В наше время, когда технические новации намного опережают человеческую мысль, достаточно одной фразы, чтобы вызвать несколько страниц размышлений. Для примера вот этой: «Как в материальном, так и в духовном мире существуют знаки и предвестники ночи».
Близится час заката, и человек делается неузнаваем, он начинает чудить и фокусничать, причем в основе его чудачеств лежит одно или несколько слов, выражающих подчас довольно абсурдную, но законченную мысль.
Тогда-то и вспоминаются ему словосочетания, на первый взгляд бессмысленные настолько, что их совестно произносить вслух при посторонних.
В определенном возрасте память начинает подбрасывать фрагменты ученической прозы, всплывают строчки юношеских и детских стихов собственного сочинения, от которых когда-то хотелось поскорей отмежеваться.
Вкрадчивый голосок нашептывает их автору, давно махнувшему рукой на поэзию, как некие заклинания и формулы, законсервированные до подходящих времен.
Образ без вести пропавшего ребенка, который является своим повзрослевшим сверстникам, лопоча детские причитания, встречается в творениях Вордсворта, Метьюрина и Эмили Бронте.
Могучим готическим вирусом поражены широчайшие слои искусства вне зависимости от качества произведений.
В жизни каждому из нас встречался человек, произнесший хотя бы одно единственное слово, уникальное, как фамилия Лавкрафт, существующее в единственном экземпляре, и, возможно, никогда не записанное на бумаге.
От покойного Стоунза (мы посвятили ему альбом «Еще раз о Чорте») я узнал, кто такой Смердулак.
На мою просьбу уточнить, Стоунз, помнится, ответил: «У тебя вся жизнь впереди – сам выяснишь».
От старого радиохулигана я услышал не менее загадочное «Золинготзол».
Хулиган (его станция называлась «Фараон», в честь культовой группы) провел большую часть жизни в поисках этого Золинготзола, как средневековый алхимик.
Погружению в сумеречные зоны, в темную ночь сознания, предшествуют, и на первом этапе сопутствуют озарения, за которые приходится расплачиваться кошмарами и презрением к себе всю оставшуюся жизнь.
Во всем остальном Золинготзол был нормальным человеком – у него было свое именьице, опыт службы в МВД, и должность завгара пожарной части.
– Золинготзол! – то и дело давился от хохота Стоунз. – Таких и слов-то не существует ни в одном языке!
– В языках нет, а слово – есть! – парировал я. – Если есть слово, значит, должно быть и существо.
Иногда подстрочный перевод текста песни способен дать о ней полностью превратное представление. Так было с шуточной песенкой «I Go Ape» («Я становлюсь обезьяной»): «Мне хочется, любя, треснуть тебя по кумполу!»
А иногда, шлягера, цитируемого в том или ином репортаже, и вовсе не существовало в природе: «Бэби, я твой дегенерат»!
Звучит впечатляюще. Одна такая реплика способна очаровать и спровоцировать многолетние поиски оригинала.
Жестоко шутили наши международники над невыездным читателем. С другой стороны, чем еще заниматься в этой жизни, как не поиском оригинала. Хотя в исследованиях такого рода есть нечто общее с поисками собственной могилы на кладбище. Недаром их называют «гробокопательскими»…
«Бэби, я твой дегенерат!» – чем не эпитафия?
Классическим примером магической фразы может служить «азухтер махтер абгемахт фахтоген яд» из уст Аркадия Северного.
Точная транскрипция и перевод этого словосочетания не имеют никакого значения. Слова запоминаются с первого раза, и неминуемо наступает момент, когда тебя одолевает потребность не только произнести эту фразу целиком, но и расшифровать ее самостоятельно.
Так, промаявшись в захолустье, дилетант-переводчик кладет перед собой томик Верлене, и, вооружившись словарем, берется, сколько хватит выдержки, разбирать французские вокабулы. Для себя.
Уместно также вспомнить ресторанных лабухов, десятилетиями, буквально до самой пенсии, певших «рыбу», если им заказывали «песню зарубежных композиторов». Почему мозг поющего человека заставляет певца исторгать те или иные сочетания звуков, выдаваемых за английский, итальянский, и даже французский языки?
Однажды, беседуя с К.Н. Беляевым, я деликатно затронул тему некоторых непонятных слов в его песнях, допуская мысль, что это всего лишь огрехи – результат спешки домашних и подпольных записей.
К моему изумлению Константин Николаевич весьма спокойно интерпретировал каждый из перечисленных мною примеров, и по его тону было заметно, что он не просто хочет отделаться от глупого вопроса, а добросовестно разъясняет собеседнику вещи, чей смысл для него самого очевиден. Почаще бы задавать такие вопросы понимающим людям.
Достаточно нескольких слов, чтобы установить своеобразный контакт с параллельным миром. Их может произнести именитый философ или безвестный пациент психбольницы. Агонизирующий гангстер или тишайший законопослушный гражданин. Автор фельетона в стенгазете или симулирующий помешательство рыцарь в трагедии Шекспира. Одним словом – не важно кто. Главное, чтобы прозвучали имена.
Смердулак и Золинготзол где-то рядом. Может быть, так называются демоны или волшебники, а может – островок или городок.
Скоро совсем не останется людей, способных лопотать бессвязную «чушь», вырабатывая из нее глубинный, неподчиненный логике современности смысл.
Даже клинический бред в наши дни выглядит пересказом телевизионной дешевки от конспирологии до рекламы памперсов.
Кому-то выгодно все перемонтировать, отредактировать и улучшить. То есть, угробить без возврата.
Тоталитарный перфекционизм искореняет шаманскую самодеятельность.
Но иногда змеи, брошенные с костер, выползают невредимыми из-под не успевшего остыть пепла.
Они ползут к ногам маленькой нищенки, чьи сверстники умерли от старости много-много лет назад…
