Последний бой капитана
Последние пятьдесят вёрст Андрей Борисович проделал пешком за три неполных дня. Часто присаживался для короткого отдыха в сквозной тени кустов и деревьев. Ночевал в покинутых татарских хижинах у дороги.
Едва держась на ногах от усталости, пропотевший, в пропылённом мундире, Корнин поднялся из долины Бельбека вместе с такими же, как он, «пешцами» на Мекензиевые высоты и увидел сразу всё: Северную бухту внизу, в полукольце лиловых гор, справа чёрно-синее море в разрыве земной тверди. По полуденному берегу залива рассыпались строения Городской и Корабельной сторон, разделённых невидимой отсюда Южной бухтой.
Так вот какой он, Севастополь! Батареи у моря выделяются размерами оборонительных сооружений. Неприятельский флот дымит трубами далеко на внешнем рейде. Подойти ближе им мешают затопленные корабли из эскадры Нахимова. Русские суда, оставшиеся на плаву, грозят им, словно перстами, из глубины Северной бухты голыми мачтами. Их пушки переданы бастионам. Небо над головой чистое, но низко по холмам часто и коротко сверкает. И клубятся облака, порождаемые орудиями, не умолкают раскаты грома. Там осадные позиции врагов. Над ними, вроде бы хаотично, носятся рои чёрных точек, иногда вспыхивая в полёте, как комары в огне свечи. Старый артиллерист знает, что это такое.
Понтонный мост на цепях соединял берега Северной бухты. На въезде толпились солдаты, сбились - не разъехаться - повозки и орудия в упряжках. С понтонов на берег вывозили раненых, покидали город последние жители. Офицер охраны, при виде старого капитана, удивился его экипировке, подумал с сарказмом: «Подкрепление из богадельни». Но кресты и медали на груди старика не позволили задержать его.
Пройдя версту по качающемуся и заливаемому волнами дощатому настилу, Корнин оказался в осаждённом Севастополе. Здесь гул канонады усилился во сто крат, лопались бомбы, свистели осколки. Ветеран наполеоновских войн лишь морщился. Он не знал, куда идёт. Вели ноги, не разум. Они, вдруг помолодевшие, сильные, несли его большое и невесомое тело в юго-западном направлении (определил по солнцу), в сторону Карантинной бухты. Улицы Городской стороны были пустынны, усыпаны осколками камня, битой черепицей, стеклом, древесной щепой. Не осталось целых домов за посечёнными осколками акациями и шелковицами. Иногда какие-то люди, в одиночку и группами, пробегали мимо, не взглянув на забредшего в их юдоль чужака.
Наконец вышел на распахнутые ворота в жёлтом заборе из ракушечника. В глубине захламленного двора открылся низкий дом под проломленной в нескольких местах крышей из оранжевой черепицы. У входного проёма без дверных створок толпились офицеры, кто в чём одет, в растерзанном виде. Узкоплечий капитан, без картуза, плачущим голосом что-то вещал им с крыльца. Завидев входящего в ворота, замахал издали плетьми-руками, будто явилась его нетерпеливому взору долгожданная невеста. И опустил руки, умолк в растерянности, поражённый «музейным» видом незнакомца, когда тот приблизился к дому. Корнин поспешил представиться, сказал, откуда он, какое побуждение привело его в Севастополь. Офицеры ответили возгласами одобрения. Капитан, в свою очередь, назвал себя Красновым-Ярским. И продолжил, чуть ли не рыдая:
- Полюбуйтесь на этих троянцев, капитан. Последние. Как распределить их по люнетам! Лезут под бомбы, словно мальчишки. Герои! Кому командовать? Голубчик… Простите за фамильярность – мы все здесь одного звания, пардон, покойницкого. Христом Богом прошу, поспешите вон за тем унтером на люнет Чернышова. Там сейчас только нижние чины при одном орудии. Примите командование, пока подкрепление с офицерами не подойдёт. А?
Корнин молча отдал честь капитану и направился к воротам, дав знак кивком головы унтеру, стоящему в стороне от оберов: веди, служилый. Тот изобразил фигурой и правой рукой совсем не уставной жест, отдалённо напоминающий приветствие, и запылил разбитыми сапогами в указанном направлении.
За домом горбилась сухая, изрытая снарядами пустошь. На дальнем краю её виднелись на возвышенных местах укрепления. Разбитая дорога начала ветвиться. Фейерверкер сошёл на тележную колею, ведущую влево и полого в гору, вдоль Загородной балки, за которой находились осадные позиции французов.
- Неужели, любезный, ни один ваш офицер не уцелел? – спросил у маячившей перед ним узкой спины Корнин.
Фейерверкер, ростом под стать капитану, но сухой, жилистый, с вислыми хохлацкими усами, замедлил шаг и дал командиру нагнать себя.
- Всих ахвицеров, ваше благородие, ранком повбывало.
Люнет Чернышова, на горке, опоясанной траншеями и ложементами, открылся с фланга. Нечаянный командир, желая осмотреть состояние фасов, принял роль ведомого - повёл фейерверкера в обход укрепления. Фасы люнета, разбитые вражеским огнём, топорщились остатками плетёнок с насыпанной в них землёй, так называемых туров. Печальное зрелище представлял и противоположный фланг, куда угодил снаряд из орудия чудовищного калибра. С открытой тыловой стороны старый артиллерист увидел корабельную пушку на высоком лафете, направленную жерлом в сторону осадных позиций французов. Два орудия были сброшены с поворотных платформ силою взрывов при неприятельском артобстреле. Бастион сплошным слоем покрывали осколки, искорёженное железо, куски плетёнки, комья сухой земли и разбитые ящики. Вход в блиндаж был ничем не защищён. Россия! Не успели глаза привыкнуть к полумраку, как по барабанным перепонкам ударило: «Здравия желаем!»
- Здорово ребятушки! Заскучали? - ответил капитан.
Теперь Корнин различил бомбардиров, обрадованных появлением офицера и фейерверкера.
Капитан сбросил на лежанку свою поклажу.
- Зовите меня, просто Борисыч, мужики. Боеприпас есть?
- А як же, е в пороховом погребу, - поспешил фейерверкер, подчёркивая тем самым, что здесь он второе лицо.
- Ну, хорошо, показывай оборонительную казарму.
Пока шли по бастиону, несколько бомб разорвалось слева, справа, сзади и прямо перед носом. Не задело. Не судьба, значит. Корнин озаботился: «Плохо. Укрепление не отвечает, значит, мы провоцируем штурм». Фейерверкер отошёл к брустверу посмотреть, откуда стреляют. И вдруг завопил:
- Йду-у-уть!
Выглянул и командир. Действительно, от неприятельских батарей уже спускалась в Загородную балку в направлении русских оборонительных позиций густая колонна, кажущаяся на таком расстоянии неопределённо одноцветной, тёмной. На вопль фейерверкера стали выскакивать из блиндажа канониры, потерявшие при утреннем обстреле свои орудия. Обслуга уцелевшей пушки стала без суеты готовить её к бою. Корнин едва не скомандовал привычно: «Первое, второе!» - но вспомнил, что осталось всего-то одно орудие на батарею.
«Неужели солдаты не понимают, что это конец?» Его браво-ребятушки (теперь и уже до конца – его, что бы там ни решило начальство!), приладив к ружьям штыки, заняли место вдоль бруствера. «Неужели не понимают? – опять подумалось. – Нет, просто не боятся, привыкли». Он окликнул бомбардиров. К нему повернулись молодые лица Все как один молодые. И сразу созрело решение. Капитан ещё раз посмотрел в сторону балки.
Колонна приближалась. Можно было различить синие куртки и красные штаны французов. Развевался триколор. Рокотали барабаны. «Идут как на параде». А это что за новшество военного искусства!? - Впереди, никем не прикрытая, шла, закутанная от плеч до сапог в чёрную шаль простоволосая женщина. Голова её была белой. Сквозь неё просвечивались фигуры пехотинцев, шагающих за её спиной, будто женщина была из дымчатого стекла. Сомнений быть не могло – маркитантка! Та самая гадалка из четырнадцатого года! Слёзы, вызванные порывом пыльного ветра, затуманили взор. Корнин протер глаза обшлагом рукава, а когда острота зрения восстановилась, странный «заслон» перед французской колонной исчез. Привиделось!
Первые шеренги уже миновали понижение и, не сбавляя шага, начали подниматься по косогору к линии защитников, выжидавших, когда можно пустить в ход гладкоствольные ружья. Медлить нельзя, пора!
-Братцы! Слушать мою команду!… Очистить бастион! Всем, с оружием, быстрым шагом, бегом на соседний редут!
Солдаты были готовы умереть без позы, но пустая бравада была им чужда. Они выполнили свой долг, раз приказано отступать. И остатки орудийной команды без суеты устремились к выходу. Корнин успел выхватить у фейерверкера запал и, проводив глазами последнюю спину, стал возле орудия.
Красноштанные совсем близко, на ходу дают залп из штуцеров. Пульки с тонким свистом проходят высоко над головой последнего защитника люнета. Тут только Корнин вспомнил, что кроме этой пушки, способной сделать последний выстрел, другого оружия у него нет. «Неужели плен? Позор!» Это слово прозвучало в нём громче, чем отрывистый, металлический голос орудия. Заряд картечи выкосил в плотной колонне совсем близких синих мундиров аккуратное углубление, но на флангах наступающие закричали от страха и бросились бегом вперёд. Корнин только попятился на несколько шагов, а французы, как синицы на заборе, уже на бруствере и прыгают вниз с ружьями наперевес. Капитан прижимается спиной к лафету пушки, сапогом наступает на брошенный банник. Неожиданно обретённое оружие придаёт сил и уверенности. Но он уже окружён рослыми солдатами, готовыми поднять врага на штыки.
- Стойте! Не сметь! - кричит офицер в парадных эполетах, с саблей в руке, и обречённому. – Храбрый капитан, сдавайся!
Артиллерист показывает крепкие, не поддавшиеся старости, желтоватые от никотина зубы, отвечает на языке своего врага:
- Сдались французы под Парижем, а я – русский, в русском Севастополе!
Бой за высоту окончен, двух офицеров противоборствующих армий плотно обступили любопытные. Чем закончится диалог? Пленить русского проще простого, но при этом необходимо сохранить достоинство. И молодой лейтенант остаётся истинным французом:
- Я мог бы принудить вас повиноваться или расстрелять, но вы оскорбили Францию, следовательно, меня. Вы дворянин? Прекрасно! Значит, дуэль. Поскольку вызов с моей стороны, выбирайте оружие.
Корнину вдруг стало так весело, будто он оказался участником легкомысленной мальчишеской забавы.
- Оружие? Извольте, сударь, вот моё оружие.
И старый артиллерист взял наизготовку, как копьё, банник, подумав: «Замкнулся сорокалетний круг. Я должен умереть, моя очередь». Француз пожал плечами:
- Я, месье, фехтованию на этих штуках не обучен.
Русский ободряюще улыбнулся:
- Как старший по возрасту и званию, разрешаю вам отражать мои удары саблей. Начнём. Ну, смелее!
Поединок длился недолго. Победила молодость и более совершенное оружие, чем щётка на палке для прочистки пушечного ствола.
Послесловие к подборке
Когда пал Севастополь, объявился в Ивановке узкоплечий капитан с плаксивым голосом. Назвался Красновым-Ярским. Ему случилось увидеть мёртвого Корнина на разгромленном люнете Чернышова. Французы подбирали тела своих у подножия укрепления. Наверху, возле орудия, был обнаружен только один труп, в русском мундире времён Наполеоновских войн. Капитан велел солдатам тут же вырыть могилу. Вместо савана использовали офицерский плащ, а православный крест соорудили из обломков ящиков. Когда батюшка отпевал покойника, на батарею поднялся из лощины французский офицер. Молча, с расстроенным лицом, отстоял панихиду, дождался конца погребения и, перекрестившись слева направо, как католик, понурив голову, спустился к своим.
- Вот, сударыня, всё, что осталось, - заключил свой рассказ заезжий капитан, выкладывая на стол наградные кресты и медали погибшего.
- Скажите, - через силу выдавила из себя Антонина, - куда… Куда его пуля…
- Не пуля. Рана сабельная, концом клинка. Вот сюда, - показал Краснов-Ярский на себе, ткнув большим пальцем в область сердца.
Антонина, молодцом державшаяся до этой минуты, зажмурилась, брызгая крупными слезами, застонала, будто сам нежданный гость проткнул острой сталью её сердце...
Однажды, перебирая бумаги покойного брата, Антонина обнаружила запись на отдельном листе. Верхняя строчка была подчёркнута: Из Авесты.
Ниже твёрдой рукой старательно выведено: И ответил дух добра и чистых стихий Агура-Мазда на вопрос растерянных людей, ищущих бога, в чём зерно его учения: «Кто пашет поле, кто сеет хлеб, тот возделывает Аша – Царство Света и Правды».
КОНЕЦ
На заставке разрушенный бастион, фото из Яндекса
