, исполняющей ритуальные движения, является для Ефремова центральным, даже нет – самым любимым. Во всех его произведениях именно она задаёт особый ритм сюжета, и уже не так важно, о чём зашла речь – о загадочном прошлом или же о светлом будущем.
Танец может сотворить гармонию миров, а может – разрушить её. В этой связи примечательно воспоминание митрополита Иоанна Санкт-Петербургского (Снычева): «Будучи юношей, я так же, как и все молодые люди, посещал кино и танцевальные площадки. И вот однажды, придя на танцы (это было под праздник святого пророка Илии), я увидел нечто такое, что меня поразило до самого сердца и окончательно повернуло меня в другую сторону; я уже никогда в жизни не возвращался к мирским утехам». Получается, что танец бывает подобен и беснованию, если нарушает законы бытия и ритмы вселенной. Интересно, что в советской традиции было принято осуждать западные танцы за их…безыдейность (то есть – за бессмысленность) или за нарочитую уродливость, неестественность передвижений. Карикатуры, изображающие стиляг, изобиловали образами кривляк и дегенератов, которые сами не ведают, что творят. Вот каноническое описание стильного танца: «Я и сам давно заметил, что стиляга с Мумочкой под музыку обычных танцев — вальса, краковяка — делают какие-то ужасно сложные и нелепые движения, одинаково похожие и на канкан, и на пляску дикарей с Огненной Земли. Кривляются они с упоительным старанием прямо в центре круга». В кино-детективе «Дело пёстрых» показана вечеринка «золотой» молодёжи. (В одноимённой повести этот фрагмент отсутствует). Предводитель стиляг, наблюдая обезьяньи подпрыгивания модных ребяток, изрекает: «В этом что-то есть. Остро. Не то, что наши танцы».
Наши танцы – это что в данном случае? Только ли деревенская кадриль и сакральный хоровод? О, нет. В данном случае, это весь тот цивилизационный «багаж», вмещающий и вальс, и мазурку, и, разумеется, народный танец.
Смотрите, как пишет об этом знаменитый джазмен Алексей Козлов: «Контролировалось всё: одежда и причёски, манеры и то, как танцуют. Это была странная смесь концлагеря с первым балом Наташи Ростовой. Танцы, утверждённые РОНО, да и манеры были из прошлого века — падекатр, падепатинер, падеграс, полька,вальс. Фокстрот или танго были не то, чтобы запрещены, но не рекомендованы. При этом смотрели, чтобы никаких там попыток танцевать фокстрот «стилем» не было». Дебютный бал Наташи Ростовой – это не первый, случайно попавшийся на глаза Алексею Козлову, образчик из литературы, это – некий культурный код советского человека. Кстати, именно графская дочь Наташа танцует на Святках некий народный танец, не зная ни смысла, ни самих движений и лишь подчиняясь ритму души. Толстой намекает на генетическую память славянской девочки? Или это попытка «притянуть за уши» ту самую «мысль народную»?
Кстати, это очень интересный факт – в Советском Союзе долгое время пропагандировались старинные танцы, родом из царской России, тогда как современные «кривляния», пришедшие на танцпол …из беднейших негритянских кварталов, именовались «буржуазными» и уродливо-чуждыми. Занятная картина – в одной и той же газете мог содержаться материал, призывающий крепить солидарность с угнетённым чернокожим населением «каменных джунглей» и – тут же статья, где громили стиляжек за их увлечённость джазом и американскими (по большей части – негритянскими) танцами.
Больше того – часто говорилось о… нецивилизованном образе подобных танцоров. В мелодраме «Медовый месяц» главная героиня – пресыщенная красотка Людочка – отплясывает стильный танец, а старенький профессор снисходительно изрекает, что подобные телодвижения он видел в экспедиции - в затерянном и диком африканском племени. Это сравнение было, по меньшей мере, некорректным, ибо любой танец «дикарей» имеет смысл и содержание – он же ритуальный, а не развлекательный. Однако же это показывало, что хомо-советикус-то предпочитает придворные и салонные танцы, созданные под высокие вкусы маркизов и виконтесс. Это не удивительно – сама имперская сущность советского бытия протестовала против буги-вуги!
Однако так было не всегда – в послереволюционную эпоху шли активные поиски собственного, то есть – сугубо пролетарского – подхода. Нужны ли нам такие танцы? Нужны ли нам вообще танцы? Чаще всего громко вещалось о запрете и - скорейшем забвении все этих фокстротов и шимми – порочных нэпманских забав, чередующихся с пожиранием рябчиков и прочих «ананасов в шампанском». За границей – там всё иное, всё гадкое. Потому и «…кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет». Или как там? «Шимми - это самый модный танец, к нам его завёз американец!»
Итак, возбранить и заменить? «Я очень хорошо знаю, что танцы запрещены, поэтому подготовил кое-кого из ребят, и мы стали подставлять девчатам ноги», - читаем в «Дневнике Кости Рябцева» автора Николая Огнева. Вещь, незамысловато и – от души - написанная в 1920-х годах, даёт нам полноценную картину молодёжных нравов. И – школьный диспут, как и было принято, положено, …модно в те времена: «Мне кажется, что физкультурой танцы уж никак назвать нельзя. Но, во всяком случае, танцы - захватывающее развлечение, и если их отменять, то необходимо заменить чем-нибудь другим. Вопрос только - чем. Я бы посоветовала применить организованные игры в здании». Кстати, приравнивание танцев к физической культуре – это идея Осипа Брика, писавшего в те годы, кажется по любому вопросу: «Напротив, танец должен стать физкультурой, законным видом спорта, восстанавливающим физические и духовные силы человека после тяжелого рабочего дня». Другие большевики были куда как последовательнее!
1920-е годы – время всеобщего поклонения машине. Техника – вот эталон. «Я – человек-машина. Не узнаешь ты меня. Я превратился в машину. Если еще не превратился, то хочу превратиться», - читаем у Юрия Олеши. Вальсы кажутся не просто кисейно-старорежимными, но и нерациональными. Так возникают идеи о скорейшей замене «танцулек» - коллективно-слаженной ритмической гимнастикой. Появляются и такие направления сценической деятельности, как «танцы машин» Николая Фореггера в его творческой мастерской Мастафор. Танцовщики, изображающие локомотив или, например, стройно-осознанное движение деталей станка.
Примерно тогда же студия Касьяна Голейзовского показала программу «эксцентрических танцев». В Советской России горячо приветствуются начинания Айседоры Дункан, которая, вообще-то начинала в качестве экзотической танцовщицы, изображая псевдо-ритуальные, «реконструированные» танцы древнегреческих жриц. Это было актуальным в начале XX века в виду острой моды на любую загадочную архаику. Но сейчас танцы Айседоры – это красивая попытка отвлечь молодёжь от похабных фокстротов. Девочки в белых туниках изящно и нервно подпрыгивают в желании обрести гармонию духа, света и разума... Кстати, во всех этих стремлениях запретить старорежимные, царско-буржуйские танцы, мы находим всё тот же древний, сакральный смысл – не создавать чуждые вибрации, не подпитываться враждебной энергией, не пронизывать тела ядовитыми токами нэпманского разложения!
Вместе с тем, шло активное теоретизирование. В модном журнале «Ателье» за 1923 год печатается материал М. Юрьевской «О влиянии танца на моду». «Пары танцуют, обвиваясь вокруг воображаемой оси и скручивая вальс как кусок ткани, из которой струится мелодия. Не находите ли вы в этом образном описании точный синтез модного характера одежды? Драпированное платье с правильными, четкими складками, чтобы можно было «скручивать вальс»? А струи арпеджий и синкоп, изображаемых таким обилием ослепительных нитей бисера и камней?» Танец, по мнению Юрьевской, диктует и современный женский силуэт — «…гармоничный и парадоксальный, гибкий и изломанный, изнеженный, но не легко покоряемый». Танец создаёт моду, иначе говоря. Больше того, танец – это отражение стиля жизни.
Возьмём, например, танго, увлечение которым в начале 1910-х годов было похоже, скорее, на эпидемию, чем на обычную моду или поветрие: «…Весь Париж танцует танго. За завтраком, между блюд - встают и танцуют, и в пять часов, и за обедом, и так до утра. Я никуда не могу укрыться от этой музыки, она какая-то печальная, мучительная и сладкая. Мне все кажется, что хороню молодость, что-то невозвратное, когда гляжу на этих женщин с глубокими вырезами платьев, с глазами, подведенными синим, и на их кавалеров». Умирающий декадентский мир с его желанием красиво растлеваться не мог изобрести для себя лучшего внешнего выражения. Так вот 1920-е с их поиском новых форм породили и «танцы машин» с «эксцентр-танцами», и споры о сущности движения под музыку, и попытки приравнивать пляски – к физкультурной деятельности.
Всё изменилось уже в начале 1930-х – трон окончательно занял красный император Иосиф, диспуты отменили за ненадобностью, а вкусы сделались традиционно-аристократичными, русскими, как в хороших книжках XIX века про передовую дворянскую молодёжь. Вернулись колонны и портики, боскеты и клумбы (в духе всех версальских Людовиков), а также - вальсы, мазурки, реверансы, …застенчивые девушки и храбрые военные. «Это был падекатр, старинный менуэт с приседаниями. Мы взялись за руки ледяными пальцами и деревянно прошли весь танец, приседали, он кружил меня за поднятую руку, слегка приподнявшись на цыпочки. Это было начало пятидесятых годов, детей учили чинным танцам Смольного института благородных девиц», - пишет современная писательница Людмила Петрушевская о нравах сталинского времени.
Интересно, что в 1960-х годах, в эпоху нарочитого космополитизма и яростного разрушения «тоталитарных догм», современные западные танцы перестали быть неким жупелом. Кавказская пленница – эталонная девушка Нина лихо отплясывает твист в коротеньких бриджах. А вот описание молодёжи в самом типичном очерке тех лет: «Танцуют. Брючки, «бабетты», шпильки, тёмные очки, бородки, свитеры…Обилие симпатичных лиц, лукавых выражений глаз. Может быть, это эффект нарядов, причёсок и того кокетливого «хвостика», который тушью наносится на кончики глаз и делает их удлиненными, как у японочек?» (Васинский А. «Дождь в воскресенье». / «Юность». 1965. С. 84). Гуру шестидесятников - Василий Аксёнов описывал модный танец со всей раскрепощённой порывистостью, свойственной его поколению: «Ребята танцуют, и ничего им больше не надо сейчас. Танцуйте, пока вам семнадцать! Не бойтесь ничего, всё это ваше - весь мир». Или даже так: «Молодость танцует при свете звёзд у подножия Олимпа…» Заметим, что и здесь имеются недвусмысленные отсылки к сакрально-ритуальным действам глубокой древности. Только у Аксёнова они выглядят чем-то, вроде красивого эстетства (в отличие от аналогичных отсылок у Ивана Ефремова).
Итак, движение под музыку – это своего рода мистика, токи вселенной, бытийный смысл, а не просто – «два притопа – три прихлопа» и прочие «умца-ца!» Детки-конфетки на современных танцполах, впитывая весь этот драйвный рэйв, получают соответствующие энергии, и уже не стоит удивляться, что они туповаты и хиловаты. Смени пластинку, господин ди-джей!
