Игорь Малышев
Те, кто сейчас подумал, что статьи о живых друзьях так не начинаются, правы. Мой друг умер. И эта статья рассказывает о его жизни и смерти.
Возможно, вы его тоже знали. Его звали Максим Попов, и в первой половине двухтысячных он время от времени появлялся в эфире «Народного радио». А если вы ещё и житель подмосковной Электростали, то могли его видеть на митингах КПРФ…
Тяжело пишется. Вроде и сорок дней уже позади, и боль уже почти отпустила, а всё равно, задумаешься, вспомнишь, и снова болит.
Ну да ладно, боль пишущего – не проблема читающего. И дело к тому же ещё и в том, что о Максе нельзя писать в миноре. Это был человек-жизнь, порыв, эмоция.
Никогда не укладывался ни в какие рамки. Даже взять, к примеру, членство в КПРФ. Не знаю, подозревали ли его соратники по партии, но Макс не был коммунистом в чистом виде. Его любимым политическим деятелем был Нестор Иванович Махно. Анархо-коммунист, между прочим, что бы не плели о нём современные «историки». Не сомневаюсь, живи Макс в начале двадцатого века, непременно оказался бы в стане мятежного батьки, не признававшего никакой власти, кроме народной.
Макса знала едва ли не вся неформальная тусовка Электростали – панки, металлисты, готы… Двадцатилетние чувствовали в нём, едва ли не в два раза старшем, своего. Он совершенно не умел выстраивать между собой и остальными дистанций и барьеров. Редкое качество. Дети и подростки чувствуют это особенно остро. Он часто рассказывал, что на улицах города к нему подходят незнакомые подростки, спрашивают, как жизнь, жмут руки, уходят, улыбаясь, со словами «ладно, ещё встретимся». Макс, даже когда ему было под сорок, чувствовал себя с молодняком на равных. Хиппи шестидесятых говорили: «Не верьте никому старше тридцати». Максу, даже когда ему было глубоко за тридцать, верили. Возможно потому, что он сам верил людям.
У члена компартии, как правило, хватает дел. Особенно перед выборами. И неважно, президентские они, думские или местные. Надо собирать подписи, агитировать людей вживую, разносить по городу агитационные материалы. Я до сих пор вспоминаю те наши акции как праздник. Макс умел «подорвать» на такую, скучную, в общем, работу десятки парней и девчонок. И, кстати, далеко не все они являлись членами КПРФ. Это было непрерывное общение, периодически мы собирались, обсуждали ход работы. Выпивали, да. Но знаете, видели бы вы горящие глаза тех, кто участвовал в акциях, поняли бы, что дело не в алкоголе. В идее дело. Макс умел сообщить всем уверенность в том, что мы делаем большое, а, главное, правильное дело. А это, поверьте, пьянит почище любого спирта.
Он был комиссаром. Человеком слова, человеком идеи. За ним шли. Знакомство с ним почитали за честь. Девушки на пятнадцать лет младше смотрели на него с обожанием, парни – с уважением. И он не прикладывал для этого ни малейших усилий. Харизматик, да. Этот тип людей всегда редко встречался. Максу выпало счастье им родиться. И при этом ему совсем не хотелось завидовать. Мы, по крайней мере я, воспринимали это как должное. Имеет право.
Кстати, начинал он свою политическую деятельность в начале девяностых в совсем уж экзотичной и ныне почти забытой Партии Самоуправления Трудящихся Святослава Фёдорова. Самоуправление трудящихся, чувствуете дух махновской вольницы?
Идеологом той партии был Пётр Маркович Абовин-Егидес, человек необычайной судьбы, социалист, фронтовик, председатель колхоза, философ, эмигрант… Макс случайно нашёл его брошюру, прочитал. Мысли показались настолько родственными, что он написал Абовину-Егидесу во Францию письмо, где изложил (вчерашний школьник!) свои взгляды на устройство идеального общества. Пётр Маркович пришёл в восторг, ответил. А потом Святослав Фёдоров решил идти в политику и пригласил Абовина-Егидеса в Москву. Тот настоял, чтобы Макса ввели в Высший Совет партии. Особых успехов ПСТ не снискала, но Макс, которому тогда исполнилось двадцать два года, был зарегистрирован как самый молодой кандидат в депутаты Госдумы созыва 1995 года.
Потом пришло разочарование. ПСТ оказалась пустышкой. Абовин-Егидес умер, Фёдоров разбился на собственном вертолёте.
Макс вступил в КПРФ. К слову, этому предшествовали долгие и обстоятельные беседы с небезызвестным читателям «Завтра» адвокатом Дмитрием Аграновским, кто не знал, тоже электростальцем.
Харизма и энергия – великое дело. К середине двухтысячных Макс стал первым секретарём электростальского горкома КПРФ. Казалось бы, карьера рванула вверх, но для всякого, кто хоть немного следит за политикой, очевидно, что партия превратилась в абсолютно «карманную» оппозицию, читай, одну из опор власти. Макс был слишком живым, чтобы смотреть на это без эмоций.
Мы много разговаривали с ним в то время. Он не испытывал ничего, кроме раздражения от того, что является теперь первым коммунистом города. По крайней мере, официально. (Кстати, вот что уж он ненавидел, так это официоз).
Где ищет русский человек, когда рушатся его идеалы и гаснет «свет в конце тоннеля»? В алкоголе. Он и до этого не был трезвенником, а тут ещё и такой поворот событий…
Но сломало его даже не это. У него был сложный, так и не поддавшийся диагностике, недуг. Медики, не в силах выяснить причину и суть, назвали его эпилептиформными припадками. При таких симптомах нельзя пить вообще. Но кто бы смог объяснить это жёсткому, как арматура Максу? «Наши недостатки являются продолжением наших достоинств».
Можно ли было помочь ему в сложившейся ситуации? Мы пытались, у нас ничего не вышло. Возможно, живи Макс в советские времена, когда существовала система ЛТП, ситуацию можно было бы развернуть в другую сторону. А, может, и нет. Помня опять же о жёсткости его характера…
Медики исследовали его вдоль и поперёк, но так и не смогли определить причину недуга. Впрочем, я не удивлён. Макс был слишком сложной натурой, чтобы приборы, пригодные для обычных людей, смогли разобраться в нём.
Он всё чаще попадал в больницу. В марте этого года, придя в себя в больничной палате после очередного приступа, он, слабый, еле стоящий на ногах, заявил, что отправляется домой. Его отпустили. В начале марта морозы часто переваливали за двадцать. Макса нашли на территории всё той же больницы четыре дня спустя. Там есть уголки, куда редко ступает нога человека.
Что же в итоге? Остались стихи, память друзей. Жалость. И, знаете, осталось ещё нехорошее чувство облегчения. Макс умел задавать неудобные вопросы. Помните «человека с молоточком» из чеховского «Крыжовника»? Который должен приходить к двери каждого сытого и довольного жизнью человека и стучать, тревожить его, «напоминать стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других». По большому счёту, вопросами из разряда «почему ты не святой?»
У каждого должен быть такой человек. Макс постоянно задавал своим друзьям и знакомым этот вопрос (он мог выглядеть как угодно, дело не в форме). И, хотели мы того или нет, мы приподнимались, одёргивали себя.
И дело даже не в том, что сам Макс не был святым, просто каждому, кто хочет из себя что-то представлять, нужен такой человек рядом. А таких «людей с молоточками» даже меньше, чем харизматиков. Таких единицы. Но именно они «соль земли». Эта соль разъедает на нас ржавчину, заставляя становиться теми, кем мы должны быть.
Всё. Теперь всё.
Спи, Макс.
Нам будет трудно без тебя.
Максим Попов. Избранное
Поколение тайных импозантов
Полукровные дети междометий
Инфразвуков жалкие ценители
Состоим из солнечных сплетений
И боимся страшных покровителей
По подвалам мы бродили незамечены
По болотам пробирались осторожны
А как вышли на зыби окаянные
Так захныкали мы с дьяволом не схожи
По рукам расходились рукописи
И горели в огне помоек
Но явился кто-то бледный
И сказал, что отныне быть нам как волки
Сибарит раскрошившихся образов
Собирает мужиков на север
От тоски петь рапсодии
В Клондайках неоткрытых Мельпомены
Я ведь тоже вышел из ублюдков
И уйду в одну из топей
Чтобы встретиться с рогатыми
Что б сказал народ плохо кончил
Нас сроднил свет электрический
Разобщили жлобские страхи
Мы читали романы ужасов
И все двигались, шаг за шагом…
1992
Памяти убийцы
Восточный миф
Я все вру
«Аукцыон»
Брахман меняет краски
И прячась от огласки
Спешит укрыться в тень
Вся Индия с Китаем
Три фунта по утру
Скупает лен понуро
И вешает к костру
Один лишь корчит рожи
Он им ни сват, ни брат
По минскому базару
Бредет священный раб
Во рту он точит бритву
На внешних палачей
Меняя дых на мыло
Испуганных очей
Он статен беспричинно
Он мантры разучил
Одет вполне прилично
Но кровь его кипит
Он пел по мусульмански
В далеком страшном льне
И вот таджик ликует
Как Хлебников во сне
Все помыслы коварны
А нравы как в тюрьме
Ты пой нам мусульманин
На мутном языке
Монахиня разделась
И жаждет сладких ласк
Но он пришел за делом
Во лбу его алмаз.
Намаявшись с дороги
Он любит блеск очей
Он любит сумрак спален
Но в памяти свой свет.
Он помнит как точили
Враги свои ножи
Он помнит как любили
Удавки палачи
Он помнит как мечтая
Она взяла кинжал
И кровью поливая
Ходила здесь и там.
Поэт не хочет счастья
Он хочет мнимых снов
Он рвется к постоянству
В объятия кнутов
Но Муром знает веру
И знает судный час
Все муромчане любят
Под вечер выпить квас
В портянки закрутили
Большие топоры
Буддиста изловили
И в церковь отнесли
Повесили на стенке
- Пущай висит пока
Монахиню с лежанки
Кидала зла тоска.
Но он пришел из мести
Из правды древних книг
И руки заломивши
Молились падав ниц
Все ж вынул он без жалости
Всю правду ярких сутр
В ничто коня направил
Чтоб в волю отдохнуть
Он был магистр распутства
На бронзовом коне
Пришел одетый богом
Монахом иль во сне
Его боялись люди
Боялся эмират
Он отрубил всем головы
Чему был страшно рад
Он в кельях полутемных
Ласкал изгиб мечты
Он мчался словно солнце
На праздник доброты
Его прозвали аспидом
А он был чародей
С Малайзии явился
Убийца-раб в Бомбей.
1992
Начало хх века (история)
Настроения
Все пропью
Гармонь оставлю
Мировоззрением живучим
Пронизан каждый нелетучий
И я в словесной шелухе
Искал про небо по весне
Что было спето не при мне
О чем мечтаю в тишине
Как пафос брошенный тебе
Последний пес ласкаясь волком
Москвой, рабочим кривотолком
Боясь чужих и злых собак
Я шел к тебе мой верный враг
С бутылкой белого вина
Банальность тут уж всем видна
Я шел с завода. Ночь тиха
Как будто Днепр
Как будто стонет
Я рухнул в лес первопрестольный
Гоняя зайцев по снегам
Как смертью сокрушают храм
Наших сердец больных испугом
Разорван невод
Символ – плугом
Чужая рифма по мозгам
Нам душу ранит робот-хлам
Угодья снега поредели
Но, чу! Мертвячии свирели
Запели что-то по углам
То в городе пробитом спидом
Уфолог говорил дебилам
Про то, что стаяли снега
Такая уж пришла пора
Но я в неверье погрузился
И был в бору всем враг-убийца
И бабьим летом у ручья
Подглядывал, о том молча
И город трубами урча
Хотел меня
Но я был занят
Веревками любовью стянут
Из леса наблюдал за той
Что может скажет:
- Дорогой!
И на опушке на чужой
Она была совсем нагой
Сам Партизан лесных морей
Боялся повстречаться с ней
А я школяр и недоучка
Укрывшийся прославить ад
Готов был на любое дело
Но тут увидел это тело
И понял – бесконечно слаб!
Застигнутый врасплох меж веток
Застыл и замер
Словно враг
Мой нож оттягивал карман
И спецодежда палача
Жгла плоть невинного плеча
И леший говорил: - Не прав!
Но как я мог познать свой нрав?
Все время съедено мерзавцем
Грань поля-леса
Шаг посланца
Уж лучше елок-храмов тень
Чем поля золотого лень
Вот ствол-труба
Толчок мне в спину
И все-таки побег был смят
Тот кто изведал роскошь тыла
Познает перегнивший прах
Разврата шумного столицы
Окурков разных городов
И побывавший на границе
Не верит больше в силу слов
Струна рвалась
И вот порвалась
Я не палач, одет как все
А лес обыденно метался
Под ветром северным во мне
Как ванну принимает тело
Ручей, что тек здесь тыщу лет
Как гордый молодой вожак
Одел я серый свой пинжак
Куда идти?
Кругом лишь город
Бранит, шакалит, бьет в лицо
И будущее – сталь и сплавы
Сжимает мертвое кольцо
ХХ век еще в начале
Я заблудился
Боже мой
Еще в лесу шалит проказник…
А на столе лежит топор.
1992
Отступление от догмы.
страшилка для рабочих
из серии страшилок
для малолетних
Там где рыскает ночь по амбарам
По лесам, по опушкам окраин
Шел один
Шел ни лыком, ни взглядом
Но зарплатой своей не покинут
- Убейте, убейте меня!
А в кармане донос
Что скребется к нему в дом погост
А в небе дрянь
На мужика глянь, глянь
- Свят, свята!
Нигде нет и креста
Лишь во всех трубах по командиру
Муторно
Территория небожителей
Которые не дожили
Готовясь встать в рост
А герой тук, да тук
Да веревку на сук
Но донес его друг
Чтоб ни кто не покинул круг
Мстительный жрец ел огурец
Он был отец
Он был их творец
Он создал дом мод
У него перекошен рот
Наковальня звяк, звяк
Нет мужик, ты дурак
Бунт задумал вершить
Да на небо грешить
Жизнь – не жизнь
Так ведь это небо – потолок
А от жизни пинок
Сдай ее им
Пока ночь ползает по ухабам
Утром будет веселее хамам
Есть твой труп
1992
Увертюра-арматура
Странные мысли влекут в никуда
С крыши все льется и льется вода
Ты скоро устанешь сидеть у окна
Пристукнешь соседей
Порвешь провода
А с крыши по-прежнему льется вода
Твоя беда – еще не беда
Но только услышишь,
Чу – это луна!
И хочется спать,
Но не можешь, ты – раб
Ты раб полотенец, окурков и швабр.
И лица уверенно смотрят в лицо
И кажется подонок блюет на крыльцо
И кто-то безногий хочет уйти
Ему ты помог бы
Но он твой двойник
Уверенно лица в окошки глядят
Уверенно кошки в помойках сидят
Уверенно капает с крыши вода
Уверенно верят пустые глаза
Но руки не верят
Но руки спешат
Серьезно их дело -
Они ставят мат.
Король на престоле
В столице парад
К нам летчики дружно
В квартиру летят!
Их фото украсит семейный портрет
На них я похожий
Машите мне вслед
1993
Патетика
Когда в отрогах слабоумья
Я сам себя спускаю в ад
То вижу бледные улыбки
На мордах маленьких чертят
У дома ставни ненадежны
Их вышибет хмельной буян
Но в уголке всеми заброшенном
Храню облезлый свой наган
Не убежать, не схорониться
На крыше топчется шальной
А в подполе урод резвится
Но всех страшнее за стеной
Обломки запахов осенних
Не наполняют больше сад
Вот выпал снег. Но неизменно
Чьи лица с потолка глядят?
На церкви снова слышен колокол
Но не пугает он зверей
Осенним холодом прибитые
Они все ближе и смелей
Чуть солнце тусклое заморщится
На горизонте меж теней
Я просыпаюсь и работаю
Для тех кто знает каждый день
Беру рубанок и стамеску
Ваяю диких голых баб
И расставляю их по лесу
Чтоб эти завершить обман
В лесу полным-полно нездешних
Зачем они пришли сюда?
Белеют их белки зловещие
Меня туманит пелена
На небе устоялся холод
Он верно движется сюда
Ползет на брюхе словно голод
На дезертиров и солдат
1992
Герой
Пришел
Рубашка вся в крови
Обломки едких слов
Упрямо, дико хмурил бровь
Поэт Иван Петров.
Вернулся он один в живых
Из местных ходоков
Он ждет беды
Он видел сны -
Навязчивей идей
Его рубашка всех добрей
Его впитала кровь
И вот среди лесов-морей
Сидит Иван Петров.
1992
Кохландец
Хорошо быть влюбленным
Но я не из тех
Что бросают цветы
На попрание дам
Я из той стороны
Где убогий алкаш
Разливает мечты
В изумрудный стакан
Загорятся слова
И погаснут тот час
И оставят следы
На обрывках бумаг
А в суровых дворцах
Под цветущей землей
Собирают совет
Сохранить как покой
Ведь наследник ушел
Год назад, или час
Но его давно нет
Среди них, среди нас
Променял он любовь
И он предал страну
Где светло, где цвело
Много страсти в глазах
Все наследник ушел
Не возможно понять
Только можно простить
И поймавши распять
1994
Кохландец во гневе
(отрывок из недописанного)
Из наследников самый известный
В заточении жил, в тишине
Если мост опускали скрипучий
Он надеялся – «Не ко мне»
Но с него покаяния требуя
Поп таинственный, жадный и злой
Напоил его, отравил его
Покаянной злощастной водой
Напоил, и ушел довольный
Липки ручки свои потерев
Но он первым стал из наказанных
Из отпущенных насовсем
Эта оттепель как татарщина
Захватила без спросу острог
Затуманилось, заарканилось
Каждый знал, что придет его срок
Ненадежными стали темницы
И охрана молилась за всех
Поржавевшая воля засовов
Безнадежней чем старческий смех
1994
Суть буддистского авангарда
Как выходили трое молится
Солнце запекло кров на ресницах
Кто кого перемолится
В снега обрядилися брахмы
Тянулись будды к югу
Твердили православные сутры
Трупы
Стремление в нет
Аллогичность молитвы
В объятья Мары ухожу
1992
Дерево растет за окном
Дереву хорошо – оно растет в вечность
Летов поет
Летову хорошо – он поет в вечность
Я за грибами пойду
Мне хорошо – я пойду в вечность
Нас не обманут, нас не сомнут
Коли и сварят – не прожуют
Нас не предашь, не обкрадешь
Нас уничтожишь, но нас не убьешь
Нас изучают, но не поймут
Нас всех порубят, и подожгут
Долго копал человек лопатой вечность
Вечность отступила
Вечность иссякла
Вечность кончилась
А человек остался
Чапаев приехал на коне
Привез еще ворох вечности
Садик садить, за грибами ходить
Много кто приезжал - к дождю
К празднику
К Новому Году и к 1 мая
К открытию Тигро-Евфратской Братской ГРЭС
Лили воду на нашу мельницу
Перемешивали кубики –
Не помнили авторского права
А где-то за горами их искал
весь мировой ОМОН
все мировое буржуинство
Которое и не знало, что ему позволено
быть
Только лишь в назидание…
1997
Наблюдения сторожа
Пахнет осенью и ночью
В черном небе стаи туч
Как бессмысленные маски
Для того, кто так могуч
Словно мифы, стаи серых
Изощренных облаков
Как отрепья для принцессы
Как игрушки для богов
Там, на небе, будто драма
Разыгралась для меня
Вот в изгнании царевна
Вот чужая сторона
И ничтожные сумятишь
Праздник дикий свой начав
То лохмотья, то доспехи
Для нее спешат достать
Но наследница престола
Равнодушна к их игре -
Лишь взглянет, и тают в дымке
Пухом бреда льнут к земле
Самоцельное сиянье
Самоцельной красоты -
Не бесцельное кривлянье
А победа высоты
И до утра будут злиться
Те, кто ветер и туман
Не подвластно им светило
Бесполезен их обман
Не пойду в тепло теплушки
Откажусь от сигарет
Я хочу увидеть Солнце
Я хочу увидеть Свет
Пусть наследница ночная
Самоцельная Луна
Нам явила смысл ночи
Лишь предтеча дня она
1996
Жизня
У собаки жизнь собачья
Злобно-ссучья, попрошайничья,
Безысходно-обозленная
Жалостливая, болезненно-воспаленная.
У дерева жизнь – выросло и срубили
На корнях грибы родили.
Под ветками от жары спасаясь
С тобой сидели пивком поправляясь.
У чужих слов жизнь дремучая
То игристая, то злобно-скучная
Просветленная, да то туманная,
Но все же клеймящая, все же окаянная.
У неба жизнь проста, да непонятна:
То было чисто, а теперь неопрятно –
Навертели черно-серой жизни…
Только нет сильней, чем к нему, любви.
Всякой вещи выдается срок.
Ветер шалил, а теперь нету – умолк,
Умер иль убрался во свояси.
Карты кинул – все моей масти!
Только не игрок я –
Не в характере.
Готовлюсь к опубликованию
Вселенской хартии.
От которой захохочется
Так что заплачется.
От которой – по высшей мере,
Ни кто не отмажется.
Пройдусь по канавкам
По грибным, травянистым.
Стану кочкой
Продолжением почвы землянистым
Полетят ко мне птицы, придут грибники.
Песни рыбы поют из реки.
Солнце засветит мне вдруг иначе.
Хоть и не ласковей, но и не жарче.
Вот и сложился стишок понятный
Он чем-то пронизан. Он словно бы ватный.
Его растоптать бы военной бравадой.
Но никому это на хрен не надо.
Под деревом, у которого жизнь-какая,
Сидели, смеялись от пива икая.
Играли словами и в карты на деньги
На небо смотрели, ругались на сленге.
Ходили на право, ходили на лево.
На ветре гадали, гадали на небе.
Грибы собирали, а то умирали.
Остатками пиршеств собак привечали.
Это все было во прошлом году,
Когда опустился я к самому дну
И тихо лежал между веток и травки
Чувствуя резвость бегущей козявки.
Скоро наступит двухтысячный год.
Кто б мог подумать? Я бы не смог.
Садик садил я – взрастил же полынь.
Рифмы искал, а нашел только дым.
Ветка качнулась задетая взглядом.
Кто-то со мной тихо встал совсем рядом
Я буду учиться от смерти лечить.
Я буду лечиться, я стану БОЛЬШИМ.
1997
Текст.
Звенела тетива
Стрела грозила смертью
Но были то – слова
Лишь отзвуки веселья
Удила закусили
Боевые кони
У икон молили
О победе жёны
Но пришли кочевники
Всех забрали в полон
Все мы проиграли
Разлихие воины
И в стране своей
Ходим как изгои
Шутами обрядившись
С лицами покойников
Ночью на болотах
Мерцают огоньки
Это собирают
Мертвые полки
Мертвецам не страшно
Жить на этом свете
Мертвецам не боязно
Заиграться в сече
Город светит яблоком
Окраиной подгнившей
Радостью слюнявой
Экстазом хари Кришны
Ветер холодный
Наездников душит
Сабли каленые
Больше не нужны
Все стало выдумкой
Сказкой, побасенкой
Все стало дымом
Глупостью сладенькой
Ладанки вешали
Нам на удачу…
Нам в спину не плюнут
О нас не заплачут
Все проиграли
Не отвоюешь
Похоронили
Всех прямодушных
А те кто остались
Ходят скоморохами
Веселят довольных
Питаются крохами
Только юродивые
Чисты да свободны
Им не до рифмы
Им не до формы
Им до ворот
Им за ворота
Им до угла
До поворота
До вырванных с корнем
Языков болтливых
До мозгов рассыпанных
Чудных и прихотливых
Завтра будет день
Какая-то погода
Стихи станут путаней
Год от года
Смысл потеряется
В широких штанах
Нелепо закрючится
В проклятьях монах
На вилы поднимут
Сашку-букашку
Ни кто нам не простит
Ни одну промашку
Я видел ромашку
Я видел цветы
Я б все это предал
Во имя войны
Я предал себя бы
Ради вина
Если б была
Эта штука нова
Я предал тебя бы
За мудрость икон
Но под иконами
Ходит Гапон
С миром расстаться
За детские сказки
В песни б уйти
В бесшабашные пляски
Но тяжелы
Этой пляски прыжки
Вот от меня
Отвалились куски
Быть бы разбойником
Злым, беспощадным
Но скучно стигматы
Припудривать адом
События прошлого
Стали словами
Умельцы слова
Закрутили стихами
Стихи проплывая
По жизни кругам
Давно превратились
В утиль, глупый хлам
Скоро наступит
Двухтысячный год
Вот самый свежий
Лихой анекдот
1997
Заблудиться ночью.
Когда вечер засмолит
Смолью покрывая небо
Кто-то в окна застучит
Кто-то с неба бросит снега
Кто-то в темном переулке
Кто-то в душном закоулке
Кто-то в белый цвет полей
Кто-то в лес, да поскорей
Страшно зимнею порою
Без пути шагнуть на волю
Где играя сетью веток
Месяц колкий тенью - меток
Как скрипуче под ногами!
Как морозными руками
Кто-то гладит по губам
Что б не дать слететь словам
Ни молитвой, ни проклятьем
Не привлечь незримых братьев
Тех, что бродят по пятам
Тех, что ждут, что скажешь сам
Закружатся рядом блики
Полетят за словом крики
Упадешь в большой сугроб
Чистый саван, белый гроб
Будто это просто сказка
Будто боевая маска
Будто крест в руке монаха
Будто деловая сваха
Облака гурьбой на небе
Мысли о вине и хлебе
О нездешних берегах
О мистических врагах
Что приходят в сапогах
Все твое ломают в прах.
Крокодил проглотит солнце
Маша выглянет в оконце
Где же солнце? Где же свет?
Кто простой ей даст ответ?
Чем окупится надежда?
Кто он – самый Главный Вежда?
В темноте зимой без следа
Все идти косясь на небо
Чтобы чувствовать спиной
Острый отзвук неземной
Превознемогая холод
Наплевав на древний голод
Умилиться холодным ласкам
Доверять ледяным маскам
Зная как распаляется кровь
Думать про чудеса вновь
Верить что самая большая
Задохнуться от снежного смеха
Убеждаясь, что смысл в процессе
Все ж неся волнение в сердце
Искать огонек избушки желанной –
Чтобы спастись в уют долгожданный
Откуда ушел –
Туда и пришел
Замкнутый круг
Но я выход нашел…
1997
Ночь и Зима
Вот самое главное что было
А теперь только хлопья снега
таят на горячих висках
Текут водою из глаз
Инвариантностью по географии лица
Такого чужого
Такого теплого, домашнего…
1997
IUIL ADMIRARI
Круглое небо
Кто накажет круглое небо
Е. Летов
Долгие звезды
Долгие промерзшие звезды
Острые холодные зимние звезды
Вечно безответного зимнего неба
Бесполезно нетленного елейного неба
Потаенные бескровные звезды непроглядного жуткого неба
Одинокой жути истлевших ковчегов
Неспасенных ковчегов неспасших ковчегов
Обреченные звезды, бескрайняя зима
Мимолетного случайного лета
Как прощение случайного лета
Как прощение случайное лето
Как возмездие – чужая страна,
Жаркие степи, мутные опасные реки
В небо уходящие реки, в землю уходящие реки
В небо уходящие звезды, в звезды уходящие зимы
В зимы уходящих ковчегов летняя жара
1997
Сказание о том
как Нестор Махно и Галелео Галелей
поехали открывать Северную Дакоту
а попали в Африку
В Африке звезды очень яркие
как глаза
долгожданной любимой
нежданной смерти
В Африке звезды острые
как пролетающие на вылет
пули и меткие слова
несовершенные великие дела
В Африке звезды цепкие
как последняя надежда
бесполезная любовь
наивные желания
Когда нет облаков
Когда нет бури
Но звучат ли там-тамы?
Поднимут ли черных людей
На светлые от огней
места и местечки
Последних поселян
Ищущих земли обетованной
По чужим огородам?
Или все заметет пурга?
Пурга и бутылка запазухой
Злые выкрики в равнодушное холодное
родное небо
которому все равно
Что ты подыхаешь
Что ты не стал предателем
Что ты не купился
И не дал купиться ему
Выпустив полную обойму
В полные обиды
непонимающие
ГЛАЗА
Как африканское небо нереализованного восторга
Не пройденной войны
Не покоренной страсти
Не пропавшей зря воли
Потушенных огней разверзшихся могил
Захлестнувшей волной боли
Последняя ванная комната
Омовения холодным песком
Пустыней
познанной
тобой
изнутри
Райской Кущи
ортазианских христов
домовитых масонов
краснознаменных большевиков
лихих махновцев
напрочь выжженных изнутри
галелео галелеев
Покинутых в Гуляй-Поле
заброшенном
невозделанном
засыпанным опавшей листвой
изуверских измышлений
циничным смехом наблюдавших со стороны,
прохожих (!!!!)
Как горит! костер
на Краю леса
на краю Африки
на краю Америки
на краю Индии
Скоро закипит вода
В прокопченом котелке
Время засыпать заварку
И запевать долгую кликушечью песню.
1997
Уют (африканское придание)
Завари нам чаю крепкого
Распори мечты мыслью меткою
Объясни, что на землю спуститься пора
Докажи, что идеи мои все – мура
Смотришь с жалостью и сомнением
Словно создана из неверия
Словно соткана из раскаянья –
С непутевым столько маянья.
Ходики ходят. Светло и тепло.
Дождик настойчиво бьется в окно.
Кошка уютно на лавке свернулась
Так по домашнему ты улыбнулась
Прибрано в доме. Рубаха зашита,
Винтовка почищена, сабля отмыта.
Ночь пролетела. Тепла и свежа
Ты мне на завтрак похлебку дала.
Долго и жарко со мною прощалась
Сквозь страх и волненье шутила, смеялась
Не дождалась ты меня через год
Ни кто рассказать что погиб я не мог.
Когда же соседка-подружка болтала
Что дело бессмыслицей наше уж стало
Ты незаметно сходила в чулан
И зарядила надежный наган.
Громко раскатисто эхо ходило.
Твердой рукой ты соседку убила.
1997
«Африка»
География
Из земного шара растут Гималаи
Как ноги из жопы.
А голова у всех – Шамбала
Неправильно это!
1997
Антигеография
Голова у всех в Шамбале
Шамбала в Африке
В Африке
негры любят бесплатные завтраки
Недоеденные добрыми американцами
Отравившими их своей слюной
Они знали:
Жизнь пройти
Не поле пережить
А хочется чего-то доброго, домашнего:
Пирожков на блюдичке
рыбки на удочке
доминантов в кружечки
благодати дурочке
Поэтам - вдохновенья
Буддистам – просветленья
Ленину - воскреснуть
Земному шару – треснуть
Детям не теряться,
Святым не замараться
Жизни не кончаться
Влюбленным – обвенчаться
Человеку – дух
Духу – человека
В общем всякого такого разного
Что бы как конфеты с ёлки
Что бы не ругались зло и некрасиво
Молодые ненасытные нонконформисты
Молодые веселые несоглашатели с обязанностью умирать.
1997
Осень.
Так трогательно капали слёзы
В руки доверчивые
И находчивые слова не помогали
Когда опал последний лист
Который нарисовал художник
В надежде на всесилие искусства
Пустым стал сад которого и не было вовсе
И голый лес больше не манил к себе (никогда)
Лишь на водоеме Западном сосны отражались в прозрачном льду
Значит теперь будут зреть в нас
Новые доверчивые всходы, наивные искусственные посадки
Пока не прорвутся наружу
Что бы дать кому-то мшистую мглистость дорогого уюта
Одинокого поиска Шамбалы
Зная заранее что она выдумка
Недоплывшего на другой берег Чапаева
Недосмотревшего последний жаркий сон юнца
Настигнутого врасплох минувшими неминуемыми войнами
Неуютными полями, грустными заброшенными селеньями,
Нелюдимыми несчастными голодными стариками
Холодными временами года
1997
Не пойти в березовый лес за грибами
Донашиваю последние ботинки
Доклеиваю последнюю листовку
Даю последние указания
Еще повторяю выученное наизусть
Хотя уже и не знаю –
Надо ли?
Проложить тропинку через березовый лесок
Не собирать в нем подберезовиков осенью –
С умилительной жалостью к себе
С умилительной жалостью к другим
Выкинуть кубики из желтого стаканчика
Покатятся по ровной поверхности
Плагиатясь случаям докатились до края –
ХЛОП
Ничего не видать
Разрисую ауру красивыми цветами
Пуст будет как радуга
В отравленном жизнедеятельностью вакууме
Под единственной звездой,
Под вечным снегом
На бескрайней равнине
Преисполненной символизма простоты
Незначащей ровно ничего для тех
Кто не смотрит кино не для всех
Для всех которых грузят грузины
И уже загрузили башни до краев
Всякой всячиной, милой дребеденью
Детскими игрушками, стихами из «мурзилки»
Томиками гегёлев, кантов, морем понтов…
Под фундаментом мина с часовым механизмом
Неужели е...т?
Неужели не останется ничего из услад?
Неужели п...ц всему
И никто не соберёт, не склеет
Разбитые части тела
Так не хочется умирать
Так же как хочется уйти
С опостылевшей вечеринки
Переполнившей желудок до краёв
Пошлыми узорами однообразия,
Витиеватым орнаментом бессмысленности,
Тошнотниньким суррогатом человеческого тепла
Неправильность происходящего
Перебултыхивает из одного болота в другое
Из одного сна в другой
Но что там на самом дне? –
Мутно ворочается незыблемой правдой просветления
Ничего
Ни кто не скажет
Ни кто ничего не простит
В прощенное воскресенье
Не облабызает мокрым ртом
Взаимной неловкости.
Придется отвечать за поступки:
За прогуленные часы,
Невыученные уроки,
Неразбитые лица,
Неспасенных маленьких котят
Сгоревших в кошкином доме,
За неоткрытые дверцы курятника…
Не спаслись птички, не спаслись кошечки
Ни кто не спасся
Не открыл дверей
Не справился с засовом
Испугался ожёгов
Все сгорело к хреням!
Все простудились, заболели, умерли
Не наступило теплых времён
Не неслись золотые яйца у Рябы
Не пробудилась совесть у негодяя
Не дрогнула рука у исполнителя
Не испортился сон у палача
Все осталось как всегда
Как и нелепая необоснованная вера
в то
Что это не навсегда
Что всегда так не будет
Навсегда так не будет
Разгуляются хлопцы
проснутся
так чтобы не спать во веке
Надсмеются над погребальными кострами исконного страха
Перед последней чертой
Последней спичкой
Чиркнут последний раз
Последние юные поджигатели
Посмотрят
Потухло ли?
И пойдут покупать новые ботинки
Клеить новые листовки
Обрывая остатки прежних.
Но пойдут ли они в березовый лес
Осенью за подберезовиками?!
Вспомнят ли потаенные указания,
Разыщут ли потаенные грибные места,
И не будет ли поздно НАЧИНАТЬ ВСЕ С НАЧАЛА?
1997
Любимой
С каждым шагом к тебе я все ближе
С каждым мигом задорней мой смех
С каждым вечером сумрачно-длинным
Чужеродней мне робость и грех
Все уверенней древние звуки
Все пронзительней пламенный взор
Как наивны тоска и разлука
Как ничтожен их глупый узор
В отреченности полон лобзанья
Твоих робких и сладостных губ
В обреченности вижу начало
Всесжигающих сладостных мук
Я иду к тебе каждое утро
Через сонную грязную хмарь
Я иду сквозь чужие надежды
Я иду по стеклу и углам
И когда оступившись нечайно
Искупаюсь в горячей смоле
Улыбнусь, сбросив кожу отчайно
Это мелочь в дороге к тебе
Ты поймешь, ты все знала заранее
Но восторг твой не станет бледней
От того, что ты понимаешь –
Нет того, кто бы был мне родней
Нежно-бледные томные руки
Странный запах лимона и трав
И спокойные черные дали
В бесконечно глубоких глазах
С каждым часом к тебе я все ближе
С каждой смертью - упорней, сильней
Как движение войска Аттилы
Мой поход через пропасть к тебе.
1998
Дар
Напиши космическую азбуку
На моем бумажном лице
Обрезали уши, измяли лобные доли
Измарали щеки, переписали нос
Место глаз случайные неопытные кляксы
По весне поедет новый господарь
Добродушно посмеиваясь
Над неопытностью первых комиссаров
Ни чего не скажешь
Ни чего не попишешь
Ни чего не поделаешь
В красной шапке на гнедой кобыле
В зеленом кафтане, в лакированных штиблетах
1998
На восточной стороне
На восточной стороне
На восточной стороне -
Нравы буйные
На восточной стороне
На восточной стороне
ТРИ
РУБЛЯ
1998
Культ
Повесил на березу ленточку
Ой-ой!
Ой-ли?
Платочком слязу утер
Пот утер –
повесил братца
Царь, батюшка, лихой атаман,
Чернокнижник, центурион
Не иллюминат ли я!
?
Батюшки, матушки…
ленточку повесил
Девицы ходили хороводом
Не выходили
Мышка тянула…
Братца тянула петля
За шею лебяжью
За норов соколиный
Не уйти от бярезки
Колышек в грудь мраморную
митрополитеновскую
Повесили братца
До обряда обрязания
До культа посвящения
Всеобщего крящения
поможите
жилы тянуть
Ох как воют
Душеньку изберендили
Ошметки, ошметочки
Изранели
Измяли
Изнасиловали
ДУШЕНЬКУ
поганцы
Больно заступничик
заступи на слабого
заступи на осколки косточек
мозговых
сказачек
строевых песенок
Очи в землю
Тара-ра, тара-ра, там-там
Игрушку на могилу ребеночку
Оче, оче
березку на елочку
кобеля на сучку
на грех прощение
на грех мимо шел
не ушел
не уйти
ПОПАЛСЯ!
Стой! Кто уйдет
Не до тебя Свят-Пересвят
Могила-Яма.
Сожгите же меня огнем ваших
прокаженных глаз
Хава могила, ха-ва-мо-ги-ла
Ехали хорошие машины
очень хорошие
по очень хорошей дороге
к очень хорошему дому
в очень хорошем месте –
в ………..
Полыньевым хлебом кормила березонька
Тех кто ленточки вешал
Соблюдая культ заветный
последний на земле культ
Вечной Смерти распустившихся листочков
Заплел косыньку
какую косыньку?
кому наплел?
НИЧЕГОНЕПОМНЮ
ленточки…
березоньки…
культики…
мультики…
Авель рожал кого-то
(брата)
При родах скончался…
1998
Прогулка романтика
Я шел куда-то по дороге
И думал что не просто так
В кармане у меня бутылка
В пакете у меня дубинка
В зубах сигарета
Летов на майке громко поет
«Когда наступит совсем»
Непонятно почему «когда» а не «скоро»
Я шел случайно по дороге
Пейзажи наблюдал окрест
На шее знак, отцовский крест
И нету никого окрест
Я думал не случайно крест
И нету никого окрест
Отцовский знак, бутылка, милка,
Вранье, бахвальство, огурец
Что Летов вот поет: «п...ц»
Ошметки, крошечки, сравненья,
И даже в школе сочиненья,
Друзья, которых больше нет
И Тот кто не дает ответ
Свободный лошадиный бег
И стаи солнечных авег
Нога на «га», дуга на «га»
И к солнцу тянутся рога
У черта в мрачном подземелье
Как необузданность стремленья
Прощенье, радость приступленья
Плетенье, вышивка, варенье
И теплый плед и Цоя пенье
Чеченов злобных наступленье
Всех коммунистов пораженье
Усталость, перенапряженье
Когда учился очень плохо
И научился убегать
Играть, пиздить и умирать
Да уходить по той дороге
Куда тебя уносят ноги
И думать что уходишь в рай
Но это только жаркий май
Так светит жарко светодатель
Так помоги мне наш Создатель
Не чуять смрада пепелищ
И трупной вони всех кладбищ
Горелый запах жаркой плоти
Его не скроет фимиам
Иштар же говорит: «Хэам»
И негде, негде развернуться
И негде здесь клубком свернуться
Нельзя раздеться и разуться
Нельзя заснуть и вдруг проснуться
Бояться что ли не проснуться?
Стремиться глупо улыбнуться
Опять и снова обмануться
И думать: «Это все не зря»
И петь погромче - тра-ля-ля
Я посадил бы здесь леса
Я был бы хитрый как лиса
Надежным как дверной замок
И резким как под зад пинок
Я мог бы основать здесь секту
Но только вот сектантов нету
Я мог бы говорить три дня
Я мог бы полюбить тебя
Я мог бы разорять селенья
И толковать вам сновиденья
Я мог бы пить один коньяк
В толпе оборванных гуляк
Я мог бы ветер потушить
Я мог бы спящих задушить
Я мог бы без конца идти
По этой грунтовой дороге
Куда меня уносят ноги
И отмечать окрест себя:
Поля – колышется трава
Лес вдалеке уже чуть желтый
Канава, темная вода,
Небо бывает всякое разное
Не понятно почему «когда» а не «скоро»
«Когда наступит совсем»
Написано на майке
В зубах сигарета
И думал что не просто
А шел случайно
Не просто так
Думал
Так думал!!!
Что аж голова лопнула
Так не просто
Так
1999
Я (Страна богов)
Я
Я боюсь читать стихи
Я боюсь смотреть в окно
Я пою чужие песни
Я ищу где пьют вино
Я страдаю от похмелья
Я надеюсь на судьбу
Я устал смотреть на небо
Я устал любить луну
То что значимо для многих
Лишь нелепость для меня
Непонятные дороги
остановки на пороге
клены, вязы, тополя
Лабиринты и берлоги
Перевалы и отроги
Край где сохранились боги –
Где живут они скорбя
Манит и влечет меня
Страна богов
Всеобъемлющий триглав
Знает смысл всей Вселенной
Но от этого надменный
Он имеет облик бледный
Он хранит свой символ медный
Одиночеством гря
О бессмыслии моля
потерял контроль над небом
Ху и Сур забылись в пляске
Хорос щерит без опаски
Взоры полные огня
Нет ведь ящера в округе
Но предчувствие разлуки,
Неизбежной страшной муки
Мучат Вольного Царя
Род давно седой и старый
В замешательстве больном
Рот беззубый открывая
Дым вонючий поглощая
Жертв горящих на кострах
Думает оставив страх –
Что же сам он натворил
Что ж такое породил
Нет надежды на Даждьбога
Лада сорится с Сварогом
Навь и Явь ушли в искусство
И без них так Юше пусто
Что себя за хвост кусив
Стал он злобен и спесив
Землю больше не таскает
И на все он забивает
Вий, Перун и Волх зловредный
В заговор вошли победный:
Митру с Долей извести
И Марену вознести,
Чтобы бедная трудяга
Работящая Макошь
Ткала ткань на погребальный
И бессмысленный покров
Будет радость Параскеи
Вий обнимется с женой
И летит уже стрелой
Сирин с вестью под крылом
Полетит бог-птица к Рудру
Песню запоет ему:
«Много Рудру будет славы
Храмы Рудру вознесут
Но источник не бездонен
Все исчерпаешь до дна.
И великий грозный Один
Победит лишь сам себя
Будет царствие Мороза
Будет время гиблых душ
Стрибог крутит вихри ёров
Яма хвалит ловких слуг»
Что ты скажешь Финист ясный?
Как поступишь мудра Весть?
Леля – может ты заплачешь,
Может жарко скажешь: «месть!»
Гамаюн и Хмель притихли
Черномор ушел на дно
А Ярило-то с Велесом
Пьют у Сурицы вино
Доля, Долюшка лихая
Заведи меня туда
Где возможно все с начала
Где б ожили все слова…
Я в трансе забился
В смятенье забылся
В рубашке родился
О Веди молю тебя
Держи меня Веди
держи у себя
Нелепые боги –
чудные, потешные
Примите меня вы в толпу
вашу грешную.
1998
***
Пожалей меня
Когда давит на душу рассветом
Пожалей просто так
Как не будет тебя и меня
2000
После праздника
Не ужели не видит
Как сжимаются стены
в затуманенных взорах
откровенный вопрос
в одиноких попытках
отыскать свято место
то ли сон стал короче
ниже стал потолок
развести параллели
не умели
смотрели
уходили в снега
уходили всегда
На поляне у леса
Обреченно горели
То ли ведьмины слезы
То ли наши слова
Книги мрачно стояли
Часовыми на полке
Тусклый свет неприятно мерцал
И туман сигаретный
Расползаясь по дому
Что-то грозно таил
Что-то прятал в углах
Приходил кто-то в гости
Уходил на работу
Пели песни недружно
Били влет, наугад
Как мы быстро бежали!
Все бежали на месте
Как мы тихо лежали
Как зимою трава
И цветы на окошке
По местам, в своей плошке
Тик часов, вопль кошки
Звезды пляшут как мошки
Утро было вчера
Не ужели не видишь
как сжимаются стены
Опустевшая сцена
Всепрощенье врага
2000
Узкое подполье эксперимента
Я поем пельменей
Сяду у окошка
Скоро тридцать
Скоро вечер
Родню скоро провожать
Книг на кучу
Щурю с ухмылкой
Пусто на небе
Пусто на завтра
Пусто в газете
Пусто в кармане
Опадает кселитом
одинокий орбит
Одинокий Летов
смотрит футбол
Одинокий Ревякин
уличен
Одинокий Кинг
брызжет старостью
Одинокий ельцын
одиноко гримасничает
Одинокий гроб
укладывается в своей могиле
Одинокое лето
смазывает зеленью
растеренной групповухи
Бутылочка водочки
Майдан
Тупоумные потуги
Воплотить надежды
Стать как все
Делать как должно
Быть как нужно
Быть ветром и снеговиком
Хорошие правильные усы топорщить
Солнцем, честным как зюганов
Радикальным политиком как жириновский
Как правильное хихиканье у костра
Баснословные потери бездонных мешков
Бескрайних просторов, безногих колобков
Безруких архитекторов, бесполых эротоманов
Глубокомудрой бессмысленностью
Глубоководной осклизлостью
Серо-коричневым шевеленьем
у самого дна
А как тогда хотелось!
Что бы она пришла
Совершила псевдочудо
Закрутилось бы все неожиданными
буграми, водоворотами
склоками, подозрениями, презрениями, разочарованиями
Владимиром и Суздалем…
2000
Отречение
(для отцов иезуитов)
посв. Ст. Кингу
Это была сказка
Разнеженный берег молчал
Охотник до падали
Брошенных крошек
Черным глазом следил с крыши
Черным крылом лениво расправил мышцы затекшие
Тонкие прочные словно молва
Черным клювом схватил паразита
Охотник до невозможностей
Лукавый стрелок не излечит меня
В память не бросит отравы
Исклеваны лица, исклеваны руки
Разоблачены чрева
Распотрошены мысли
Вскрытые кладовые
Нелепые замки
Забытые печати
Запечатанные печатные печати
Задраены люки
Моей надежной подводной лодки
Всплываем
Свистать всех восвист
Из глаза слезой непросветленной
Выходит отрава из пор
Выходит из брошенного тела
И пнут голову лихие футболисты
Самонадеянные озорники
Самодельные чеченцы
Самостоятельные самоубийцы
Сопредседатели, соговнюки
Состуденты, собутыльники, сокосмонавты
От всего отказаться
Ни чего не было и не будет
Хлопья упадут
Перья завьюжат
Подкараулят, убьют
Отстреляют мертвые тела
Из детских пистиков – пуф-пуф
Кто не спрятался – невиноват
Погребальная кучка радости
Одноименная титанам
Оплаканная царицами
И прочей ерундой
По просьбе друзей
Исполнять песню
Что бы забыться
Что бы потеряться
Что бы расторгнуть узы
Что бы победить предательство
То бы преодолеть смех
Преодолеть страх
Одолеть всхнык
Уделить час
Улететь ввысь
Черным крестом нераспятых
Лелеить ножки возлюбленной
Упав окровавленным комком
Последним комочком надежды
Последней безнадежной надеждой
Искупить до исступления
Обмануть до экстаза
Умилить до каннибальства
Растерзать до всепрощения
Испросить до безумия
Изгнать до вечности
Истереть последние зерна
Эх, жернова
Эх, мать
Эх, дела
Что так грустно!
Что так пусто!
Заплетай косу королева Иллюзия!
Не минует тебя сло невиданный
Пройдет подмышку
И родится сын
От себя отречется
Оземь ударится
Радугой взлетит
Дождем просыпется
Будет на Новый год
Конфеты, да мишура
Пряники, да конфеты
Игры, да забавы
Прятки и скакалки
Да река мутна
Да солнце ярко
Увидел я иное знаменье
Се, иду как тать
И град величиною в талант
И семь царей
И зверь который был
и которого нет
И жена облечена была
в порфир и багрянец
украшена золотом
Сидящий видом был камень
Но живущий
Живущий живых
Искавший чужих
Сказавших немых
Могучих пустых
Бессильных святых
Глазастых слепых
Текла речка чиста
Дерево жизни ветвилось
Яблоки аидовы в котомке
Река забвенья светла
Речка памяти мутна
Истина незнания ясна
Ошибка познания темна
Крылья белые, крылья черные, крылья красные
Крылья белые, крылья стальные, крылья ручные
Крылья Икарушки, мысли отринутых
рухнувших в бездонье
безболье
бесстрашье
Без
Понятия
Лети птица черная
Чибис, ибис, грачик, страус
За углом притаились
Пришли прощаться
Полно ли родной
Спрячься за стеной
Накройся одеялом
Помолись о малом
О ломаной игле
О брошенном коне
О мертвой птичке
О забытой спичке
О непростой отмычке
Баю-бай
не забудь – забывай
не открыв – закрывай
не убив – не прощай
не отдав – возвращай
Спи – засыпай
Завтра было вчера
Вчера будет завтра
Всё наврали поэты обихожены
Только птица на крыше
Глаз черный
Профиль точеный
Коготь золоченый
Только стигматы на крыльях
Только ложь на губах
Только яд в рукаве
Только не будет поживы
Только не будет наживы
Только не будет победы
Рухнули песчаные беды
Забылись пироги
Забились мужики в щелки
клюк,
кряк,
бульк
Наметилась беседа
Наладился разговор
Да оборвался
Начинаю искать
взаправду
понарошку
2000
