Нам, ныне живущим, известны барельефные и скульптурные изображения Пушкина в мраморе, граните, бронзе, бетоне, гипсе, дереве, в других, пригодных для обработки материалах.
Бесспорно, есть Пушкин и в недолговечном пластилине - плоды творчества детворы, как правило. На днях, не имея под рукой ничего более подходящего для лепки, кроме разноцветных брусков из школьной коробки внучки Вари, я, без какого-либо опыта ваятеля, дерзко решил испробовать себя в этом виде изобразительного искусства и замахнулся сразу на образ Пушкина. Почему такой выбор? Да я не раз рисовал Поэта карандашом и тушью, рука набита. А в эти июньские дни Наш Всё на слуху и перед глазами у каждого, кто остался русским человеком после принудительной варки «единой общности» в многонациональном котле.
Для меня в эти дни близким оказался Пушкин в пору его физического цветения. К своей статье о Пушкине периода южной ссылке я присовокупил карандашное изображение лица Поэта в профиль, постаравшись передать выражение глаз в минуту первой встречи вдохновлённого музами, байронически настроенного юноши с морем. Теперь же, разминая цветной пластилин и заполняя им стеклянную розетку, я представил Пушкина таким, каким он был 4 годя спустя после морского путешествия из Тамани в Гурзуф.
**
В конце лета 1824 года вторично опальный бунтарь (по поэтическому призванию) прибыл из Одессы в сельцо Михайловское, что на Псковщине, и застал в ганнибаловом доме всю семью. Отец и мать, сестра Ольга, старшая из детей, и младший брат Лёвушка увидели выскочившего из коляски Александра в пропылённой накидке с пелериной заметно повзрослевшим по сравнению с опасно шаловливым юношей, покинувшим град Петра четырьмя годами ранее. И хотя голову его украшали всё ещё густые русые кудри, осыпающие плечи и спину, а бритые до висков щёки время не коснулась резцами морщин, исчезли вечные, казалось, «чёртики» в выразительных голубовато-серых глазах невольного скитальца. Южный, романтический Пушкин, «русский Байрон», остался на берегу Чёрного моря; Михайловские рощи встретили нового человека, реалиста в жизни и поэзии, которому предстояло стать зачинателем здесь, у озера Кучане, новой русской литературы новым русским литературным языком, пушкинским.
Но в первые дни, пока имение не покинули родные и пока не утихла буря в душе, Пушкин принимал окружившие его со всех сторон образы севера, как наказание, как заточение в темнице. Арина Родионовна, утешала своего любимца как могла. Сначала он заглушал тоску по югу вином, во хмелю буйствовал. Сделал попытку застрелиться, няня помешала. Я из своего сегодня увидел его таким и записал:
Ночь бессонная. Злая слеза.
Утро встретил на мокрой подушке.
«Родионовна, где моя кружка?
Не перечь, коли барин сказал!
Что там матушка бродит чуть свет?
Слышу голос её раздражённый.
Лев заглядывал с рожею сонной,
сделал ручкой: мол, братец, привет.
Сибаритствует, знать, моэор:
тянет кофеем свежим с террасы.
Вот кто день проведёт не напрасно,
домочадцам ленивым в укор.
Только Оленька, старшая дочь
в этой Богом забытой семейке,
где-то в парке грустит на скамейке.
Чем ей, бедной, могу я помочь?
Скука! Боже, какая тоска!
Это, Сашка, тебе не Одесса,
рай земной для пиита-повесы,
где ты козликом резвым скакал.
Как прикажете день пережить?
Прокатиться ль в Петровское к деду?
Или к позднему, может, обеду
дев тригорских пешком навестить?
Будьте прокляты, царь и судьба!
Воли! Воли! Так хочется воли!
Застрелиться ли под вечер, что ли?
Чем, скажите, я лучше раба?»
***
P.S. Седой Сокуров – молодому Пушкину:
Пушкин, будь благодарен судьбе
И царя не кори за изгнанье.
Это мудрая Русь испытанье
Посылает с любовью тебе.
А потом вылепил его профиль из пластилина. Критику приму как должное.
СокуровЪ
