Авторский блог Василий Шахов 11:18 25 мая 2018

Жень-шень Великороссии и Поднебесной

Великий звёздно-шелковый путь Китая и России. "Китайский эпос" М.М. Пришвина ("Жень-шень").

ВЕЛИКИЙ ЗВЁЗДНО-ШЁЛКОВЫЙ ПУТЬ КИТАЯ И РОССИИ

(нравственно-духовная энергетика эпохи 6 съезда КПК)

…………………………………………………………………………………………….

ЖЕНЬ-ШЕНЬ РОССИИ И ПОДНЕБЕСНОЙ

«Ж Е Н Ь - Ш Е Н Ь»:

китайско-русский философско-психологический эпос

МИХАИЛА МИХАЙЛОВИЧА ПРИШВИНА

«Искатель корня жизни приютил меня, покормил, не

спрашивая, откуда я и зачем сюда пришёл. Только уже

когда я, хорошо закусив, добродушно поглядел на него

и он ответил мне улыбкой, как знакомому и почти что

родному человеку, он показал рукой на запад и сказал:

- Арсея?

Я понял сразу его и ответил:

- Да, я из России.

- А где твоя Арсея? – спросил он.

- Моя Арсея, - сказал я, Москва. А где твоя?

Он ответил:

- Моя Арсея Шанхай.

Конечно, так пришлось и сошлось в нашем языке «моя

по твоя» совершенно случайно, что у него, китайца, и у

меня, русского, была как будто общая родина Арсея, но

потом, через много лет я эту Арсею стал понимать здесь,

у ручья, с его разговором и считай просто случайностью,

что когда-то Арсея Левена была в Шанхае, а моя Арсея

в Москве».

МИХАИЛ П Р И Ш В И Н. «Жень-шень».

Россия и Китай… Поднебесная и Великороссия… Взаимосвязь, взаимообогащение двух величайших культур, истоки которых – в неимоверных глубинах тысячелетий.

Духовно-нравственная энергетика судьбоносной преемственности… Гуманитарно-этические уроки традиций, «очеловеченных» достопамятностей… Народная педагогика, народная эстетика… Уроки и заветы «открывателей путей»… - «Добродетель предков – это то, что я получил от них в наследство. Надо помнить о том, как трудно было ее накопить. Благополучие потомков – это то, что зачинается мной. Надо помнить о том, как легко его растерять», - древнекитайская народная мудрость. «Человек не должен печалиться, если он не имеет высокого роста, он должен лишь печалиться о том, что он не укрепился в морали»,- весомо заметил Конфуций.

Таинственно-благодатный зов творчества и вдохновения… Космос души личности… «Вочеловечение» природы… Живое пламя созидания… Михаил Пришвин

доверил своему дневнику заветное наблюдение: «…Моя поэзия есть акт дружбы с человеком, и отсюда моё поведение – пишу, значит люблю».

«…пишу, значит люблю…». Любовь, радость, счастье бытия одухотворили, вочеловечили, озарили горизонты и зов тысячелетий… Об этом – и «Ночная дума» древнекитайского лирика-философа С у Ш и (1037 – 1101): «Ветер что-то шепчет в тростнике. Этот шепот – та же тишина. Дверь открыл и вижу: под дождём в озере купается луна. Спит рыбак и чайка тоже спит, - может быть у них похожи сны? Вынырнула рыба из воды – словно демон в проблеске луны»… Остановленные мгновения Прекрасного… - «То нахлынет на песок волна, то, следы оставив, отойдет… В ивняке луна, собрав лучи, паутину тонкую плетет… Наша жизнь стремительно быстра, соткана тревогой и тоской, А отдохновенье – только миг, незаметный в суете мирской. Вот пропел петух, а вслед за ним – колокольный звон и птичий гам. Барабан вещает, что пора паруса расправить рыбакам!»

* * *

Сам Михаил Михайлович Пришвин выделял свою (созданную в 1932 году) «китайскую книгу» «Жень-шень» среди прочих своих произведений: «Эта вещь моя коренная».

Появление этой пришвинской философско-психологической повести приветствовалось

выдающимися мастерами культуры. Михаил Шолохов, например, спрашивал своего адресата о новом пришвинском сочинении: «Читали ли Вы его «Корень жизни»? - и добавлял: - Если нет, - очень советую прочитать! Такая светлая, мудрая, старческая прозрачность, как вода в роднике. Я недавно прочитал и до нынешнего дня на сердце тепло. Хорошему слову радуешься ведь, как хорошему человеку» (письмо от 28 декабря 1933 года актрисе Камерного театра Гринёвой, читавшей с эстрады классику).

Из авторского примечания к повести «Жень – шень»:

«Аналогично перелету птиц у животных существует своя миграция, особенно заметная на Дальнем Востоке. Перешел русскую границу, перевалил какой-то хребет и увидел перед собой голубой океан. Да, вот только за одно только за это, чтобы увидеть с высоты перед собой голубой океан, можно бы отдать трудных ночей, когда приходилось спать на слуху, по-звериному, и есть, что только придется добыть себе пулей. Долго я любовался с высоты, считая себя по всей правде счастливейшим в мире человеком…»

«За сизой дымкою вдали горит закат,

Гляжу на горные хребты, на водопад:

Летит он с облачных высот сквозь горный лес –

И кажется, что Млечный Путь упал с небес».

Л И Б О (701 – 762/763)

Автобиографический пришвинский повествователь рассказывает о том, как он впервые встретился с китайцем, искателем женьшеня. Океанское побережье. Фанза, укрытая от тайфунов в распадке Зусу – хэ. У фанзы орудия для выкапывания целебного корня: лопаточки, заступы, скребки, берестяные коробки. Окрестный пейзаж: радужно-причудливое великолепие ирисов, орхидей, лилий; густо обвитые лианами деревья невиданных реликтовых пород; заросли манчжурского ореха и дикого винограда

Одна из философско-психологических кульминаций пришвинской повести «Жень – шень» - несказанно-волнующее впечатление автобиографического повествователя от созерцания «чуда приморской тайги – самки пятнистого оленя Хуа – лу (Цветок – олень), как называют её китайцы». Тонкие ноги с миниатюрными крепкими копытцами… Добытчик мог легко обзавестись трофеем, но он пощадил Хуа – лу… Психологическое пояснение этого поступка: «…голос человека, ценящего красоту, понимающего ее хрупкость, заглушал голос охотника. Ведь прекрасное мгновение можно сохранить, если только не прикасаться к нему руками. Это понял родившийся во мне едва ли не в эти мгновения новый человек».

«Диалектика души» китайского искателя Лувена.

«Рассвет встает,

Рассвет встает,

Отжил умерший свет.

Весна пришла,

Весна пришла,

Вселенная снова живет.

Да здравствует жизнь,

Да здравствует жизнь!

Фениксы вновь живут.

Г О МОЖО.

«Однажды ночью Лувен разбудил меня и просил выйти. Он показал мне в ту сторону, где Большая Медведица, опираясь на черную гору углом своей обыкновенной кастрюльки, как бы вытаскивала из-за хребта последнюю недостающую звезду своего хвоста. Какие звезды начались! Сколько их сыпалось!..»

Грандиозный космический «ландшафт», когда даже целое созвездие кажется «обыкновенной кастрюлькой»… Тысячелетиями повторяющийся животворный ритм гона пятнистых оленей…

Человек и Природа. Человек и Мироздание. Человек и Вселенная…

«Сибирь начала дышать в нашу сторону, и субтропики южного приморья начали одеваться в сибирский наряд… В прохладных утренниках закраснелся лист винограда, ясень стал золотиться. А самое главное, постоянные туманы исчезли, и как у нас веснорй солнце является, так явилось оно тут осенью – и какое солнце явилось! Оно светило тут совершенно так же, как светит солнце в Италии, и в этом свете сибирская осень вспыхнула и зацвела гораздо ярче всех весенних цветов обыкновенного нашего климата…»

Китаец Лувен - сын народа с тысячелетней историей

(«В смысле истинной человеческой культуры я угадывал

в нём старшего и относился к нему почтительно…»).

«Плывут облака отдыхать после знойного дня,

Стремительных птиц улетела последняя стая.

Гляжу я на горы, и горы глядят на меня.

И долго глядим мы друг другу не надоедая».

Л И Б О.

Автобиографический повествователь со всё возрастающей приязнью, углубляющимся интересом раскрывает в своем с о п у т н и к е новые качества, новые свойства характера, натуры. Лувен унаследовал от своих пращуров врачевательство, искусство исцелять физические раны и душевные боли. Кроме всемогущего женьшеня, пантов, у него лекарством были ещё кровь горала, струя кабарги, хвосты изюбра, мозг филина, всевозможные грибы наземные и древесные, всевозможные травы, корни, среди которых были и целебные травы, широко известные в далёкой Московии – ромашка, мята, валериана.

«…Так мы добровольно соединились: я, обученный европеец, с точки зрения китайца – капитан, способный во всем разбираться, придумывать новое, делать неожиданные открытия, и этот старый искатель жень-шеня, не только знающий тайгу и зверей, но умеющий глубоко их понимать и соединять вокруг них все в тайге своим родственным вниманием. В смысле истинной человеческой культуры я угадывал в нем старшего и относился к нему почтительно».

«Он, вероятно, видел во мне светлого европейца и относился ко мне с тем радостным удивлением и теплой дружбой, как относятся многие китайцы к европейцам, если только бывают уверены, что европейцы не хотят их насиловать и обманывать. В то время, конечно, я и не подозревал, куда приведет нас начатое дело и что оно наряду с воздухоплаванием и радио есть именно самое новое дело. Приручением животных люди занимались только на заре человеческой культуры и, добыв себе несколько видов домашних животных, почему-то забросили его и продолжали с домашним жить по рутине, а диких стрелять. Мы возвращались к этому делу с накопленным за это время безмерным знанием, и, конечно, и мы были другими, и по-другому должно было создаваться дело, начатое на заре человеческой культуры…» (глава У111).

«Мы подошли к могиле Лувена под огромным кедром. Китайцы вырубили в дереве небольшую кумирню, где совершают свои обряды, сжигают бумажные свечи. Вот тут, рассказывая подробности из жизни самого дорогого мне человека, я вдруг вспомнил о моем корне жень-шене, растущем недалеко от Певчей долины…»

Пришвинские размышления о китайском

культурно-историческом типе

«В струящейся воде осенняя луна.

На южном озере покой и тишина.

И лотос хочет мне сказать о чем-то грустном,

Чтоб грустью и моя душа была полна».

Л И Б О.

«Главное, что меня разделяет с китайцами, это – что я считаю, записываю и во всём отдаю отчет себе самому. У них же всё на доверии и всё в памяти…»

Вот и впечатляющая картина, связанная с созерцанием новонайденного корня жизни:

«…приковало меня к созерцанию корня молчаливое воздействие на мое сознание этих семи человек, погруженных в созерцание корня жизни. Эти живые семь человек были последними из миллионов за тысячи лет, ушедших в землю, и все эти миллионы миллионов так же, как эти последние живые семь человек, верили в корень жизни, многие, может быть, созерцали его с таким же благоговением, многие пили его. Я не мог устоять против этого внушения веры, и как все равно на берегу морском отдавался на волю какого-то большого планетного времени, так точно теперь отдельные жизни человеческие были мне как волны, и все они ко мне, живому, катились, как к берегу, и как будто просили понимать силу корня не по себе самому, которого скоро тоже размоет, а в сроках планетных и, может быть, еще и Дальнейшего времени. Впоследствии я узнал

Из ученых книг, что жень-шень - это реликт из аралиевых, что общество окружавших его растений и животных в третичный период земли теперь неузнаваемо переменилось, и вот это знание не вытеснило во мне, как это часто бывает, волнения, внушенного верой людей: меня и теперь, при всем моем знании, по-прежнему волнует судьба этой травки, за десятки тысяч лет переменившей в обстановке раскаленный песок на снег, дождавшаяся хвойных деревьев и среди них медведей…».

«Сильнее стало ощущенье шагов Истории самой»

«Звери третичной эпохи земли не изменили своей родине, когда она оледенела, и если бы сразу, то какой бы это ужас был тигру увидеть свой след на снегу! Так остались на своей родине и страшные тигры, и одно из самых прекрасных в мире, самых нежных и грациозных существ – пятнистый олень, и растения удивительные: древовидный папоротник, аралия и знаменитый корень жизни Женьшень. Как не задуматься о силе человека на земле, если даже оледенение субтропической зоны не могло выгнать зверей, но от грохота человеческих пушек в 1904 году в Манчжурии они бежали и, говорят, тигров встречали после далеко на севере, в якутской тайге».

«Чем успокаивает шум моря, когда стоишь на берегу? Мерный звук прибоя говорит о больших сроках жизни планеты Земли. Прибой – это как часы самой планеты, и когда эти большие сроки встречаются с минутами твоей быстренькой жизни среди выброшенных на берег ракушек, звезд и ежей, то начинается большое раздумье о всей жизни, и твоя маленькая личная скорбь замирает, и чувствуешь ее глухо и где-то далеко…

У самого моря был камень, как черное сердце. Величайший тайфун, вероятно, когда-то отбил его от скалы и, должно быть, неровно поставил под водой на другую скалу; камень этот, похожий своей формой на сердце, если прилечь на него плотно грудью и замереть, как будто от прибоя покачивался. Но я верно не знаю, и возможно ли это. Быть может, это не море и камень, а сам я покачивался от ударов своего собственного сердца, и так мне тогда трудно было одному и так хотелось мне быть с человеком, что этот камень я за человека принял и был с ним как с человеком…

Камень-сердце сверху был черный, а половина его ближе к воде была очень зеленая: это было оттого, что когда прилив приходил и камень весь погружал в воду, то зеленые водоросли успевали немного пожить и, когда вода уходила, беспомощно висели в ожидании новой воды… …я лег на камень и долго слушал; этот камень-сердце по-своему бился, и мало-помалу все вокруг через это сердце вступило со мной в связь, и все было мне как мое, как живое. Мало-помалу выученное в книгах о жизни природы, что все отдельно, люди – это люди, животные – только животные, и растения, и мертвые камни, - все это взятое из книг, не свое, как бы расплавилось, и все мне стало как свое, и все на свете стало как люди: камни: водоросли, прибои и бакланы, просушивающие свои крылья на камнях совершенно так же, как после лова рыбаки сети просушивают. Прибой примирил меня, убаюкал, и я очнулся, разделенный водой от берега; камень же наполовину был потоплен, водоросли вокруг него шевелились, как живые, а бакланов на косе теперь достали воды прибоя…»

Космически грандиозное Мироздание и необычайно ранимая человеческая индивидуальность… - «Молча мы стояли тут, на берегу, возле белого кружева океана, под мерный ход большого времени вместе с морскими ежами, ракушками и звездами узнавая счет своего человеческого маятника».

* * *

Русский язык как иностранный… Восприятие нашего языка представителями разных, других народов и народностей, разных культурно-исторических типов… Постижение русских судеб, русских характеров, русских индивидуальностей…

Особую роль в этом судьбоносном процессе играют произведения классики, входящие в золотой фонд мировой культуры… Таковы – пришвинские сочинения…

Такие – как пришвинский русско-китайский эпос «Ж Е Н Ь - Ш Е Н Ь»:

«В этом и есть творческая сила корня жизни: преодолеть границы самого себя и самому раскрыться в другом. Теперь и у меня есть всё: созданное мной дело, любимая жена и дети. Я один из самых счастливых людей на земле. Однако временами беспокоит одна мелочь, ни на что не влияющая, но о которой надо сказать. Каждый год, когда олени сбрасывают старые рога, какая-то боль и тоска гонит меня из лаборатории, из библиотеки, из семьи. Я иду на скалу, из трещин которой вытекает влага, будто скала эта вечно плачет. Там в памяти воскресает прошлое: мне видится виноградный шатер, в который Хуа – лу просунула копытце, и боль оборачивается вопросом к каменному другу-скале или упреком себе: «Охотник, зачем ты тогда не схватил ее за копытце!».

Уроки Великого Мастера… Нравственно-духовные заветы человеколюбца, добротолюбца… - «Вместе со всеми тружениками новой культуры я чувствую, что из природной тайги к нам в нашу творческую природу перешёл Корень жизни и в нашей тайге искусства, науки и полезного действия искатели корня жизни ближе к цели, чем искатели реликтового корня в природной тайге»…

ВЕЛИКИЙ ЗВЁЗДНО-ШЁЛКОВЫЙ ПУТЬ КИТАЯ И РОССИИ

(нравственно-духовная энергетика эпохи 6 съезда КПК)

…………………………………………………………………………………………….

ЖЕНЬ-ШЕНЬ РОССИИ И ПОДНЕБЕСНОЙ

«Ж Е Н Ь - Ш Е Н Ь»:

китайско-русский философско-психологический эпос

МИХАИЛА МИХАЙЛОВИЧА ПРИШВИНА

«Искатель корня жизни приютил меня, покормил, не

спрашивая, откуда я и зачем сюда пришёл. Только уже

когда я, хорошо закусив, добродушно поглядел на него

и он ответил мне улыбкой, как знакомому и почти что

родному человеку, он показал рукой на запад и сказал:

- Арсея?

Я понял сразу его и ответил:

- Да, я из России.

- А где твоя Арсея? – спросил он.

- Моя Арсея, - сказал я, Москва. А где твоя?

Он ответил:

- Моя Арсея Шанхай.

Конечно, так пришлось и сошлось в нашем языке «моя

по твоя» совершенно случайно, что у него, китайца, и у

меня, русского, была как будто общая родина Арсея, но

потом, через много лет я эту Арсею стал понимать здесь,

у ручья, с его разговором и считай просто случайностью,

что когда-то Арсея Левена была в Шанхае, а моя Арсея

в Москве».

МИХАИЛ П Р И Ш В И Н. «Жень-шень».

Россия и Китай… Поднебесная и Великороссия… Взаимосвязь, взаимообогащение двух величайших культур, истоки которых – в неимоверных глубинах тысячелетий.

Духовно-нравственная энергетика судьбоносной преемственности… Гуманитарно-этические уроки традиций, «очеловеченных» достопамятностей… Народная педагогика, народная эстетика… Уроки и заветы «открывателей путей»… - «Добродетель предков – это то, что я получил от них в наследство. Надо помнить о том, как трудно было ее накопить. Благополучие потомков – это то, что зачинается мной. Надо помнить о том, как легко его растерять», - древнекитайская народная мудрость. «Человек не должен печалиться, если он не имеет высокого роста, он должен лишь печалиться о том, что он не укрепился в морали»,- весомо заметил Конфуций.

Таинственно-благодатный зов творчества и вдохновения… Космос души личности… «Вочеловечение» природы… Живое пламя созидания… Михаил Пришвин

доверил своему дневнику заветное наблюдение: «…Моя поэзия есть акт дружбы с человеком, и отсюда моё поведение – пишу, значит люблю».

«…пишу, значит люблю…». Любовь, радость, счастье бытия одухотворили, вочеловечили, озарили горизонты и зов тысячелетий… Об этом – и «Ночная дума» древнекитайского лирика-философа С у Ш и (1037 – 1101): «Ветер что-то шепчет в тростнике. Этот шепот – та же тишина. Дверь открыл и вижу: под дождём в озере купается луна. Спит рыбак и чайка тоже спит, - может быть у них похожи сны? Вынырнула рыба из воды – словно демон в проблеске луны»… Остановленные мгновения Прекрасного… - «То нахлынет на песок волна, то, следы оставив, отойдет… В ивняке луна, собрав лучи, паутину тонкую плетет… Наша жизнь стремительно быстра, соткана тревогой и тоской, А отдохновенье – только миг, незаметный в суете мирской. Вот пропел петух, а вслед за ним – колокольный звон и птичий гам. Барабан вещает, что пора паруса расправить рыбакам!»

* * *

Сам Михаил Михайлович Пришвин выделял свою (созданную в 1932 году) «китайскую книгу» «Жень-шень» среди прочих своих произведений: «Эта вещь моя коренная».

Появление этой пришвинской философско-психологической повести приветствовалось

выдающимися мастерами культуры. Михаил Шолохов, например, спрашивал своего адресата о новом пришвинском сочинении: «Читали ли Вы его «Корень жизни»? - и добавлял: - Если нет, - очень советую прочитать! Такая светлая, мудрая, старческая прозрачность, как вода в роднике. Я недавно прочитал и до нынешнего дня на сердце тепло. Хорошему слову радуешься ведь, как хорошему человеку» (письмо от 28 декабря 1933 года актрисе Камерного театра Гринёвой, читавшей с эстрады классику).

Из авторского примечания к повести «Жень – шень»:

«Аналогично перелету птиц у животных существует своя миграция, особенно заметная на Дальнем Востоке. Перешел русскую границу, перевалил какой-то хребет и увидел перед собой голубой океан. Да, вот только за одно только за это, чтобы увидеть с высоты перед собой голубой океан, можно бы отдать трудных ночей, когда приходилось спать на слуху, по-звериному, и есть, что только придется добыть себе пулей. Долго я любовался с высоты, считая себя по всей правде счастливейшим в мире человеком…»

«За сизой дымкою вдали горит закат,

Гляжу на горные хребты, на водопад:

Летит он с облачных высот сквозь горный лес –

И кажется, что Млечный Путь упал с небес».

Л И Б О (701 – 762/763)

Автобиографический пришвинский повествователь рассказывает о том, как он впервые встретился с китайцем, искателем женьшеня. Океанское побережье. Фанза, укрытая от тайфунов в распадке Зусу – хэ. У фанзы орудия для выкапывания целебного корня: лопаточки, заступы, скребки, берестяные коробки. Окрестный пейзаж: радужно-причудливое великолепие ирисов, орхидей, лилий; густо обвитые лианами деревья невиданных реликтовых пород; заросли манчжурского ореха и дикого винограда

Одна из философско-психологических кульминаций пришвинской повести «Жень – шень» - несказанно-волнующее впечатление автобиографического повествователя от созерцания «чуда приморской тайги – самки пятнистого оленя Хуа – лу (Цветок – олень), как называют её китайцы». Тонкие ноги с миниатюрными крепкими копытцами… Добытчик мог легко обзавестись трофеем, но он пощадил Хуа – лу… Психологическое пояснение этого поступка: «…голос человека, ценящего красоту, понимающего ее хрупкость, заглушал голос охотника. Ведь прекрасное мгновение можно сохранить, если только не прикасаться к нему руками. Это понял родившийся во мне едва ли не в эти мгновения новый человек».

«Диалектика души» китайского искателя Лувена.

«Рассвет встает,

Рассвет встает,

Отжил умерший свет.

Весна пришла,

Весна пришла,

Вселенная снова живет.

Да здравствует жизнь,

Да здравствует жизнь!

Фениксы вновь живут.

Г О МОЖО.

«Однажды ночью Лувен разбудил меня и просил выйти. Он показал мне в ту сторону, где Большая Медведица, опираясь на черную гору углом своей обыкновенной кастрюльки, как бы вытаскивала из-за хребта последнюю недостающую звезду своего хвоста. Какие звезды начались! Сколько их сыпалось!..»

Грандиозный космический «ландшафт», когда даже целое созвездие кажется «обыкновенной кастрюлькой»… Тысячелетиями повторяющийся животворный ритм гона пятнистых оленей…

Человек и Природа. Человек и Мироздание. Человек и Вселенная…

«Сибирь начала дышать в нашу сторону, и субтропики южного приморья начали одеваться в сибирский наряд… В прохладных утренниках закраснелся лист винограда, ясень стал золотиться. А самое главное, постоянные туманы исчезли, и как у нас веснорй солнце является, так явилось оно тут осенью – и какое солнце явилось! Оно светило тут совершенно так же, как светит солнце в Италии, и в этом свете сибирская осень вспыхнула и зацвела гораздо ярче всех весенних цветов обыкновенного нашего климата…»

Китаец Лувен - сын народа с тысячелетней историей

(«В смысле истинной человеческой культуры я угадывал

в нём старшего и относился к нему почтительно…»).

«Плывут облака отдыхать после знойного дня,

Стремительных птиц улетела последняя стая.

Гляжу я на горы, и горы глядят на меня.

И долго глядим мы друг другу не надоедая».

Л И Б О.

Автобиографический повествователь со всё возрастающей приязнью, углубляющимся интересом раскрывает в своем с о п у т н и к е новые качества, новые свойства характера, натуры. Лувен унаследовал от своих пращуров врачевательство, искусство исцелять физические раны и душевные боли. Кроме всемогущего женьшеня, пантов, у него лекарством были ещё кровь горала, струя кабарги, хвосты изюбра, мозг филина, всевозможные грибы наземные и древесные, всевозможные травы, корни, среди которых были и целебные травы, широко известные в далёкой Московии – ромашка, мята, валериана.

«…Так мы добровольно соединились: я, обученный европеец, с точки зрения китайца – капитан, способный во всем разбираться, придумывать новое, делать неожиданные открытия, и этот старый искатель жень-шеня, не только знающий тайгу и зверей, но умеющий глубоко их понимать и соединять вокруг них все в тайге своим родственным вниманием. В смысле истинной человеческой культуры я угадывал в нем старшего и относился к нему почтительно».

«Он, вероятно, видел во мне светлого европейца и относился ко мне с тем радостным удивлением и теплой дружбой, как относятся многие китайцы к европейцам, если только бывают уверены, что европейцы не хотят их насиловать и обманывать. В то время, конечно, я и не подозревал, куда приведет нас начатое дело и что оно наряду с воздухоплаванием и радио есть именно самое новое дело. Приручением животных люди занимались только на заре человеческой культуры и, добыв себе несколько видов домашних животных, почему-то забросили его и продолжали с домашним жить по рутине, а диких стрелять. Мы возвращались к этому делу с накопленным за это время безмерным знанием, и, конечно, и мы были другими, и по-другому должно было создаваться дело, начатое на заре человеческой культуры…» (глава У111).

«Мы подошли к могиле Лувена под огромным кедром. Китайцы вырубили в дереве небольшую кумирню, где совершают свои обряды, сжигают бумажные свечи. Вот тут, рассказывая подробности из жизни самого дорогого мне человека, я вдруг вспомнил о моем корне жень-шене, растущем недалеко от Певчей долины…»

Пришвинские размышления о китайском

культурно-историческом типе

«В струящейся воде осенняя луна.

На южном озере покой и тишина.

И лотос хочет мне сказать о чем-то грустном,

Чтоб грустью и моя душа была полна».

Л И Б О.

«Главное, что меня разделяет с китайцами, это – что я считаю, записываю и во всём отдаю отчет себе самому. У них же всё на доверии и всё в памяти…»

Вот и впечатляющая картина, связанная с созерцанием новонайденного корня жизни:

«…приковало меня к созерцанию корня молчаливое воздействие на мое сознание этих семи человек, погруженных в созерцание корня жизни. Эти живые семь человек были последними из миллионов за тысячи лет, ушедших в землю, и все эти миллионы миллионов так же, как эти последние живые семь человек, верили в корень жизни, многие, может быть, созерцали его с таким же благоговением, многие пили его. Я не мог устоять против этого внушения веры, и как все равно на берегу морском отдавался на волю какого-то большого планетного времени, так точно теперь отдельные жизни человеческие были мне как волны, и все они ко мне, живому, катились, как к берегу, и как будто просили понимать силу корня не по себе самому, которого скоро тоже размоет, а в сроках планетных и, может быть, еще и Дальнейшего времени. Впоследствии я узнал

Из ученых книг, что жень-шень - это реликт из аралиевых, что общество окружавших его растений и животных в третичный период земли теперь неузнаваемо переменилось, и вот это знание не вытеснило во мне, как это часто бывает, волнения, внушенного верой людей: меня и теперь, при всем моем знании, по-прежнему волнует судьба этой травки, за десятки тысяч лет переменившей в обстановке раскаленный песок на снег, дождавшаяся хвойных деревьев и среди них медведей…».

«Сильнее стало ощущенье шагов Истории самой»

«Звери третичной эпохи земли не изменили своей родине, когда она оледенела, и если бы сразу, то какой бы это ужас был тигру увидеть свой след на снегу! Так остались на своей родине и страшные тигры, и одно из самых прекрасных в мире, самых нежных и грациозных существ – пятнистый олень, и растения удивительные: древовидный папоротник, аралия и знаменитый корень жизни Женьшень. Как не задуматься о силе человека на земле, если даже оледенение субтропической зоны не могло выгнать зверей, но от грохота человеческих пушек в 1904 году в Манчжурии они бежали и, говорят, тигров встречали после далеко на севере, в якутской тайге».

«Чем успокаивает шум моря, когда стоишь на берегу? Мерный звук прибоя говорит о больших сроках жизни планеты Земли. Прибой – это как часы самой планеты, и когда эти большие сроки встречаются с минутами твоей быстренькой жизни среди выброшенных на берег ракушек, звезд и ежей, то начинается большое раздумье о всей жизни, и твоя маленькая личная скорбь замирает, и чувствуешь ее глухо и где-то далеко…

У самого моря был камень, как черное сердце. Величайший тайфун, вероятно, когда-то отбил его от скалы и, должно быть, неровно поставил под водой на другую скалу; камень этот, похожий своей формой на сердце, если прилечь на него плотно грудью и замереть, как будто от прибоя покачивался. Но я верно не знаю, и возможно ли это. Быть может, это не море и камень, а сам я покачивался от ударов своего собственного сердца, и так мне тогда трудно было одному и так хотелось мне быть с человеком, что этот камень я за человека принял и был с ним как с человеком…

Камень-сердце сверху был черный, а половина его ближе к воде была очень зеленая: это было оттого, что когда прилив приходил и камень весь погружал в воду, то зеленые водоросли успевали немного пожить и, когда вода уходила, беспомощно висели в ожидании новой воды… …я лег на камень и долго слушал; этот камень-сердце по-своему бился, и мало-помалу все вокруг через это сердце вступило со мной в связь, и все было мне как мое, как живое. Мало-помалу выученное в книгах о жизни природы, что все отдельно, люди – это люди, животные – только животные, и растения, и мертвые камни, - все это взятое из книг, не свое, как бы расплавилось, и все мне стало как свое, и все на свете стало как люди: камни: водоросли, прибои и бакланы, просушивающие свои крылья на камнях совершенно так же, как после лова рыбаки сети просушивают. Прибой примирил меня, убаюкал, и я очнулся, разделенный водой от берега; камень же наполовину был потоплен, водоросли вокруг него шевелились, как живые, а бакланов на косе теперь достали воды прибоя…»

Космически грандиозное Мироздание и необычайно ранимая человеческая индивидуальность… - «Молча мы стояли тут, на берегу, возле белого кружева океана, под мерный ход большого времени вместе с морскими ежами, ракушками и звездами узнавая счет своего человеческого маятника».

* * *

Русский язык как иностранный… Восприятие нашего языка представителями разных, других народов и народностей, разных культурно-исторических типов… Постижение русских судеб, русских характеров, русских индивидуальностей…

Особую роль в этом судьбоносном процессе играют произведения классики, входящие в золотой фонд мировой культуры… Таковы – пришвинские сочинения…

Такие – как пришвинский русско-китайский эпос «Ж Е Н Ь - Ш Е Н Ь»:

«В этом и есть творческая сила корня жизни: преодолеть границы самого себя и самому раскрыться в другом. Теперь и у меня есть всё: созданное мной дело, любимая жена и дети. Я один из самых счастливых людей на земле. Однако временами беспокоит одна мелочь, ни на что не влияющая, но о которой надо сказать. Каждый год, когда олени сбрасывают старые рога, какая-то боль и тоска гонит меня из лаборатории, из библиотеки, из семьи. Я иду на скалу, из трещин которой вытекает влага, будто скала эта вечно плачет. Там в памяти воскресает прошлое: мне видится виноградный шатер, в который Хуа – лу просунула копытце, и боль оборачивается вопросом к каменному другу-скале или упреком себе: «Охотник, зачем ты тогда не схватил ее за копытце!».

Уроки Великого Мастера… Нравственно-духовные заветы человеколюбца, добротолюбца… - «Вместе со всеми тружениками новой культуры я чувствую, что из природной тайги к нам в нашу творческую природу перешёл Корень жизни и в нашей тайге искусства, науки и полезного действия искатели корня жизни ближе к цели, чем искатели реликтового корня в природной тайге»…

1.0x