В самом начале нового года газеты сообщили нам о «дожде из человеческих останков», упавших на землю одной из арабских стран, повергнув в ужас местных жителей.
Феномену быстро нашли объяснение – дело в том, что нелегальные мигранты иногда используют гнезда шасси для перелета в лучший мир. На высоте они умирают от переохлаждения, вываливаются и летят вниз, разламываясь в полете как статуя.
У человека, давно похерившего идею куда-либо бежать, судьба чернокожего «Икара» вызывает сочувствие. В его воображении начинают прорисовываться детали загадочной истории – дотошный следователь озадачен странным результатом экспертизы, установившей, что чресла покойника прикрывали не обычные для этой публики треники или джинсы, а лоскут старинной ткани ручного изготовления!
Куда и откуда мог лететь загадочный пассажир?
Даже если он выкрал экзотическую тряпицу в музее с целью дальнейшей перепродажи, каким образом она так хорошо сохранилась?
Такие сюжеты, безусловно, следует записывать, некоторые так и поступают, но – тут мы вспоминаем, что в антологии «Сумеречная зона» уже имеется похожий эпизод.
Пилот штурмовика времен Первой мировой, покинув поле воздушного боя с немцами, попадает в густые облака и, вылетев из них, приземляется на современном аэродроме, где его давно чтят, как героя, погибшего смертью храбрых.
Осмыслив случившееся, летчик садится в машину и летит продолжать бой, где ему суждено умереть. Финал благородный, но грустный.
В десятом классе я, как многие мои сверстники, начал баловаться прозой. Это были небольшие, порой объединенные присутствием «сквозного» персонажа, рассказики гротескно-злопыхательского типа, где непременно фигурировал какой-нибудь монстр.
В одном из них молодой лабух «снимает» на свадьбе чувиху, точнее она «снимает» его, и, отыграв халтуру, едет к ней домой допивать украденную водку.
Среди ночи наш хлопец просыпается и видит в окне полную луну. Чтобы узнать который час, он ищет свои модные часы, которыми страшно дорожит и гордится.
Часы лежат на дне миски с домашними патиссонами. Патиссоны съедены – рассол остался.
Подносит к уху – не тикают.
Хозяйка утешает гостя доступным способом, тот с досадой цепляет испорченный механизм (в «Доме быта» есть классный часовщик-еврей) на руку, собирается уходить, однако мало-помалу уступает ласкам едва знакомой ему молодой женщины.
Дальнейшее предсказуемо – главная героиня этой истории вылетает в предусмотрительно распахнутое окно своей персональной (на производстве она в передовиках) квартиры, увлекая за собой пристроившегося сзади лабуха в стратосферу, где тот, оледенев, срывается и падает вниз, да не куда-нибудь, а, как положено в пасквилях подобного рода, на Красную площадь, прямо под ноги подгулявшим интуристам.
Труп разбивается вдребезги. Рука с часами отскакивает к подножью Мавзолея. Застывший часовой пожирает глазами сломанные часы, их корпус модной формы.
Куранты бьют четыре. Светает.
Завершив полет, ведьма убирает оставшийся в ней трофей-обрубок в морозильник, где у нее хранится целая коллекция точно таких же, которую она демонстрирует кому? – ну конечно же сопливому автору сей новеллы.
Прочитав пару раз этот опус узкому кругу местечковой богемы, я так и не рискнул доверить его самиздату, смутно, но справедливо подозревая, что нечто похожее должны синхронно выдумывать десятки пишущих личностей по обе стороны Железного занавеса. В конце концов я порвал и выбросил все написанное, объявив творческий перерыв почти на два десятка лет.
Бессердечие – результат чрезмерного усердия. Собутыльники бездельника сострадательны, они готовы выслушать и похвалить любую глупость, одобрить самый убийственный шаг. Спаситель трезв, неумолим, и слушать ничего не хочет – ему все давно известно заранее.
«Зря вы туда собираетесь – вам там нечего делать»! Кто из беглецов не вспоминал эти мудрые слова, понимая, что залез не в то гнездо, не на то колесо уселся?..
Многие жестокие, неблаговидные поступки можно оправдать, заявив в призывном возрасте: "Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал контракт на весь этот срок».
В те времена, когда городские колдуньи умыкали пьяненьких лабухов в стратосферу, со сцены еще исполняли песню про лошадей в океане, она перекочевала в кабацкий репертуар от бардов с кострами и палатками. В конце её лошади тонут поголовно, и автору их очень жаль.
Иногда самоубийство людей и животных – всем табуном или поодиночке, выглядит со стороны как осмысленный шаг, как ускорение реинкарнации, что ли…
Ну не долетел еще один «Икар», не доплыли очередные «лошади». Их, может быть, специально записали как лошадей, отобрав и спрятав паспорта, а вместо «икара», наоборот, запустили муляж-беспилотник.
В Америку нелегалов доставляли в мешках уже при добрейшем Рузвельте – чуть что, какой шмон – железкой по голове и в воду. Нам возразят, мол, Рузвельт не знал! Гитлер тоже много чего лично не знал, тем более про лошадей в океане.
Говорят, геноцид обедняет нацию. У Робинзона было бы десять пятниц вместо одной, если бы не геноцид. В таком случае на одного Просперо приходилось бы десять Калибанов, а это уже ад, это перебор.
Десять уродов одолеют любого мудреца и объявят выходным день своей победы.
Ну а если десять «просперо», и у девятерых справка о гениальности липовая? – Это уже не ад, это наша с вами действительность.
Десять гениев на одной улице, десять бродских в одной голове – десять уховерток, пожирающих живой мозг под музыку десяти бобов марли с десятью вивальди.
Нет – уж пусть лучше падают, пускай чаще тонут.
Недаром особняк философа Канта оккупирован бомжами.
Контингент академгородка и спецприемника в наше время выглядит и мыслит примерно одинаково.
Достаточно посетить одно из этих сакральных мест, чтобы полностью пропала охота рваться в другие.
Если вы не бомж и не Кант.
Рабы портят воздух и потеют. Но то же самое делают и боинги, которыми летают хорошие господа, не подозревая о тех, кто сопровождает их полет.
Вращали бы жернова своих предков, не хватаясь за шасси заморских лайнеров - целее были бы.
Когда наверху достойные, тогда и внизу тоже по-своему достойные, неполноценные, но в меру.
В конце концов, какая разница, куда и откуда падают останки – из прошлого в будущее, или наоборот.
