- Я поведу тебя в музей! - сказала мне сестра.
Сергей Михалков
Начну я с музея Ленина конца 1980-х годов. Он, музей Ленина – некогда бывший центральным музеем страны, таинственным алтарём недалеко от Мавзолея, где сердце Советской державы мерно билось в такт шагам Почетного караула; музей Ленина, где принимали в пионеры – только самых лучших – и в залах перекатывался тихим рокотом залп «Авроры», а двери скрипели, подобно воротам Зимнего дворца, на которых гроздьями висели штурмующие большевики – так вот, к этому моменту музей Ленина уже съежился, стал совсем маленьким. Быть может, он хотел бы спрятаться совсем – укрыться тенями кремлевских башен, затаиться в подземном переходе станции метро – потому что уже заканчивалась Перестройка, журнал «Огонёк» догадался, что во всем виноват не только Сталин, но и Ленин; «Огонёк» тогда выходил миллионными тиражами, и в интеллигентных семьях устанавливались очереди на его прочтение. Среди старшеклассников в моду вошли октябрятские звездочки со спиленным Лениным – типа шерифских знаков. Напильником сдиралась эмаль, весь рисунок – красные лучи, трогательный золотистый ребенок, даже не Ленин, нет – дитя Золотого века, перевитый алыми зорями, - все это стиралось до серого однородного фона. И вот, в те дни появилось объявление о новой экспозиции в музее Ленина – это было очень трогательно, почти до слез, – они, эти несчастные служители музея, они не хотели расставаться со своим Ильичём, они хотели показать людям, что он был – ну, пусть уже не вождь, не гений, - нет, что он был все же неплохим человеком, читал книжки детям, бродил один в своих Горках, совершенно один, разве что Крупская смотрела на него печальными раскосыми глазами – один, без Бога, без политбюро, без революции – она растеклась и сгинула в безмерной России, которая опять все погубила своим временем и расстоянием. Они – служители музея – расставляли новые фотографии Ленина, даже в неудачных ракурсах, ближе к людям, теплее, мягче, чтобы посетители – быть может – унесли из музея воспоминание, живой образ Ленина, которому было страшно в этих пустых коридорах, рядом с огромными приливами митингов на Манежной площади. Не знаю, как прошла эта выставка. Но уже очень скоро бородатый человек в очках – я видел это фото – вытаскивал из музея какие-то стенды; мужчина в очках, такой типаж тогдашнего демократа – он вытаскивал, выбрасывал плакаты с Лениным, слова Ленина, все, что хоть немного напоминало Ленина. В эти дни к Музею революции поставят превращенный в хлам троллейбус, разбитый танком во время августовского путча в Москве, и он – вместе со статуей Дзержинского – троллейбус и Дзержинский, да еще и голова памятника, лишенная подписи на станции «Китай-город» - то есть троллейбус, Дзержинский и голова – станут символами, грустными бездомными странниками мертвой осени 1991 года.
Но это не все – был же еще фильм про Ленина, жуткий фильм, где в ванной, наполненной раствором, я увидел жалкий костяк, несчастное тело, подвергнутое нечеловеческим мучениям, съеженное, страдающее тело, которое хочет и не может прикрыться своими непослушными ладонями. Огромные косые ступни наезжали в экран, шли реплики туда-сюда, хоронить - не хоронить, это казалось не особенно важным, в сущности, не имело значения, на фоне этого зримого, ощутимого, пронизывающего страдания. Быть может, посмертное земное бытие Ильича: Мавзолей, октябрятские звездочки, собрания сочинений, плакаты и многое другое, нужны были и для того, чтобы потом, когда все это потеряет значение, истончится и развеется по ветру, мы могли просто пожалеть Ленина, пожалеть несчастного Ильича, живую душу, попавшую в такой переплет.
...Приезжая в другой город, я всегда отмечаю две вещи, по привычке. Замечаю над крышами храм, купол с крестом: «Спаси, Господи, люди Твоя». И где-нибудь на площади, в сквере – памятник Ленину, такой же, как в других городах и селах моей Родины. И тогда все окончательно встает на свои места, и чужой город приобретает знакомые очертания, потому что я на своей земле, потому что я – дома.
