Авторский блог Андрей Смирнов 03:00 24 августа 2011

За пределами матрицы

Евгений Вороновский о проблеме "высокой культуры", агрессии в искусстве и музыке будущего

Евгений Вороновский — один из самых ярких персонажей современного русского андеграунда. Евгений — живая коллекция загадок. Выпускник Московской государственной консерватории, профессиональный скрипач, работавший в симфонических оркестрах, и автор экспериментальной шумовой музыки. Человек с абсолютным слухом, творящий радикальное искусство. Использовал в одной из программ специально обработанные звуки колоколов Псково-Печерского монастыря и состоит на службе в мистическом «КооперативништяК».

Из отзывов зарубежной прессы: «Работы Вороновского легко можно назвать одними из лучших в жанре, а его самого — одним из талантливейших российских электронных композиторов».

«Вороновский может с уверенностью быть назван музыкальным шаманом XXI века, даже в большей степени, чем просто композитором».

Число проектов, с которыми Евгений сотрудничал, так велико, что перечислить все не хватит пальцев. Из особо заметных — Neutral, «Oцепеневшие», «Театр Яда», Hypnoz, Zuboff Sex Shop, Necro Stellar, «Cобаки Табака». Неоднократно выступал на одной сцене и сотрудничал с западными мэтрами — Rapoon, Troum, Bad Sector, Raison d'etre.

Организатор и вдохновитель первого в России фестиваля экспериментальной музыки «Шум и Ярость» (совместно с Николаем Дмитриевым).

Музыкальной сценой Вороновский себя не ограничивает, он сочиняет музыку к цирковым представлениям, к экспериментальному кино, к театру. Так Евгений — автор музыки к нашумевшему спектаклю Владимира Епифанцева «Маяковский».

Главное детище Евгения — постиндустриальный проект Cisfinitum. Основан он был ещё в девяностые, и с тех пор зарекомендовал себя как один из самых необычных и выдающихся проектов на российской экспериментальной сцене. У Cisfinitum особый эмоциональный стиль, лежащий в пределах drone ambient и noise.

По самоопределению, «Cisfinitum — это звук вечности. Я всегда хотел создать музыку русского космоса, музыку, способную выразить информацию о России, которую невозможно открыть при помощи слов. За рубежом они называют это »drone«, но я предпочитаю определение »метафизический эмбиент«.

Из актуального — у Вороновского выходит альбом на первом в мире синтезаторе АНС. Инструмент был создан в 1959 году инженером Евгением Мурзиным и назван в честь идеи А.Н. Скрябина о синкретическом искусстве. Недавно увидел свет совместный проект с художницей и математиком Светланой Калистратовой »Инварианты XXI«. Ещё две пластинки готовятся к изданию на лейбле Артемия Артемьева »Электрошок«. Одна из них посвящена алхимии, вторая — звукам природы: болота, лягушки, после путешествий по Индии, Китаю, Кавказу — из обработанных записей получилась пластинка. Параллельно Евгений занят записью альбома мичуринской пост-панк-группы »Мать-Тереза« и работает над новым альбомом группы »Ночной Проспект«.

Андрей СМИРНОВ. Евгений, кем вы себя считаете, как позиционируете в современной отечественной культуре?

Евгений ВОРОНОВСКИЙ. Несмотря на многочисленные эксперименты c электроникой, я считаю себя рок-музыкантом. Я понимаю настоящую рок-музыку как спонтанность, драйв, нонконформизм, честность, некоторую брутальность… Эти формы ярко проявились в музыке после хипповской »психоделической революции«. Оглядываясь на прошлое, я понимаю, что вырос на рок-музыке — Pink Floyd, Gong, King Crimson, Uriah Heep, и свое творчество воспринимаю именно с позиции рока, который постоянно слушаю.

Андрей СМИРНОВ. Создается впечатление, что меланхоличность, монотонность и депрессивность музыки обусловлена происходящим в личной и общественной жизни. И параллельно — это поиск пространств для выражения призрачных и потусторонних образов. Документы звуковой интровертности.

Евгений ВОРОНОВСКИЙ. Меня печалит ситуация, сложившаяся с тем, что в России называют востребованным и коммерчески успешным искусством. Поэтому я занимаюсь тем, что меня не напрягает, пусть это и не самая выгодная позиция в современном обществе.

Я очень люблю английскую группу The New Blockaders (»Новые блокадники«) — это классика шумовой музыки. Их манифест начинается со слов »Блокада это сопротивление«. Подобные вещи выходят за рамки представлений о музыке, о культуре у академистов и деятелей шоу-бизнеса. Я хотел бы немного сказать о российской академической системе музыкального образования — поскольку неплохо знаю её изнутри, её изнанку. С одной стороны, классические музыканты — носители духовности, высокое искусство, высшее общество, элита. С другой, это ролевая игра по предварительно навязанным правилам. Когда они в эту игру вовлечены, они занимаются тем, что принято считать высоким искусством. Академическая школа — ярко выраженная модель двойного стандарта. Зачастую культурный уровень, да простят они меня, очень ограниченный. Это люди, которые учатся на ремесленника, а в свободное время развлекают друг друга приколами из мобильных телефонов. Только что играли Гайдна или Фортепианный концерт № 23 Моцарта, но наступает перерыв, и они погружены в мир сайта Fishki.net.

Сегодня абсолютно игнорируется такое понятие, как антимузыка. А оно как минимум существует с начала двадцатого века как искусство Луиджи Руссоло, части футуристов. Звуковое футуристическое искусство — это однообразный неструктурированный шум, относиться к этому скептически в наше время бессмысленно. История антимузыки ещё ждёт своего исследователя. И британская шумовая музыка, и весь индастриал, и футуристы, та же »Симфония гудков« Арсения Аврамова, — это всё образцы, расширившие границы музыки. Шум, бессмысленный и беспощадный — это музыка настоящего и будущего, как сказал кто-то из критиков.

Бойд Райс в своё время сказал: »Нас не интересует музыка, нас интересует информация«. Речь идёт о том, чтобы выйти за пределы некоей матрицы, запрограммированности. Навязаны правила игры, и моя задача их обойти. Окажется, что шум — это вчерашний день — отлично: буду придумывать новые формы.

В понятии »высокая культура« мне не хватает поиска, сопротивления. Ты пришёл в оркестр, и там всю жизнь просидишь в »яме«. А я не хочу на всю жизнь. Сегодня — одно, завтра — другое, потом переоценка ценностей и принципиальное новое. Хочется удивляться. Хочется удивлять самого себя неожиданным репертуаром. Иначе жизнь превращается в унылую предсказуемую рутину.

Для того, чтобы выбить навязанные форматы — шумовая музыка — действенный инструмент. Потом можно начать с чистого листа. Исполнять мотеты тринадцатого века или органумы Перотина Великого. Но уже с абсолютным погружением, а не потому, что кто-то причисляет это к »высокому искусству«.

Андрей СМИРНОВ.Вы не понаслышке знакомы и с отечественным шоу-бизнесом — в качестве сессионного музыканта работали с Николаем Носковым, Эмином, группами »Маша и Медведи«, »Б-2«. Был концертмейстером оркестра Витаса в Китае. Вполне могли реализоваться и в этой среде, но не захотели.

Евгений ВОРОНОВСКИЙ. Я работал звуковиком c Евгением Кемеровским, в разговоре он однажды заметил: »Давай, Женя, я тебя сделаю Великим, будешь записывать Киркорова«. Я подумал, и через три дня покинул этот проект.

С Витасом я ездил в Китай, видел китайскую истерию по поводу артиста, по меркам нашей поп-сцены, второго-третьего эшелона. Витас — самый популярный русский артист на планете Земля, в Китае его диск многократно платиновый. На каждый концерт гарантированно приходит 30–50 тысяч человек, билет — 50 долларов. И если я был свидетелем изнутри какого-то культа в духе Майкла Джексона и Элвиса Пресли, то это Витас в Китае. Видимо, его восприняли как прямого потомка богов. Его там даже посвятили в какой-то духовный сан. На концертах продавали тюбики с мазью, если намазать какие-то чакры, тогда его пение помогает исцелиться от болезней и пр.

Андрей СМИРНОВ.Вы напрямую ответственны за множество разнообразных проектов, фестивалей, акций, при этом небезосновательно считаете себя одиночкой даже и в андеграундном пространстве.

Евгений ВОРОНОВСКИЙ. В России — а я прошёлся по различным слоям — если и есть радикальная сцена, то она связана с панком. Причём, не тем панком, который имитирует западные образцы типа »Тараканов« и »Наива«, это, в первую очередь так называемый сибирский панк. Пусть не панк, назовём это явление экзистенциальным роком или сибирским гаражом.

Тот же Егор Летов — это яркий пример антисистемного и настоящего самобытного искусства, возник именно на русской панк-сцене, которая не выходила в СМИ, оставаясь андеграундом. Агрессия сегодня в искусстве обязательна. Мы живём в мире, где насилие над личностью ярко выражено. В Европе ты связан по рукам и ногам форматом, превращён в куклу. У нас же насилие открыто. Ты всем должен, ты живёшь в стране третьего мира…Причём, в этом списке она оказалось незаслуженно. На фоне потенциала, который есть у среднестатистического русского человека, это особенно обломно и обидно. В принципе страна героев втоптана в грязь.

Андрей СМИРНОВ. В июле этого года исполнилось пятнадцать лет со дня ухода Сергея Курёхина.

Евгений ВОРОНОВСКИЙ. Курёхин очень рано умер. Он был один из немногочисленных людей в нашей рок-музыке, которые вели по-настоящему просветительскую деятельность. С его подачи люди узнали, что такое World Serpent, дарк-фолк, нойз и т. д.
Как он сказал однажды: »рокеры считали меня джазменом, джазмены рокером, а классические музыканты — дураком«.

Курёхин работал с авангардом, используя свою академическую базу. Он был причастен к европейскому андеграунду из первых рук, напрямую, без эффекта испорченного телефона. Ко многим вещам он пришёл не по наитию, но с учётом глубокого анализа тенденций и форм, которые существовали. И на основе этого пытался создавать новые языки искусства в СССР.

Если бы Курёхин был сегодня здесь, он мог бы множество вещей привнести в наш контекст, открыть или просто объяснить. У него ведь был некоторый доступ к СМИ. Жаль, что сегодня людей такого уровня в России почти нет.

Андрей СМИРНОВ. И напоследок пару слов о технике…

Евгений ВОРОНОВСКИЙ. Я — технофил. Я испытываю почти фетишистский кайф от одного вида ручек, кнопочек, хорошо умею паять, постоянно что-то сам придумываю.

Недавно читал про одну из своих любимых групп Соil и поразился. Вот они они пригласили для записи оркестр, а вот хорошую студию на месяц вперёд проплатили…

Я на своем компьютере работаю уже десять лет. Когда я прихожу в шоу-бизнес студию с роскошной аппаратурой, где всё утыкано Макбуками, микрофонами Neumann, но там записывается какой-то кошмар, который максимум сезон крутится на радио »Шансон«, я понимаю, что это качество ничего не даёт. В этом смысле записать на подручных средствах что-то стоящее — всегда некоторый прорыв, ограничение в средствах заставляет активизировать сверхвозможности. А они таятся повсюду, в самой природе человека.

Ещё мой инструмент — советский аналоговый синтезатор »Поливокс«, теперь его можно программировать при помощи компьютера. Или Game Boy 89-го года производства, который перепрошит специальным музыкальным софтом и его тоже можно программировать — изначально обычная детская игрушка, купленная мною в Токио.

Это не технофилия золотых шнуров, чёрного дерева это технофилия, перемотанная изолентой. Музыку будущего можно делать на любых инструментах. Ты берёшь детскую игрушку, откидываешь заднюю панель и методом тыка соединяешь на плате контакты. После этого копеечная хрень начинает генерировать гипнотические звуки — так начинается путешествие!

1.0x