Сообщество «Круг чтения» 11:31 16 апреля 2015

Как на войне

Вячеслав Дёгтев был из породы «левшей», которым рыночные отношения, в том числе – литературные, предписывали стать успешными бизнесменами. Из той же породы «левшей», похоже, был и Александр Иванович Куприн, с которым Дёгтев последние годы, с лёгкой руки Владимира Григорьевича Бондаренко, начал себя отождествлять и даже выделял в русской литературе «две линии»: «бунинскую» и «купринскую». Себя причислял, естественно, ко второй, а первую всячески третировал как неполноценную и выморочную. Сходство между Куприным и Дёгтевым, и вправду, можно было уловить: оба — очень физически крепкие люди, оба — летали на самолётах, оба — трудяги с неуёмной жаждой жизни и верой в собственные силы, оба — поднимались в своём творчестве до классических вершин, оба — «степных» «татарских» кровей… Только вот до 68 купринских лет Дёгтеву дожить, увы, было не суждено.

16 апреля 2015 года исполняется десять лет со дня смерти писателя Вячеслава Ивановича Дёгтева, ушедшего из жизни в неполные 46 лет…

Два года, с 1989-го по 1991-й, мы вместе с ним учились в Литературном институте, жили в одном общежитии, а «шапочно» были знакомы еще по Воронежу: что поделаешь, тесен литературный мир, и уж мимо такой-то глыбы, как Слава Дёгтев, по-любому пройти было нельзя.

Рассказчик он был замечательный — это признавали и немногочисленные друзья, и куда более многочисленные недруги и совсем уж массовые читатели. Настоящий «самородок». Известное английское выражение «self-made man» («человек, сделавший себя сам») — немного о другом. Оно — о реализации способностей, а не об их наличии.

Лесковский Левша, который блоху подковал, — он же был как раз самородок, а не успешный бизнесмен…

Вот и Слава Дёгтев был из породы «левшей», которым рыночные отношения, в том числе – литературные, предписывали стать успешными бизнесменами. Из той же породы «левшей», похоже, был и Александр Иванович Куприн, с которым Дёгтев последние годы, с лёгкой руки Владимира Григорьевича Бондаренко, начал себя отождествлять и даже выделял в русской литературе «две линии»: «бунинскую» и «купринскую». Себя причислял, естественно, ко второй, а первую всячески третировал как неполноценную и выморочную. Сходство между Куприным и Дёгтевым, и вправду, можно было уловить: оба — очень физически крепкие люди, оба — летали на самолётах, оба — трудяги с неуёмной жаждой жизни и верой в собственные силы, оба — поднимались в своём творчестве до классических вершин, оба — «степных» «татарских» кровей… Только вот до 68 купринских лет Дёгтеву дожить, увы, было не суждено.

Если сопоставить творчество Вячеслава Дёгтева и Виктора Пелевина (с которым в тот же Литинститут поступал в 1989 году — не вместе, но одновременно), эта характеристика станет еще более понятной.

Пелевин, коренной москвич и инженер по образованию, технологичен до мозга костей, его проза — это блестящая машина, в которой не только отлажена каждая шестеренка, но продумано всё, вплоть до дизайна.

А «степняк» воронежец Дёгтев — это вечная попытка «подковать блоху» без «мелкоскопа», через «глаз пристрелявши». И результат каждой его попытки был непредсказуем в принципе.

У Пелевина, в отличие от Дёгтева, вообще нет «провалов», его «средний уровень» как писателя намного выше дёгтевского, а такие романы, как «Чапаев и Пустота» или «S.N.U.F.F.», по моему глубокому убеждению, — вообще на грани гениальности.

Но, при всех провалах и неудачах, лучшая дёгтевская проза — явно за этой гранью, и, если судить о художнике только по его высшим достижениям, я бы отдал Вячеславу Ивановичу предпочтение перед Виктором Олеговичем с гигантской форой. Потому что там — кровь и слёзы, жизнь и смерть, а не смазочные масла и никелированный блеск…

Но — где сегодня Дёгтев и где Пелевин? Где — чудесный поэт Николай Александрович Зиновьев из Краснодара, и где — «гражданин поэт» Дмитрий Львович Быков, которому в своё время даже литинститутовские «куртуазные маньеристы», недаром прозванные «виртуозными карьеристами», категорически не подошли по «группе крови»?

Дело тут ведь не в талантах, а в «поклонниках», то есть в том самом, что раньше именовалось «социальным запросом». А этот запрос сегодня таков (и вчера, и даже позавчера был таков), что 90% его приходится на «либеральные ценности», и только оставшиеся 10% — на ценности «патриотические». При том, что в российском обществе ситуация прямо противоположная, но собственность и неразрывно связанный с ней «платежеспособный спрос» поделены именно в такой пропорции.

Дёгтев по природе и породе своей в лагерь «либералов» от искусства и литературы не проходил никак, а в лагере «патриотов» — опять же, по природе и породе своей, — был бесконечно далек от официального, уныло-провинциального «патриотизма», по которому, «если бы не Москва» — не случилось бы никаких бед, а местные «тит титычи», в отличие от столичных и окрестных «бесов», — истинные ангелы добра и света, ибо дают средства к существованию и даже некую власть делегируют.

Поэтому Дёгтев был не только везде наособицу, но и в жесточайших «контрах» с местным писательским руководством, которое видело в нём прежде всего не талантливого писателя, а опасного конкурента по получению и без того скудных «патриотических» ресурсов… Хотя на последние Дёгтев, как правило, не претендовал, предпочитая «крутиться» сам, а не «ходить на поклон» к сильным мира сего…

Если же почитать сегодня воспоминания о Дёгтеве литераторов — даже самых благожелательно к нему настроенных, но давно и прочно встроенных в эту «систему», то сентенции на тему того, что писатель к своим 45 годам «исписался», будут там общим местом. Приведу только некоторые из них, без указания имён и фамилий.

«Буквально за месяц или полтора до его смерти, я, попытавшись прочесть новую его вещь, не осилила больше четырех страниц, вдруг ощутив «исчерпанность» темы и «выработанность» автора. Я почувствовала сначала жалость, потом ужас. Карьер с залежами «полезных ископаемых» опустел, а надо было жить, оправдывать звание писателя. И не какого-нибудь, а успешного, довольного — «в бобрах»! А жить было нечем... Он тоже заблудился, попался в «литературный капкан». Жизнелюбие было утрачено, а может, оно переплавилось в слова – в черные жучки-буковки. Жизнь, потраченная на никому ненужные закорючки… Дёгтев решил уйти от литературы – он устал от борьбы. Но видимо, там, наверху, где от первого до последнего дня расписан спасительный план нашей жизни (от которого мы так любим уклоняться), и где каждому запланировано занятие для счастья (учитель, поэт, столяр-краснодеревщик, лесник, ученый, священник, шофёр, и даже — «благородный разбойник»), видели его только писателем. Он должен был нести свой «Крест» — так, кстати, называлась одна из его последних книг. Он должен был быть только писателем. Другое дело, каким: «имиджевым» или настоящим…»

«С Дёгтевым в последнюю его осень собирал грибы, и писатель неожиданно заявил: «Наверное, я скоро умру». Потому, полагал, что всё значительное уже написал (Кстати, Вячеслав Иванович часто повторял слова своего деда Максима: «Умирают не старые, а спелые»)…»

«К концу своей короткой жизни Дёгтев устал от своей «крутости», от мифа созданного своими руками…»

«Громогласные Славины клятвы в верности христианским заповедям, которые он в избытке расточал и устно, и письменно, разительно расходятся с его делами... Позже Слава будет бахвалиться, что летал на самолетах Л-29 и МиГ-17, что работал пожарником. На самом же деле всё было несколько иначе. На самолетах он только учился летать, за год на курсах ДОСААФ только и можно одолеть взлёт-посадку. Настоящие летчики учатся по пять лет в военных училищах. Никогда не тушил Слава и пожаров — он работал диспетчером в пожарном депо, то есть принимал звонки о пожарах. Но как заманчиво стало называть ему себя — для красного словца — и лётчиком, и пожарным, человеком героических профессий… Когда его рукой водили божественные силы, а сатанинские отступали, тогда у Славы действительно получались чистые, светлые рассказы, заслуживающие всяческой похвалы. Но их поразительно мало — десять-пятнадцать, не больше. Растратил себя Слава на ненужное противостояние, на сочинение рассказов мелочных, недостойных его дарования…»

Et cetera, еt cetera… Совсем уж негативные отзывы о человеческих качествах Дёгтева приводить не буду — и не потому, что эти отзывы как-то «разрушают светлый образ» покойного писателя, а потому что к разговору о его творчестве, о его значении и месте в истории отечественной литературы имеют самое третьестепенное отношение. А так — конечно, у каждого своя правда, своя память, своё будущее…

Человеком Вячеслав Дёгтев, повторюсь, и вправду был — мало сказать: непростым, — а по-настоящему тяжёлым и в «больших дозах» трудно переносимым. Постоянно «тянул одеяло на себя», но связано это было не с каким-то его собственным внутренним складом души, а с выработанной годами убежденностью, что только таким путём — и никак не иначе — можно чего-то добиться в этой жизни. Это было — профессиональное качество. «Если я — лётчик, значит — я должен летать, а не сидеть на аэродроме. Если я — писатель, значит, я должен писать и публиковаться, а не ныть, что меня зажимают и не печатают», — говорил он. И его — печатали. А тиражи книг — расходились.

«Меня часто упрекают в нескромности, в настырности. Но, понимаешь, ситуация ненормальная. Никого из писателей-«патриотов» — тех, кто пришёл после Бондарева, Распутина, Проханова — люди, по большому счету, уже не знают и не читают. Знамя русской литературы падает, а подхватить его некому. Они лет через десять-пятнадцать уйдут — и всё, литература наша исчезнет, как исчезла римская литература, хотя на латыни писали еще тысячу лет», — помнится, втолковывал мне Дёгтев в один из своих московских приездов году эдак в 2003-м. Однако ему, который считал себя достойным и, наверное, действительно был в силах — хотя бы по таланту своему — подхватить «падающее знамя» русской литературы, оказалось не дано даже этих десяти-пятнадцати лет.

Уж чересчур он «выламывался» из всей «послесоветской» системы отношений. «Копают под меня со всех сторон», — так охарактеризовал он своё положение за полгода до безвременной смерти в «юбилейном», приуроченном к его 45-летию, интервью для газеты «Завтра» (2004, № 33).

Под него действительно «копали со всех сторон»: и «слева», и «справа», и «патриоты», и «либералы», — как правило, объявляя чуть ли не главным идеологом «русского фашизма». Он же участвовать в подобных играх категорически отказывался, настаивая на том, что фашистская идеология и практика, во-первых, чужда традициям отечественной истории, самому русскому духу, победившему фашизм в 1945 году, а во-вторых, ни к чему хорошему последователей своих эта идеология не приведет и привести не может. Иное дело, что любые формы протеста русских людей, неизбежные в ответ на последние десятилетия национального унижения, слишком многим силам и за пределами России и внутри неё удобно и выгодно подверстать под определение «русского фашизма». Методика, хорошо — даже слишком хорошо — известная. «Держи вора!» — называется.

То, что мои воронежские знакомые и родственники рассказывали про смерть Вячеслава Дёгтева, было очень непохоже на «банальный» инсульт, официально объявленный причиной его ухода из жизни. Впрочем, те же подозрения не раз высказывались и открыто, друзьями и читателями Дёгтева.

«Через семь месяцев, прощаясь с ним в Доме офицеров, не узнал его. В дорогом гробу лежал незнакомый мне человек: жёлтый, худой, с заострившимся носом. Будто перед смертью он долго и безнадёжно болел… Меня и до сей поры не покидает тоскливо-щемящая боль, прострелившая тогда сердце, что ему помогли уйти в мир иной…»

«Многие потом говорили, что не ушёл Дёгтев своей смертью, что его то ли отравили, то ли заморили… Хотите верьте, хотите нет, но слушок такой до сих пор вертится…»

Утверждения подобного рода можно множить и множить.

И я понимаю их, поскольку сам испытывал такие же чувства у гроба Вадима Валериановича Кожинова, с которым виделся буквально за несколько дней до его кончины, когда никто и подумать не мог о его скорой смерти: «Лицо Кожинова, при жизни иссушенное куревом и морщинистое, было в гробу странно отечным и желтым, как никогда не случается при «остром желудочном кровотечении», которое значилось как официальная причина его смерти».

Что ж, на войне как на войне, и мартиролог русских писателей, сложивших на ней свои головы и/или сердца, не Кожиновым с Дёгтевым начат и не Кожиновым с Дёгтевым закончится…

Cообщество
«Круг чтения»
Cообщество
«Круг чтения»
1.0x