Катастрофа в метро отступила на второй план, затмилась в сознании новой катастрофой – падением самолёта на Украине. По катастрофе в метро ведётся следствие; возможно, будет установлена достоверная причина, виновных накажут. Запомнилось, как по радио говорил кто-то компетентный и руководящий: «Конкретных, конкретных виновных надо найти и наказать. Не вообще, а конкретных людей». Это правильно: каждый должен отвечать за свои действия и бездействия – тут спорить не с чем. Когда-то Путин по поводу какой-то аварии верно сказал: «У каждой аварии есть фамилия, имя и отчество» - и это совершенно верно, и это надо установить. Это дело следствия и суда, в этом разберутся (хочется верить!) специалисты.
А вот мне бы хотелось поговорить не «конкретно», а как раз «вообще». Потому что, установив фамилию, имя и отчество аварии и примерно наказав виновного, мы, может статься, не уменьшим вероятность повторения. Даже если авария не будет повешена на стрелочника, а докопаются до конкретного виновника.
Почему так? А вот почему.
Причина аварии – всегда многослойный пирог. Комиссии по расследованию ищут в самом верхнем слое. И это понятно: они действуют в зоне своей компетенции – исследуют организацию дела в том месте, где случилась авария, и что именно к аварии привело. Но ведь есть и – более скрытый от взгляда слой – состояние умов, общепринятое отношение работников к делу и самим себе. Любая организация (завод, метро, железная дорога, школа, поликлиника) живут не обособленно, герметично, а живут в обществе. В жизни живут. И снабжаются кадрами – такими, какие есть в обществе. И производственные нравы точно такие же, как и за проходной. Что-то, конечно, можно подправить посредством кнута и пряника, но в основе – это те же люди и те же нравы.
Поверхностный слой: плохо проверяют
Самая непосредственная, лежащая на поверхности причина, на которую все указывают, – плохо проверяют. Это верно. С.Г. Кара-Мурза рассказывает, что как раз в конце советской власти на железной дороге упразднили фигуру путевого обходчика – в результате аварийность на железной дороге сразу возросла. Сравнительно недавно существенно сократили т.н. военную приёмку – и спутники стали падать, как звёзды в августе. Вообще, в некоторых решениях и действиях есть что-то самоубийственное, иррациональное, выходящее за пределы простой экономии средств. Словно люди сами на себя рукой махнули: «А-а-а, пропади оно всё пропадом!» И пропадает…
Проверку можно восстановить, это дело одного рескрипта. Но что делать с возможностью получить любые заключения за деньги? Я не говорю про метро, а просто в жизни. Мы иногда проезжаем в районе Измайлово мимо фундаментально сделанной рекламы: вниманию публики предлагаются водительские удостоверения, медицинские и трудовые книжки, кажется, аттестаты… В общем, «всё для вас», как писали первые кооператоры на своих ларьках. Если продаётся всё: дипломы, справки, водительские удостоверения – технические заключения что, будут оставаться в неприкосновенности? Любое ужесточение и гонения на фабрикантов липы приводит лишь к её, липы, удорожанию, а вовсе не к исчезновению.
За прошедшие постсоветские годы полностью утрачено то, что в старину звали «страхом божьим» - некое нерассуждающее уважение к порядку вещей, представление о том, что есть вещи воистину важные, которыми нельзя играть; почтение к государству и соответственно к бумажке с казённой печатью как зримому проявлению этого самого государства. Почтение к государству и вера в его предписания – это основа всякого порядка, в том числе и технического порядка. Потому что технический порядок – это часть порядка общего. Важнейшая часть.
Сегодня в сознании людей важного почти что и не осталось: всё можно купить, были бы бабки, а не купить – так как-то обойти, «порешать вопрос». Люди ничтоже сумняшеся покупают водительские удостоверения, а потом заполошно орут, адресуясь к тому самому государству, которое они только что привычно надули: «Спасите-помогите! Организуйте-обеспечьте!»
Многие из тех, кто откликнулся на аварию, поминают Госгортехнадзор, который в старые добрые времена контролировал техническое состояние всех объектов и имел право их закрыть при неисправности. Мне кажется, он умер вместе с советской властью. Я лично немного взаимодействовала с этой организацией в середине 90-х. До этого я с ними сталкивалась в единственном смысле: представители местной ячейки Госгортехнадзора исправно штрафовали нас за хождение по стройплощадке без каски. И правильно делали! Хотя там пока ничего не строилось, но раз придан данной местности статус стройплощадки – значит, должен быть порядок. А вот в середине 90-х я познакомилась с Госгортехнадзором более предметно. Нам надо было зарегистрировать котельную, и я ездила в главную контору Госгортехнадзора – рядом ГУМом. Само расположение – рядом с Кремлём - указывало на высокое значение этой организации в старые времена. Дело было самое простое: котельная готовая, промышленного изготовления, итальянская, уже применявшаяся в России и в принципе зарегистрированная в России, но требовалось получить разрешение на очередное использование этой модели. Мне сразу сказали, что я буду ходить сюда долго и часто, а хочу быстро – это всё зависит от меня. Окончательным решением этого вопроса занималась не я, а тульский сотрудник, но вопрос был решён быстро и деловито. Не знаю, что там сейчас, но тогда было вот так.
Сегодня люди до такой степени привыкли совать деньги и тем закрывать вопрос, что постепенно из умов выветрилось представление об объективной и всеобщей пользе проверок. Принято считать, что ОНИ ходят специально, чтобы к чему-нибудь придраться и получить на лапу. Поэтому и не надо ни о чём особо париться в смысле безопасности и соблюдения правил.
Помню, после серии пожаров ужесточились требования по противопожарной безопасности. Стали проверять, требовали проводить учения по тушению возгораний и т.п. Так вот наш административный директор, бывший военный, подошёл к делу, как надо. В нашей компании взаправду всё делали, как положено, в том числе и учения проводили (поджигали и тушили мусор), всех научили пользоваться огнетушителем, всех ознакомили с планом эвакуации, заодно навели порядок на складе – в общем, сделали как положено. Так вот мы оказались единственными из многочисленных организаций, населяющих наше здание, кто это сделал. Остальные просто хихикали над нашим рвением.
Подобное рассказывал мне отец моей приятельницы. Это было много лет назад, больше двадцати. Он, бывший военный, устроился пожарным инспектором. Приходит в какую-то мелкую фирмёшку. Там захламлён чердак или проход. Он говорит начальнику: «Я пойду пообедаю, а ты за это время освободи проход». Приходит – ничего не сделано, но начальник суёт деньги. «Не надо мне твоих денег, - говорит пожарный инспектор. – Ты порядок наведи». Культурный шок, полное непонимание.
Сегодня утеряно самое сознание того, что технологический процесс должен быть регламентирован. Даже, пожалуй, шире: что жизнь должна быть регламентирована, подчинена правилам. Мой сын-строитель снабжает меня байками и приколами из своей трудовой жизни. Например, брус, которому надлежит быть определённых геометрических размеров в реальности существует в трёх, так сказать, ипостасях: «ГОСТ», «почти ГОСТ» и «под ГОСТ». Брус «под ГОСТ» при заявленных размерах 100х100 мм может запросто быть 97х103 – на то он и «под ГОСТ». У каждого своя цена, и каждый находит свою сферу применения! При этом все значатся как брус 100х100.
На некоторых пищевых изделиях гордо красуется надпись: «Изготовлено по ГОСТу». Всё прочее – подразумевается – фабрикуется как Бог на душу положит. На самом деле, ГОСТ – это всего лишь некий минимум безопасности, а вовсе не показатель сказочных вкусовых качеств, но о таких пустяках никто уж не вспоминает. Мы все – и потребители, и производители – настолько одичали, что «сделано по ГОСТУ» воспринимается, как что-то из ряду вон выходящее и дивно прекрасное.
Во главе предприятий стоят чаще всего финансисты, не обязательно по образованию, но всегда по способу мышления. Главное – получить прибыль. А уж как – это дело десятое. Авось проскочим. Когда объединяются русский авось, капиталистическая погоня за прибылью и недобросовестный контроль (корыстно или бескорыстно недобросовестный) – авария не замедлит явиться. Если её ещё нет – ждите в гости, она в пути.
Русский авось был всегда. Русский народ по природе изобретателен, но не порядлив. Это не злой навет, а, к сожалению, правда. Значит, нужны очень твёрдые правила и строгое наказание за нарушение, которые так или иначе уравновешивают природное техническое легкомыслие.
При советской власти технический контроль, действительно, был, и стоял на высоком уровне. На недосягаемо высоком, по сегодняшним меркам. Любая авария, большая и малая, особенно с жертвами, - изучалась. Потому что понимали: главное не столько наказать виновных, сколько приобрести опыт, чтобы не повторить в будущем. И наказывали, конечно, - вплоть до самых высоких чинов. Тот же Кара-Мурза рассказывает, как была налажена система именно изучения аварий. Ведь, ежели начистоту, авария – это не досадное отклонение от лучезарного порядка, а драматический этап технического прогресса. Технические регламенты и правила техники безопасности во многих случаях пишутся кровью.
Да, в Советском Союзе широкой публике сообщали об авариях скупо, иногда даже и замалчивали. Притом касалось это не только технических аварий, но и природных катаклизмов тоже. Не берусь судить, правильно это или нет – замалчивать, но сегодняшнее смакование любых несчастий – безусловно, не укрепляет психическое здоровье народа. Моя немецкая приятельница рассказывала, что её соседи-старички, живущие посредине Мюнхена, боятся выйти из дому, настолько их запугали телевизионные ужастики. Так что в замалчивании тоже есть некий смысл. Истина, видимо, лежит посредине между замалчиванием и смакованием.
Но в профессиональном сообществе в советское время любые аварии разбирались и изучались – вот это главное. Из них делались выводы. И организационные, и технические. Сегодня об авариях трубят болтливо-невежественные репортёры, а вот изучаются ли они в профессиональном сообществе – это большой вопрос…
Однако то, о чём я говорю, - это тоже довольно поверхностный слой проблемы. Мы пока что в надземном вестибюле метро. Эскалатор ведёт вниз. Давайте вступим на него и углубимся.
Подземный слой: техника и нравы
На состояние наших технических нравов драматически повлияли условия, в которых проводилась наша индустриализация.
А она была проведена в 30-е годы поневоле скомкано и торопливо. Была поставлена задача «пробежать», по выражению Сталина, за десять лет тот путь, на который другие народы тратили чуть ли не век. И это был единственно возможный способ решения задачи: на горизонте маячила большая война. Индустриализация проходила мобилизационным порядком: она и была частью подготовки к войне. Соответственно и нравы формировались военные: насаждалась военная дисциплина, приказ, строгая персональная ответственность, серьёзные наказания, прикреплённость к месту работы.
Война откладывала свой отсвет на всю нашу индустрию – до самых последних дней советской власти. На всех предприятиях, во всяком случае, тяжёлой промышленности, была военная приёмка. Любое предприятие знало, как оно перестроит свою работу в случае войны, и соответственно, технологии должны были такую перестройку позволять. Такой подход к делу не позволял опуститься ниже приемлемого уровня работы. Это была положительная сторона нашей индустрии. Отрицательная состояла в том, что изделия часто выходили топорными и корявыми: лишь бы работало, а так – не до жиру, быть бы живу. На войне как на войне. Всё, что касалось красоты, стиля, элегантности – к этому наша промышленность была генетически не приспособлена.
По-другому и быть не могло. В промышленность приходили вчерашние крестьяне и становились не только рабочими, но и техниками, инженерами. Крестьянские навыки и навыки промышленные – это совершенно разные вещи. Индустриальное сознание не формируется в одночасье – это длительный процесс. Индустриализация – это не просто строительство заводов и фабрик – это формирование, в первую очередь навыков народа. Среди этих навыков первейший – это дисциплина. Прийти вовремя на работу, делать ровно так, как велит мастер и технологический регламент, не проявлять ненужной самодеятельности… Всё это трудно формируется и легко выветривается.
В замечательном романе 50-х годов «Битва в пути» Галины Николаевой рассказывается о деревенской девушке Даше, которая приходит на завод и становится рабочей. Она никак не может освоить свою новую работу, хотя полна желания и старания: у неё другие навыки, она привыкла вкладывать в свои движения всю силу, а тут этого не требуется, но нужно точность и проворство. Даша справляется, но в целом наша промышленность справлялась не всегда и не во всём. И это понятно: чтобы сформировались по-настоящему квалифицированные кадры промышленности – инженеры и рабочие – должно пройти не одно поколение. Должна сформироваться промышленная культура, индустриальная традиция, чего у нас не было.
От несформированности промышленной традиции – постоянные проблемы с качеством, пресловутая «борьба за качество», «пятилетка качества», которую хорошо помнят люди старшего поколения. Кстати, упомянутый роман «Битва в пути» - это масштабная технологическая драма. На тракторном заводе обнаруживается массовый брак тракторов. Герои ищут причину и – находят.
Наш народ, в отличие от западноевропейских народов, не прошёл в Средние века длительной школы ремесленного производства, организованного по цеховому принципу. Для западноевропейского ремесленника это была школа качественного труда, порядка, дисциплины. Тогда работали неторопливо, вдумчиво, не спешили: ведь произвести больше установленного всё равно не разрешалось. Этот навык народа впоследствии вошёл составной частью в промышленное производство, в индустрию. Вообще, навыки, умелость, умения, если они когда-то были в народе, продолжают жить какой-то своей жизнью, почти независимо от своих непосредственных носителей. В итальянском народе нет больше Рафаэлей, но их гений перешёл в неповторимый, единственный в мире итальянский дизайн.
Так или иначе, но наш народ прошёл лишь самую первичную, начальную школу индустриализации. Да, у нас были хорошие, сложные, качественные производства – кто ж спорит? Но общий уровень был – не ахти. Причина – торопливость, скомканность индустриализации. Надо было идти вперёд, углублять индустриализацию, совершенствовать навыки.
Большевики хорошо понимали, что индустриализация – это не просто фабрики и заводы – это навыки народа. И, как умели, эти навыки формировала. В 30-50-е годы был буквально культ индустрии, техники, технического образования. Советская школа была официально была единой трудовой политехнической. Она ориентировала выпускников на практическую работу в промышленности – в качестве инженеров и квалифицированных рабочих. В 30-50-е годы престиж инженерного труда был очень высок. Моя мама, успевшая поступить в ленинградский текстильный институт накануне войны, рассказывала: кто не проходил по конкурсу на инженерные специальности – тем предлагали поступить на экономический факультет: это было неизмеримо менее престижно. В моё время, в 70-е годы, соотношение было ровно обратное.
В анналах нашей семьи сохранилась такая история. В начале 50-х годов мой будущий свёкор и его брат поступили в институты: свёкор в Бауманский, а брат – в МГИМО (кстати, он стал известным дипломатом, послом). Так вот в семье и окружении парень, поступивший в Бауманку, считался круче! Уже в мои годы, в 70-е, всё было с точностью до наоборот.
Культ техники и технической профессии держался до начала 60-х, сколь я представляю. Известный стишок: «Что-то физики в почёте, что-то лирики в загоне» - из того времени. На рубеже 50-х и 60-х на гребне волны оказались физики – в связи с Космосом, атомной энергетикой, а инженеры «земных» специальностей – поблёкли в общественном сознании. Отчасти объясняется это тем, что инженерные вузы, по словам моего отца, «наоткрывали в каждой подворотне». Сам он закончил вуз в
50-м и прошёл дошёл до высоких руководящих постов в промышленности. При этом обязательность распределения после вузов прогрессивно ослаблялась, в результате на дальних заводах по-прежнему инженеров не хватало, а в Москве и больших городах инженеры работали клерками, и поделать ничего с этим не могли. В результате техническая профессия стала мало престижной. Лучшие выпускники школ больше не ломились в Бауманку, а в вузы пожиже, вроде Станкина – буквально заманивали троечников. Это я хорошо помню, поскольку дети друзей моих родителей-станкостроителей все шли именно в Станкин, а эти ребята далеко не блистали школьными успехами. В конце 70-х у меня был знакомый преподаватель МЭИ; каждое лето он участвовал в такой экспедиции: брали автобус и ехали в Долгопрудный в день оглашения результатов вступительных экзаменов. Тех, кто сдал экзамены выше двойки, но в МФТИ не прошёл – грузили в автобус и везли в МЭИ, куда и принимали без экзаменов. Зачем автобус? А чтобы не передумали и не разбежались. Такая была атмосфера, этим дышали…
Очевидно, ничто не происходит в одночасье, общественные процесс обладают большой инерцией. Но разложение, вернее, разжижение, началось именно тогда. Технические профессии постепенно, но неуклонно теряли свой шарм и престиж. А это – решающе важно! Средний человек в своих жизненный выборах на 90% руководствуется престижем. Сам-то он, конечно, полагает, что вовсе нет, что он независимо и рационально мыслит, что он всё проанализировал, и вот принял единственно верное решение, но на самом деле средний человек старается повыше залезть на лестницу престижа, а саму лестницу он не выдумывает, а пользуется готовой. Особенно это относится к неокрепшим умам абитуриентов. Вообще, кто управляет престижем – тот управляет миром.
Про то, как затаскивали школьников в ПТУ, помнит каждый учившийся в то время. Усилий было предпринято много, а результат – мизерный. В ПТУ шли те, кого буквально выпирали из школы. Хотя что дурного в том, чтобы получить среднее образование и одновременно какую-то профессию – я сегодня, по прошествии десятилетий, не понимаю. Но факт остаётся фактом: эта судьба была очень даже нежеланна. В результате троечники доучивались в полной средней школе и даже многие кое-как поступали в вузы. А поскольку процентов 70 студенческих мест были в технических вузах – эти люди получали инженерные дипломы. Их уважение к своему образованию, к делу, к самим себе – неуклонно снижалось. «Простой инженер» стал синонимом … не то, чтобы уж совсем неудачника, но так – чего-то очень рядового и банального. И зарплата у него была не ахти, и жизненные перспективы – незавидные. А для индустриального общества, и не просто индустриального, а находящегося в процессе индустриализации, это – убийственно.
Как индустриализация, так и деиндустриализация – это процесс, коренящийся в умах и душах, и в 70-х уже вовсю шёл процесс деиндустриализации сознания. Но тогда болезнь находилась, так сказать, в доклинической фазе. В 90-х началась клиническая фаза: наоткрывали гуманитарных вузов и абитуриенты ринулись на болтологические специальности. Двадцать уж лет идёт этот вреднейший, разрушительный процесс: гуманитаризация образования.
Промышленность и техническую работу не уважали уже в 70-е. С приходом к власти Горбачёва её стали массированно гнобить и презирать. Поднялся кем-то умело срежиссированный кипеж по поводу того, сколь ужасна наша промышленность. Как она ужасно загрязняет природу, какая она мерзкая и отсталая. Приводили ужасные цифры: сколько у нас ручного, неквалифицированного труда, какие у нас энергоёмкие производства – просто «ужоз», как пишут в интернете.
Помню, в то время в интеллигентнейшей компании, в университетском кооперативном доме на Юго-Западе Москвы, я познакомилась с одной московской интеллектуалкой. Та спросила, чем я занимаюсь, ну я и я рассказала, что участвую в строительстве завода по переработке яблок в Тульской области. Интеллектуалка с неожиданным напором стала говорить, что всё это не нужно, и яблочный сок – это гадость и никому не нужно, не нужно, не нужно, потому что всё это – мёртвое, а Россия до революции была сплошным садом, а потом пришли большевики и всё загадили своими заводами. То был период архипопулярного фильма «Россия, которую мы потеряли». Я, по тогдашней своей наивности, очень сильно удивилась.
Казалось бы, техническую отсталость и экологическую грязь производства можно и нужно преодолевать прогрессом этого самого производства. Но его преодолели просто исчезновением множества заводов и фабрик. Характерно, что после 91-го экологическую волну гнать в одночасье перестали: она сделала своё дело: научила ненавидеть промышленность и подготовила умы к её уничтожению.
Иными словами, наша индустриализация, которой ещё бы развиваться и развиваться, была не только не доведена до конца, но и грубо прервана «капиталистической революцией». Технологическая дисциплина, уважение к технологии, к регламенту – всё это не успело массово сформироваться, не вошло в плоть в кровь народа, не стало частью сознания – не только на данном рабочем месте, в вообще, везде, у всех. Сознание во многом осталось традиционным, крестьянским, где царствует авось да небось, а точность плюс-минус лапоть. Это не в укор народу: и так деды и отцы сделали громадный рывок, но надо было продолжать, развивать, углублять, а мы, дети-внуки, бросили, плюнули, дезертировали с индустриального фронта.
Вот здесь, по моему убеждению, прячется главная, коренная причина, аварийности. И она будет нарастать. Проверки способны кое-чему помочь, но главная причина – не в них.
Перед нами, перед всем народом, стоит задача заново стать народом индустриальным. А для этого нам надо заново полюбить технику, сделать так, чтобы лучшие шли не в адвокаты и финансисты, а – в инженеры и квалифицированные рабочие. Надо перестроить соответствующим образом образование, сделав его снова политехническим. Закрыть немедленно, Одним росчерком пера, 90% гуманитарных студенческих мест, всех этих юристов-экономистов-лингвистов-политологов или перевести их в статус народного университета культуры (что по сути равно закрытию).
Новая индустриализация – в первую очередь индустриализация сознания – вот единственно надёжный заслон росту аварийности.
