Выборы мэра Москвы прошли, и все успокоились. Ожидаемого «белоленточного» бунта так и не произошло, что, впрочем, было тоже вполне ожидаемо – силёнок у них маловато. И теперь, когда страсти по выборам окончательно улеглись, самое время спокойно порассуждать о том, что происходит с российской партийной системой. А происходит здесь самый настоящий кризис. И это касается не только «парламентских партий», которые показали крайне низкий результат. (Роль Единой России, вообще, была какая-то совсем уж непонятная, можно сказать, что она себя вообще не проявила.) Со всем основанием можно говорить и о неудаче партий, которые только-только вышли на электоральную арену.
Речь идёт о либеральной РПР-ПАРНАС, которая и выдвинула А. Навального. Понятно, что его результат является, до некоторой степени, результатом самой партии. Хотя, фигура Навальный, конечно, далеко выходит за рамки ПАРНАСа. Да и, вообще, он привлекает к себе не только «либералов», но и «националистов» и даже «левых». Но вот, кстати, тут-то, как говорится, и собака порылась. Почему-то все говорят об успехе Навального, чуть ли не о победе. Дескать, ну как же – 27 %, это не шутка. При этом забывают про низкую явку, которая элементарно обесценивает весь этот грандиозный процент. И особенно это заметно, если сравнить результаты мэрских выборов с результатами последних выборов президента (по Москве). Как известно, за Навального проголосовало меньше (632 тыс.), чем за другого «либерального» кандидата М. Прохорова по Москве (860 тыс.) И это довольно солидный разрыв. Однако, в связи с тем, что явка была меньше, процент у Навального выше процента Прохорова. Но ведь количество реальных сторонников получается меньше. Казалось бы, вот это реальное количество и должно стоять на первом месте. Но нет, все заворожены процентом. И право же, есть в этом какая-то связь с финансово-ростовщической основой капитализма, который тоже во многом держится на проценте. И там, и тут налицо возвеличивание абстракции, чего-то небытийного. «Делание денег из денег», то есть «творение» виртуального богатства из ничто , — а вовсе не само наличие института частной собственности, самого по себе нейтрального, — это и есть капитализм в точном и прямом смысле данного слова, - пишет В. Карпец. - С православной точки зрения он и является грехом. Всё остальное в экономике (кроме, конечно, наркоторговли, «продажи органов», индустрии абортов и т.д. в этом роде) — строго говоря, не грех. При этом сам тип экономики должен быть таким, какой соответствует истории страны, её культуре и «месторазвитию» (выражение, которое использовали евразийцы). А экономическое устройство государства, в котором нет капитализма, но существует частная собственность (как это есть в исламских странах), надо называть как-то иначе».
Магизм процента, в том числе и электорального, еще раз убеждает в том, что западная система фиктивна в принципе. И для того, чтобы как-то сблизить электоральную систему с реальностью необходимо предельно ужесточить требования к политикам. Избранным должен считаться лишь тот кандидат, который наберёт две трети голосов. И сами выборы считаются действительными, если пришло две трети. Не выполнены эти условия – нужно назначать перевыборы с новыми кандидатами. Вот пусть политики и крутятся, им это очень даже полезно. Требования к политическому классу должны быть предельно жёсткими, а саму политику нужно воспринимать как нечто «дискомфортное», отвечающее натурам героического, пассионарного склада, которые ищут не выгод, но побед, преодоления, воплощения своих идей.
В настоящий момент такой партийности практически не существует, если брать партии электоральные. И прошедшие выборы стали поражением буквально всех таких партий. Как уже отмечалось, за кандидата от либеральной РПР-ПАРНАС проголосовало меньше, чем за очень неудачного политика М. Прохорова, у которого партийные дела были поставлены гораздо хуже. А ведь, казалось бы, массы должны были проявить недюжинный энтузиазм в связи с появлением на электоральной арене новой политической силы. Но они его не проявили, и повели себя апатично, по преимуществу. И апатия избирателей определена партийностью - как таковой, её неприятием. Причем, здесь не только наша, «российская» специфика, у нас просто некоторые вещи недостаточно хорошо «припудриваются» - всё-таки опыт «буржуазной демократии» еще очень небольшой, детский опыт. А ведь и на том же «благословенном» Западе миллионы людей голосуют ногами. И это несмотря на богатейшую традицию партийности, на мощный организационно-финансовый ресурс, на изощрённое манипулирование СМИ.
Одна из причин подобного голосования ногами заключается в деидеологизации самих партий. Если еще недавно между ними существовала некая заметная идейно-политическая разница, то теперь ее просто не видно. Ведущие партии даже перестали маскироваться, проявляя последовательный и цинично откровенный либерализм. (При этом на либеральные, по своей сути, позиции социал-демократии перешли почти все коммунистические партии, в то время как ультраправые партии перешли на позиции праволиберальные.) Более того, социал-демократические партии стали проводить неолиберальную политику, перещеголяв в этом отношении самих «консерваторов», правых либералов.
Крайне показателен пример социал-демократа Г. Шрёдера, сделавшего немало для демонтажа социального государства. «Как ни парадоксально, стремление бизнеса сократить расходы на рабочую силу было с энтузиазмом поддержано коалицией социал-демократов и «зеленых», — пишет М. Либиг. — Тогдашний генканцлер Герхард Шредер пользуется заслуженным уважением за свои достижения в дипломатии, чего нельзя сказать об экономической и социальной политике. Так, он фактически принудил германские профсоюзы… согласиться на позицию «социального ограничения», а в 2003–2004 годах навязал так называемую «гарцевскую реформу». «Гарцевская реформа» преследовала две цели: 1) сокращение обязательных отчислений предпринимателей в фонд обязательного страхования безработицы, в пенсионные фонды и в медицинское страхование, и 2) сокращение длительности действия пособий по безработице. Эта политика «социальных преобразований» была продолжена правительством Ангелы Меркель, если не считать некоторых косметических корректировок начала текущего года. К февралю 2008 года в Германии официально было 3,5 млн безработных, хотя еще 2,5 млн, также фактически не имевшие работы, получали пониженное пособие – так называемое «Гарц-4».
А вот еще результаты. В 2000-2007 году немецкий «средний класс» сократился на 5 млн. человек, с 62% до 54%. В 2000-2009 годах доля лиц с низкими доходами (70 % от среднегодовых) увеличилась с 18 до 22 %. В то же самое время доля лиц с высокими (150 %) выросла с 18 на 22 %. Вот тебе, бабушка, и «рейнская модель».
Что же до западных партий, то о «различиях» между ними очень точно написал публицист Д. Ольшанский: «Френд-лента оживленно комментирует немецкие выборы, а я не могу понять, что в этом занимательного. В западном мире выборы не имеют никакого значения, потому что умеренно левые и умеренно правые партии ничем не отличаются друг от друга. Вообще ничем. Эпохой перелома был рубеж 1970-х и 1980-х, когда социально-экономическая система западного мира была взломана, и к власти впервые пришли экстремисты и разбойники. С тех пор там ничего не меняется. Интересно бывает только в том случае, если сам типаж президентов и премьер-министров хоть чем-то отличается от ровного цвета обоев в любую сторону (Берлускони, Обама). Но это - интерес к отдельному актеру. А так все то же самое: осуждаем коммунизм, осуждаем фашизм, приватизируем собственность, раздаем кредиты, гуманитарно бомбим недемократические государства, если всерьез их не боимся, помогаем банкам, которые нараздавали кредитов, не любим русских, любим иммигрантов из Сенегала и Мозамбика, издеваемся над большинством, защищаем меньшинство, переносим производство в Китай, и снова приватизируем, и снова бомбим, и снова требуем оплаты кредитов. Я даже не обсуждаю - плохо это или хорошо. Просто уже 35 лет происходит одно и то же».
Но деидеологизация не есть единственная причина кризиса партийности. Дело еще и в том, что партии присвоили себе монополию на электоральную политику. Эти мегаструктуры «заточены» под меньшинство, это такая увеличенная копия элит, с помощью которых сами элиты лепят массы по своему образу и подобию. По сути, имеет место быть некое политическое меньшинство, за которое и голосует-то меньшинство - особенно, если соотносить количество проголосовавших с количеством отказавшихся от голосования. Это уже не говоря о том, что разные социальные слои представляет каста политиков-посредников. А вот нужно, чтобы наряду с партиями, в выборах принимали участие и массовое общественные движения, руководимые представителями социальных-профессиональных и подобных групп. Вот тогда и интерес к ним был бы совсем другим. И соревновательности бы прибавилось. Выяснилось бы, для кого важнее именно идеология, а кому – совсем иные вещи (например, защита своих профессиональных интересов.)
Существуют консервативно-традиционалистские проекты, предусматривающие ликвидацию партий и создание общенационального собрания, основанного на представительстве исключительно от социально-профессиональных групп. Это уже уклон в другую сторону, выражающий архаизм политического мышления, неспособность разглядеть благую сторону технологий Модерна. Партии, в условиях отсутствия монополии на выборы (и ликвидации спонсирующего их крупного капитала), способны стать мощными политическими лабораториями, рождающими новые смыслы, идеи, символы. Информационное общество неизбежно будет порождать многочисленный слой людей, ставящих во главу угла именно идеологию. К слову сказать, есть такое предположение, что многие «идейные» игнорируют выборы именно потому, что на них выступают деидеологизированные партии.
Вообще, последние выборы стали апофеозом деидеологизации электоральной политики. Особенно удручающее впечатление произвела кампания КПРФ, которая вроде бы еще хранит остатки идейной пассионарности. Я лично на этих выборах был за КПРФ и призывал всех голосовать за неё. Исходя, между прочим, именно из соображений идеологического характера. Дело в том, что для партии характерно (пусть и слабо оформленное) сочетание державности и социализма, национального и социального. А это сочетание только и способно собрать воедино реальность, разорванную торгашеским и безродным капитализмом. Однако, кампания И. Мельникова серьезно разочаровала меня (в ходе выборов я молчал об этом, чтобы не помешать как-то самой партии). Ни о каком социализме здесь и не говорилось, как и о национальном патриотизме. Разговоры шли о какой-то «разумной власти», что совсем уже не лезло ни в какие ворота. Очевидно, стратеги КПРФ считали, что такой вот широкий подход привлечёт к ним дополнительные голоса избирателей. Однако, результаты вышли очень скромные. И не исключено, что многие убежденные социалисты и патриоты просто решили отказать партии в поддержке и проигнорировать деидеологизированные выборы.
Итак, кризис партийности ставит перед партийными политиками очень сложные задачи. Решить их могут те из них, кто осуществит возврат к идеологии, причем не в плане имитации, но реально, сущностно. При этом, им придётся отказаться от партийной монополии на выборы, что сократит возможное количество депутатских мандантов, зато придаст партиям новое, героическое, пассионарное измерение, подарит им сердца миллионов и уважение всех без исключения.
