Авторский блог Сергей Сокуров 06:42 25 декабря 2017

Земная жизнь после смерти

Продолжение очерка «Властитель униженный и оболганный»  

Предисловие к настоящей публикации

В предыдущей публикации, посвящённой 240-летию со дня рождения победителя Наполеона, есть следующий абзац:

Работая над романом «Чёрный гусар и его потомки», я творческим путём близко сошёлся с Александром и обнаружил возле него гусарского ротмистра, который сопровождал императора в его прогулках по окрестностям Царского Села летом 1825 года, последнего в жизни Александра.

От этого и продолжаю.

Однажды государь в присутствии ротмистра Сергея, сына Борисова, которому с недавних пор доверял, разоткровенничался, поваторяя не раз уже высказанное: «Я не создан для высшей власти. Это династическая ошибка, случай. В юности мечтал удалиться от мира, жить отшельником… Впрочем, я о другом…Ваш отпуск закончился, ротмистр, но в свой полк вы вернётесь не скоро. Сначала выполните моё секретное поручение».

1.

Ротмистру предстояло выехать в Таганрог, городишко у Азовского моря. Там наведаться в военный госпиталь, представившись чиновником по опеке героев войны. Дознаться, сколько жизни осталось тяжело больному унтер-офицеру Ивану Николаеву. Постараться снять с него портрет, лучше по памяти. «Вы ведь владеете рисунком, ротмистр? – уточнил царь, передавая тайному порученцу дорожный баул. - Здесь всё, что вам понадобится в дороге, также паспорт на имя Сергея Борисовича Борисова, и прочие документы для беспрепятственного проезда через заставы эт сэтэра».

По возвращении царский посланец доложил: «Дни унтер-офицера Николаева сочтены, по мнению лекарей, осень он не переживёт». С этими словами Сергей Борисов подал государю карандашный рисунок. Александр увидел себя, только исхудавшего, измождённого, и удовлетворённо перевёл дыхание: «Отлично, ротмистр! Теперь вам предстоит выполнить моё второе задание. Запоминайте, не записывайте. Немедля выезжайте в Белёв Тульской губернии. Назвавшись живописцем, поселитесь под своим именем в доме прасола по фамилии Скорых. Там вскроете пакет с инструкциями и будете действовать согласно им. И ещё… Если явится неизвестное вам лицо, пароль -«корсиканец».

Усадьба Скорых стояла на отшибе, на обрывистом берегу Оки. Старик прасол ждал «столичного художника». Тот, снабжённый всем необходимым для живописи, принялся писать этюды на воздухе, далеко от дома не отлучаясь, да портреты хозяйской дочери Даши, очаровательной светло-русой девицы с грудью, просящейся на холст. За малую плату старый отец согласился, чтобы дочь позировала, только ни в каких «декальтетках», ни-ни, под присмотром матери.

В середине сентября стали распространяться по мещанской окраине слухи о пребывании императора в заштатном городишке Таганроге. Якобы тяжёлое заболевание императрицы Елизаветы вынудило царственного супруга, по рекомендации придворных лекарей, выбрать столь странный «курорт», предпочтя его немецким и отечественному Кисловодску. Вскоре «Санкт-Петербургские ведомости» подтвердили эти слухи. Царь куда-то периодически отъезжал, посетил госпиталь ветеранов. Потом – долгое молчание газет. Слухи, не получая свежей пищи, заглохли. Закончился октябрь. И вдруг ошеломляющая весть: император Александр Благословенный скоропостижно скончался в Таганроге.

2.

Первым побуждением невольного художника было скакать в седле в сторону Азовского моря, чтобы перехватить в дороге траурный кортеж. Но, воспитанный на воинском уставе, облечённый доверием государя, он не мог нарушить инструкцию. Офицер его императорского величества, временно скрывающийся за паспортом «живописца из Петербурга», находился на посту. Снять его может только царь или посланный государем человек, знающий пароль.

Пришёл день, когда в городе узнали, что траурная процессия с телом императора покинула Таганрог и медленно, останавливаясь для церковных служб в сёлах и городах, движется на север. Очевидцы делились впечатлениями. Якобы царственный покойник, располневший в последние годы жизни, стал неузнаваем - «точно шкилет в мундире». На лице кисея, сквозь неё просвечивает чёрное лицо, вылитый арап. Народ отовсюду стекается к шоссе, люди стоят в снегу на коленях часами. Войска маршируют, стреляют пушки. Глухое осуждение людей вызвало отсутствие возле гроба императрицы. Сказывали, что вдова, сославшись на хворь, до весны остаётся в Таганроге. Будто не супруга потеряла, а его денщика. Борисов решил не трогаться с места до появления незнакомца с паролем.

Миновала зима. Её скрасила в доме прасола женитьба «художника» на «натурщице». Живописцу требуется «натуральная натура», а не под кофтой, застёгнутой под подбородок. Опытный портретист уверенно предполагал, что там у Даши не меньше и не хуже, чем у прелестницы Тани, которую он писал и писал самозабвенно в уютной квартирке зелёного пригорода долгим проездом через столицу. Перед венчанием старик Фрол, обделённый сыновьями, выпросил у жениха, настоящей фамилии не имевшего, зваться впредь Скорых. «Потом всё вам отпишу», - добавил многозначительно.

Постоялец прасола, теперь его зять, за событиями в столице следил по газетам. Но прессу опережала народная молва. Царя хоронили в закрытом гробу. Только близким родственникам позволили взглянуть на лицо усопшего. При этом императрица-мать театрально воскликнула: «Да, это мой дорогой сын! Ах, как он исхудал!». 13 марта при погребении в Петропавловской крепости у гроба не видят супруги. Она только в середине зимы покинула Таганрог и тащится в Петербург почему-то кружным путём с небольшой свитой и с каким-то святым отцом, подобранным в дороге. Наступил май. Однажды поздним вечером к дому прасола подъехало несколько крытых экипажей. Даша, с отцом встречавшая гостей, заглянула к мужу с вестью: «Отец Фёдор Кузьмич, святой старец к нам пожаловал. Объявился он недавно в степном скиту, будто из земли вышел. Никто впредь его не видел. И ещё Лизавета, вдова-императрица с обслугой. Ну, я бегу устраивать их на ночь». Сергей направился было под одеяло, как дверь, ведущая в коридор, растворилась. На пороге стоял Александр Павлович в каком-то маскарадном одеянии. Император отпустил широкую окладистую бороду, с нитями седины, русую, как и волосы над лысеющим лбом! Узкие штаны и рубаха навыпуск из грубого холста увеличивали его и так большой рост. У Борисова вырвалось: «Ваше величество!». В ответ раздался знакомый голос: «Никогда больше… Слышите, ротмистр, не называйте меня именем покойного. Я бродяга без роду, без племени. Зовите меня отец Фёдор! Фёдор Кузьмич, если желаете. Я зашёл к вам просить помощи. Рука, которая меня вела к этому дому, свою роль исполнила. Теперь ваша очередь сопровождать меня. Вы согласны?». Как ни был сбит с толку, взволнован постоялец прасола, ему вдруг пришла дерзкая мысль полностью избавиться от своего сомнения. Он ничего не терял. Холодея от собственной смелости, ответил: «Обознался, отец Фёдор. Простите! Но я могу покинуть этот дом, лишь услышав приказ непосредственно из уст его величества. Если же вы его посланник, если выполняете высшую волю, пусть посмертную, я должен услышать пароль».

Пауза, и чётко, по слогам прозвучало: «Кор-си-ка-нец».

3.

В этой главе мы застаём Сергея Борисовича (уже Скорых) и его молодую жену Дарью, с неожиданным подопечным, в пути на Урал. Что удивительно, едут они в дормезе императрицы, вдруг скончавшейся в Белёве (шептались, она приняла яд). Никто из свитских не возразил, когда будто бы подобранный ими в причерноморской степи бродяга распорядился этим дорожным экипажем, как своей собственностью.

На одном из привалов за Волгой старец обратился к опекуну, назначенному ему Судьбой: «Пришёл срок всё прошлое оставить за этим Стиксом. И ротмистр Александрийского полка должен там остаться». Переложив перо из правой руки в левую, человек, похожий на скончавшегося в Таганроге императора (или двойник его), принялся выправлять паспорт мещанину Сергею Борисовичу Скорых на вынесенном из дормеза листе гербовой бумаги с подписью Александра I и государственной печатью.

4.

Попытка осесть в Красноуфимске Скорых не удалась. Городничий был неумолим, выпытывая у заезжего художника: «Старик, что с вами, он колдун или сумасшедший? Говорите, больным в дороге подобрали? Без паспорта? Откуда вам известно, что он Фёдор Кузьмич? А, сами так нарекли? Значит, родства не помнящий. Ничего, на съезжей вспомнит, странничек! За это у нас, по малому счёту, двадцать розог полагается и – в Сибирь на поселение».

Пришлось опекуну с женой и подопечным двигаться дальше на восток в надежде на гостеприимство свойственника белёвского прасола, томского купца Хромова. И не прогадали. Влиятельный горожанин оградил странника от придирок властей, позже исхлопотал для него паспорт. И жильём обеспечил в чёрной слободе, где селились ремесленники, мелкие торговцы и лица неопределённых занятий. С постройкой фабрики, в бараки окрест стал стекаться рабочий люд – бывшие каторжники, ссыльные, потомки беглых - публика бойкая и лёгкая на кровопускание. Место опасное и гнилое от стоячей воды стариц. Но Фёдор Кузьмич пожелал видеть вокруг себя убогих и страждущих, сирых и обездоленных. Участок о две избы, с купой фруктовых деревьев и грядками, окружал глухой забор. Фёдор Кузьмич выбрал меньшую избёнку. В большем строении разместились Скорых, ждущие прибавления. Архип, кучер и работник, обжил каморку при конюшне. Можно было перевести дух беглецам из Предуралья. Но назревала другая проблема. Царский баул с ассигнациями опал потёртыми кожаными боками, как старый конь. Обратиться к Хромову художник не решился. Неизвестно, насколько купец посвящён в тайну странника? Не приведёт ли неосторожное слово к непоправимым последствиям? Первым обеспокоился старец: «Значит так, сын мой, станем кормиться плодами земными. И от заводика. Мне достанет сил прирабатывать на стол. А ты к живописи вернись, чай не забыл как кисть держал». Крепкий старик намерение своё исполнил: устроился чернорабочим при котельной на фабрике.

5.

Сергей Борисович возвратился к живописи. Мастерскую выгадал на чердаке, подняв и застеклив часть крыши. Появились заказчики портретов и пейзажей. Томский художник становился модным. Большой удачей стал подряд на роспись церквей Богородице-Алексеевского монастыря, что позволило обзавестись няней и приходящей горничной, когда у Скорых появилась двойня – девочка и мальчик после долгого бесплодия Даши. Казалось, жизнь на новом месте налаживается. Но не уберёг Отец Небесный девочку от дифтерита. Однажды в те дни Сергей Борисович, застав жену на коленях перед иконами с благодарственной молитвой, не удержался: «За кого благодаришь!? За дочь?!». – «За Федю, - кротко отвечала жена. – Что живым Он его нам оставил». Смерть малютки сблизила супругов сильнее, чем прожитые вместе годы.

До Дарьи для чёрного гусара женщины вне родственного круга делились на предназначенных для утех и для женитьбы. С Дарьей Фроловной и Сергеем Борисовичем произошла самая обыкновенная история. Восемнадцатилетняя, зрелых форм девушка, обладающая внешностью неброской, но приятной тёплым выражением золотых глаз и какой-то осязаемой на расстоянии физической и нравственной чистотой. И тридцатичетырёхлетний, с мужественным лицом и романтической сединой, скажем, художник. Эта пара оказалась в одно время на ограниченной, лишённой конкурентов с той и другой стороны территории при обстоятельствах, благоприятных для возникновения интереса друг к другу. Логика событий в белёвском доме развивалась для девицы Скорых и заезжего жильца в одном направлении. Медовый месяц прошёл у Даши и Сергея на облучке дормеза от рассвета до заката с небольшим отдыхом в укромном месте в полдень да в ночных шалашах. Вспоминая совместно прожитые годы, супруги в лад выделяли дни изнурительного бега из Белёва в Красноуфимск, как самые радостные в их жизни. Ни разу муж не слышал упрёков от жены. Конечно, временами ей приходилось нелегко. Но ему некогда было присматриваться к ней, прислушиваться к её голосу. Он нёс царскую службу, был бессменным часовым на посту, определённом для ротмистра Александрийского полка императором Александром летом 1825 года. Ведь приказа о своём увольнении гусар так и не видел. Мысленно он продолжал называть себя ротмистром. Не столько сама эта служба отнимала силы Сергея, сколько необходимость хранить тайну, представляться частным лицом, профессиональным художником, искать выходы из сложных положений, даже с женой быть постоянно начеку. Но однажды он понял: Даша никогда ни о чём, что поставит его в тупик, не спросит, не вынудит его изворачиваться, лгать. Понимание этого принесло ему огромное облегчение. Если бы ему предложили ответить одним словом на вопрос, «какая у вас жена, сударь?», ротмистр ответил бы: «Уютная».

Голоса нечасто оживляли избу Скорых. Поскрипывали половицы от лёгких шагов хозяйки, исполнявшей свою женскую работу, да переминался с ноги на ногу Сергей Борисович у мольберта, не отвечая на попытки сверчка завести беседу. Художник работал углублённо, разговоры ему мешали. Только Даша и не нуждалась в них. Она и без слов слышала родного человека, знала, когда он хочет чаю или мысленно ищет набитую табаком трубку, или испытывает какое-то недомогание, но никак не может оторваться от полотна. Бывало, проходя мимо крутой лестницы, ведущей из сеней наверх, в мастерскую, окликнет: «У тебя изжога? Сейчас принесу яблоко, потерпи, милый». Даше достало сил стать ему опорой во дни кризиса в его отношении к Фёдору Кузьмичу. С бессменным охранителем загадочного старца случилось то, что должно было рано или поздно случиться под воздействием крайней усталости и безвыходного, отупляющего однообразием бытия. В то время известность седобородого, как «святого отшельника», раскаявшегося бродяги, стала распространяться с томской окраины на всю округу.

6.

Став признанным за Уралом живописцем, Сергей Скорых по-прежнему ощущал себя офицером на службе. Особенностью её была присяга верности не только лицу, которому он присягнул, но и делу, общему для повелителя и подчинённого. Только что за общее дело связывает его с Фёдором Кузьмичом, даже если под маской старца скрывается бывший император? Бывший! Не царь! Частное лицо. Значит, служение ему превратилось в исполнение обязанностей лакея. Ради какой такой высокой цели? Где здесь интересы Отечества? Никакого благородства в этом нет. Никакой пользы стране, народу. Каприз, и только!

Это умозаключение освободило Скорых от почти религиозного преклонения перед фигурой, последние годы облачённой в неизменные рубаху и портки из грубого полотна и простонародный армяк, по погоде. Ротмистр изо всех сил старался быть со старцем вежливым, но бывало, не мог скрыть раздражения. Старец заметил перемену в своём охранителе. Как-то, за обедом, при Даше, отозвался на какой-то прозрачный намёк своего опекуна на пустоту их существования: «Воля вольному. Ты свободен, Серёжа». Наступила тягостная пауза. С недавних пор художник стал небрежно относиться к тайне. А Даша была наблюдательна. И стала догадываться, что Фёдор Кузьмич совсем не тот человек, за которого себя выдаёт. Но кто он? Ответа не было. За словами, произнесёнными старцем, открылся ей только очень несчастный человек. Сергей встал из-за стола, поклонился. «Простите, отец». И поднялся в мастерскую. Старец не шевелился. Даша коснулась пальцами морщинистых и жёлтых, женственных кистей рук старого человека, сложенных одна на другой на краю стола перед тарелкой: «Что вас мучает, батюшка? А? Откройтесь, полегчает». – «Я отцеубийца, доченька, моё покаяние мне не к облегчению», - послышалось в ответ. Женщина не нашлась, что сказать. Проводив старца в его тесную обитель, она поднялась в мастерскую. Муж сидел неподвижно перед чистым холстом с потухшей трубкой. Заговорил первым: «Что делать, Даша, как быть?». – «Всё оставить как есть, мой друг. Ты единственный близкий человек нашего дедушки. Он нуждается в тебе, именно в тебе. Знаешь, служить тому, кто без тебя обречён на муки, возможно, на гибель, - наверное, самая большая удача в жизни. Послужи ещё, до конца. Ты же сам не простишь себе, если покинешь одинокого старика. Я тебя знаю».

После этого разговора мрачное настроение последних месяцев уже не возвращалось к Сергею Скорых. Не имело теперь значения, кто перед ним, Александр Павлович или рождённая воображением его фантомная тень.

7.

В начале апреля 1854 года весть о войне, объявленной царю Николаю королевой Викторией и Наполеоном III, достигла Томска. Фёдор Кузьмич, в лёгком армяке, осилил крутую лестницу в мастерскую художника, бросил в сердцах, что не вязалось с обликом старца: «Полюбуйся, Серёжа! Этого следовало ожидать. В пятнадцатом году, когда бежавший с Эльбы Бонапарт оказался в Париже, я… хочу сказать, император Александр имел удовольствие познакомиться с одним любопытным документом. Это был тайный сговор Лондона, Парижа и Вены о создании коалиции, направленной против России, их союзника. У… у царя хватило благородства предать забвению этот документ. В присутствии растерянного Меттерниха он бросил бумагу в огонь камина со словами «не время вникать в дипломатические каверзы, забудем об этом». Жаль, что бумага уничтожена. Публикация её сейчас пришлась бы кстати. Ведь чем эта девка куин и… как его?.. маленький племянник большого дяди объясняют ввод в Чёрное море своих кораблей? Их, видишь ли, не устраивает позиция Петербурга в дунайских княжествах. Это повод. Притом, весьма слабый, так как Россия согласилась вывести войска с Балкан. Причина же вечная – страх перед Россией. Нам завидуют – нашим просторам, нашим природным богатствам, стойкости большого народа. Всему завидуют». – « «Интересно, из каких источников святой отец мог узнать о тайной беседе Александра с австрийским дипломатом и о содержании сгоревшего документа?» - подумал Скорых.

Осведомлённость отца Фёдора о тайнах закулисной дипломатии первой четверти века художника не удивила. Старец нередко рассказывал о политических событиях прошлого с удивительными подробностями. Да так живо, изображая исторические фигуры в лицах, будто сам был участником судьбоносных игр музы Клио. Он словно переодевался в парадный генеральский мундир. Образный в его устах русский язык легко заменялся отличным французским. Рассказчик пересыпал свою речь, всегда к месту, немецкими словами и фразами, цитировал классиков литературы и политических деятелей по публикациям. И (удивительнее всего) по частным письмам некоему адресату. Создавалось впечатление, что безвестный бродяга в своё время общался, как сейчас с оборванцами чёрной слободы, со всеми этими коронованными Францами, Фридрихами и Георгами, с длинно нумерованными Людовиками, с Наполеоном. Выходило, он переписывался с мадам де Сталь, королевой Гортензией, с отставной императрицей Богарне. Напрашивался вывод о близком знакомстве «родства непомнящего» с Кутузовым и митрополитом Филаретом, с маршалом Мормоном, с казачьим генералом Платовым, с писателем Карамзиным. Выходило, лично ему был «без лести предан» Аракчеев и просто предан Сперанский. Конечно, объяснить это можно было и художественной одарённостью старца создавать на удивление собеседника живые фигуры искусством и силой воображения.

Однажды старец, по его словам, не помнивший, как оказался в заброшенном степном скиту, живописал въезд Александра I в столицу Франции на подаренном ему Наполеоном жеребце Эклипсе. Какое страстное вдохновение у рождённого мужиком или мещанином, ну, пусть сыном степного помещика! Чтобы войти в экстаз такой силы, мало быть просто свидетелем события. Надо пережить его в себе как высшую цель жизни, вершину своего «я». И где подопечный ротмистра получил столь блестящее образование? Может быть, явился миру величайший актёр, мистификатор, ныне играющий роль человека святой жизни?

Сергей Борисович не раз получал подтверждение последнему предположению. Бывало, Фёдор Кузьмич, осознав, что увлёкся перед слушателями, вдруг умолкал. Величественный, с виду, старый вельможа вдруг превращался в смиренного старца. А ведь только что завораживал собеседника прекрасно организованной речью. Обычно таинственный мистификатор, произнося свои монологи, ходил из угла в угол помещения, прижав правую руку к груди, а палец левой засунув за неизменный витой поясок. Как аркойный царь при жизни. Спохватившись же, присаживался на что попало.

8.

Сначала тропы к усадьбе, в которой жил старец, проложили простые томичи. Потом стали заглядывать к нему лица местного духовенства, мещане и купцы, чиновный люд и праздные дворянчики. Фёдор Кузьмич согласился с необходимостью отсеивать своих поклонников. Настоял только на том, чтобы «пилигримы» не отбирались по сословным признакам: «Несть ни простолюдина, ни князя».

Пришло время, когда, ради беседы с почтенным старцем, в Томск стали наведываться представители высшего духовенства из Екатеринбурга и Иркутска, именитые граждане со всей Сибири. К берегам Томи двинулись толпами лапотные ходоки. Старый кучер отгонял их от ворот метлой. Они стали собираться на противоположной стороне улицы, расселялись по соседям, неделями выжидая минуту, когда отец Фёдор появится в окне и благословит опускающихся на колени всех разом. Появились здесь и члены царской семьи. Разумеется, к старцу их допустили без промедления. О чём беседовали сиятельные пилигримы и отец Фёдор, осталось тайной. Поговаривали, что некие великие князья оставили денег на корм старцу.

С заводика Фёдор Кузьмич давно ушёл. Какие-то рубли всегда были у него на милостыню, на свечи, а питался он по-прежнему за одним столом со Скорых. Расходы на платье были мизерными, ибо даже в лютые морозы бывший бродяга носил летний армяк, голову покрывал ватным треухом, голые кисти рук держал в карманах. Непогода заставляла его менять мягкие суконные сапоги на тёплые.

9.

Во второй половине февраля телеграф донёс до сибирского города весть о внезапной кончине императора Николая I на пятьдесят девятом году жизни. Официально причиной смерти называлась простудная лихорадка, но судачили о самоубийстве. Якобы за неделю до рокового исхода император получил телеграфную депешу о поражении русской армии под Евпаторией. Царь тяжело переживал неудачи Крымской кампании. Он уже осознал, к какой катастрофе они ведут Россию. Для самоуверенного, одержимого тщеславием самодержца легче было наложить на себя руки, чем признать свою вину. Можно ли было представить себе плачущего атланта, державшего на своих могучих, казалось ему, плечах обветшавшую конструкцию монархической Европы! А он не скрывал слёз отчаяния, свидетельствовали придворные. Родился слух, будто лейб-медик Мандт признался адъютанту цесаревича, что император буквально вынудил его дать ему яд. Николай умирал в страшных муках, лицо покрылось жёлтыми, синими и фиолетовыми пятнами, как при сильном отравлении. Слух подтверждался решением царской семьи хоронить почившего в закрытом гробу, как и его брата Александра.

Бывший чёрный гусар принял версию самоубийства. Если Фёдор Кузьмич и Александр Павлович - одно лицо, то разве подмена в Таганроге не была своеобразным самоубийством императора? Имя победителя Наполеона высечено на надгробном камне; для всего мира. За исключением редких сомневающихся, он мёртв. И вот сейчас – тайна покрывает конец брата. Вспомнились слова маркитантки на бивуаке под Парижем: « Будут два самоубийства царей и два цареубийства, на последнем и сама Россия во гроб ляжет… Чья же очередь? И когда? Боже, спаси и сохрани Россию!

10.

Больше ничего значительного в последующие десять лет не произойдёт в жизни Сергея, сына Борисова. Ему довелось принять участие в самых громких событиях века. Наконец, он стал тайным исполнителем воли императора Александра Павловича. Какой «послужной список»! Но лишь в самом начале несколько лет вписаны в него яркими чернилами. А потом более трёх десятилетий рутины, «карьера» бессменного часового при «родства непомнящем» - для окружающих. В интимной же беседе этот «непомнящий» способен был вызывать из прошлого, из небытия тени вершителей судеб мира, оживлять дела давно минувших дней, которые изменили Европу.

11.

Тихая кончина старца Фёдора Кузьмича отозвалась печальным народным эхом по Зауралью. Да и в европейской части России не прошла незамеченной. Случилось это 20 января 1864 года. Старцу шёл восемьдесят седьмой год жизни, если верить тому, кто «родства не помнил». У ротмистра его императорского величества, так и не уволенного из армии, хотя он сам два года тому назад разменял восьмой десяток, почти не оставалось сомнения, кому он служил тридцать девять лет верой и правдой. И всё-таки, внутренне готовясь к кончине того, кто владел им, как крепостной «душой», Сергей Борисович с волнением ждал последнего слова старца. Была надежда, что умирающий наградит его признанием. Ведь исповедь священнику останется тайной. Купить её русский офицер, хоть и сменивший сословие, не мог по убеждению.

Почувствовав приближение конца, старец исповедался протоиерею своего прихода, попросив слабым жестом руки выйти из комнаты всех домочадцев и самых близких знакомцев, допущенных к умирающему. Потом комната вновь наполнилась избранными. Фёдор Кузьмич причастился Святых Таинств. И через четверть часа потерял сознание. Несколько суток отец Фёдор лёжал на спине в своей тесной, скупо обставленной комнате с богатой божницей, освещённой красной лампадой через стекло киота. На вопросы окружающих не отвечал. Стонал, размыкая губы, когда Дарья касалась их ложечкой с грушевым отваром на меду. В гостиной комнате, за отворенной дверью, духовенство служило молебны. Лекарь, присланный городничим, давно ушёл. Одни из праздно толпившихся в избе разошлись, наскучив ожиданием. Других ротмистр просил ждать во дворе. Умирающему не хватало воздуха.

Вдруг Сергею Борисовичу послышалось, будто умирающий зовёт его по имени и повторяет: «Воля… Воля тебе». С замиранием сердца стал ждать ключевое слово, - пароль «Корсиканец». Без него поставленный на пост не мог его покинуть, даже если этот пост у могилы того, кто ставит часового. Не дождался. Уже одной ногой за таинственным порогом, «непомнивший родства» произнёс неразборчиво несколько слов. Сергей Борисович приблизил ухо к белой бороде: «Что, что отче?» - Опять только хриплое дыхание и, вместе с последним выходящим из тела воздухом, внятно, в меру громко: «Кровь моих солдат… За Бурбонов?.. Грех… Нет, нет… Россия!».

12.

Старца по решению высших иерархов православной церкви, погребли в ограде Богородице-Алексеевского монастыря. На кресте и сейчас читается: Здесь погребено тело Великого Благословенного старца Фёдора Кузьмича.

Благословенный! Такой титул был преподнесён Александру I от имени народа за изгнание Наполеона из России. Так Скорых получил окончательный ответ сразу на все свои мучительные вопросы.

Заключение

Спустя год мещанка Дарья Скорых исхлопотала у церковных властей право положить тело отошедшего за мольбертом мужа в ногах старца. На сорок первый день после кончины художника вдова покинула чёрную слободу с небольшим багажом. Взяла с собой только предметы, хранящие родной голос и тепло мужниных рук.

1.0x