Вульгарный экономизм ч. 4
Вот мы и попали в эпоху, о прелестях которой нам всё время твердит т. Волобуев. Посмотрим, как себя чувствовали в ней современники.
Придя к власти, социалисты были непоколебимо убеждены, что обладают программой действий, которая быстро, почти сразу, сделает всех людей счастливыми и обеспеченными. Знание, как управлять государством и экономикой, они черпали из работ Маркса и Энгельса, а также из проработок в ссылках и эмиграциях; для них не было невыясненных вопросах в этих областях. Практически с Октября, они начали внедрять в жизнь теоретические наработки эмигрантов, о которых мы так мало знаем. Зато события 1918-1921 годов изучены больше. Период с начала 1918 по 1921 год, получил название «военного коммунизма».
За конфискацией банков, о которых рассказано в предыдущей статье, последовала национализация крупных фабрик и заводов. Начали со стратегических, таких, как Обуховский и Балтийский заводы, потом ещё несколько «брошенных». Затем началась вакханалия «национализирований» от фабзавкомов, которые принимали волевые решения о конфискациях «своих» заводов и фабрик, обосновывая это «контрреволюционностью» владельца и ставили центральные власти перед свершившимся фактом. Чтобы не рвать производственные связи, с мая 1918 года СНК национализировал сразу целые отрасли. К концу1918 г. безвозмездно национализировали около десяти тысяч предприятий, а весной 1919 добрали мелочь, с количеством наёмных работников в три десятка. Национализированная промышленность перешла в ведение и управление Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ), созданного ещё в 1917 г. как координационный всероссийский центр. Первого председателя ВСНХ, Н. Осинского (кн. В.В. Оболенский), в 1918 г. сменил прагматичный А.И. Рыков. Членом президиума и заместителем (одно время и.о. председателя) стал Юрий Ларин, один из главных «женевских» экономистов-мечтателей, идеолог и вдохновитель «военного коммунизма», под колоссальным влиянием которого был, в тот период, Ленин. Оперативное отраслевое руководство предприятиями было сосредоточено в главных комитетах – главках и центрах, подчинявшихся ВСНХ (Главсоль, Главнефть, Центро-медь и др.). Промежуточным звеном были тресты, подчинявшиеся главкам и управлявшие предприятиями. В губернских Советах были созданы Совнархозы, руководившие мелкими местными предприятиями, не подчинявшиеся ВСНХ. Предприятия лишили самостоятельности, их ресурсы «обобществили», перевели на бюджетное финансирование. Над всей этой структурой стал Совет рабочей и крестьянской обороны (председатель – В.И. Ленин), с диктаторскими полномочиями, координировавший всю деятельность в стране. Плановое хозяйство Ларин и его единомышленники видели в превращении страны в фабрику с единым центром, непосредственно управляющим всеми хозяйственными процессами, с повсеместным распределением и снабжением продуктами и изделиям в общегосударственном масштабе, с отменой свободного рынка и, при скорейшем разрушении основы эксплуатации – товарно-денежных отношений.
Во исполнение идеи немедленного построения бестоварного социализма, был создан Наркомпрод. В его ведение передавался учёт и распределение всех произведённых в стране продуктов питания и производственных изделий. Т.е. всё, что производилось на фабриках и заводах, выращивалось на полях и в скотоводстве, должно было поступать в распоряжение этого Наркомата, и им же, по утверждённым положениям и нормам, распределяться по всем потребителям страны. Так, по мнению революционеров, достигалось «бестоварное» производство, что вело и к отмиранию денег. Всякая торговля, вне ведения Наркомпрода, являлась преступной и преследовалась по закону. Одновременно с введением этих фантастических коммунистических принципов расчётов и управления, были сделаны шаги по уравниваниванию выдачи материальных благ, а также выполнения обязанностей. Предусматривались: введение продразверстки на зерно и на все сельхозпродукты; национализация внутренней торговли, конфискация личных ценностей. Вводилась всеобщая трудовая повинность. Всех уклонявшихся от нее предлагалось обвинять в дезертирстве, создавать из них штрафные рабочие команды или даже заключать в концентрационные лагеря. Натурализация хозяйства, централизованное распределение продуктов, свертывание товарно-денежных отношений, ожидаемое исчезновение денег и кредита, создавали иллюзию, что коммунизм создан. Теоретической основой для последующих экономических мероприятий, стали положения Ларина о необходимости и возможности, опираясь на энтузиазм масс, указания из центра и усилия пролетарского государства, организовать общегосударственное производство и распределение. Ларин, при поддержке Н.И. Бухарина и Л.Д. Троцкого, наделил фабзавкомы, функцией народного контроля, учета и организации производства, которые по его мысли, сами, силами работников, наладят «правильное распределение труда», что автоматически создаст «коммунизм». Так и Евгений Кузьмич, считает, что одной яванской бумажкой 76 года, можно прыгнуть из капитализма в коммунизм. Разумеется, не имевшие опыта управления производством, рабочие не справились с поставленной задачей. Вот как описывал эти потуги журналист: «Большевики организовали запись желающих занять места забастовавших чиновников. Публика произвела на меня прямо отталкивающее впечатление. Она поражала прежде всего своей неинтеллигентностью. Здесь были какие-то беженцы из Лифляндии, солдаты, молодые девицы, нигде еще не служившие и т. д. Сразу можно было сказать, что все эти лица, желающие "мобилизоваться в чиновники", не в состоянии заменить настоящих чиновников». Вскоре стало ясно, что к управлению производством рабочие не готовы. Пришлось звать старых спецов, но за жалкие «уравненные» зарплаты, они работать отказывались. И тогда, уже в 1918 г., большевики, пожалуй, впервые отступили от идеи Энгельса равно оплачивать любой труд (на лицо искажённое толкование слов Энгельса о единой оплате {вознаграждении} за разный труд. Это его высказывание относится к периоду победившего коммунизма. А Ларин пытался реализовать его в условиях почти 99% капитализма, общества, лишь начинавшего переход к социализму, где применима формула: «от каждого по способностям, каждому по труду»).
Ларин с соратниками считал, что в сложившейся ситуации, следует немедленно, в целях «создания» бестоварного общества и замены его плановым, создать соответствующую законодательную базу. Во исполнение, были изданы декреты СНК «О бесплатном отпуске населению продовольственных продуктов», «О бесплатном отпуске населению предметов широкого потребления», «Об отмене платы за всякого рода топливо». Отменялась плата за городской и железнодорожный транспорт, за продовольствие, жилье и медицинские услуги, за ширпотреб и все виды обучения, за топливо и фураж. С ноября 1918 года по май 1921 года было издано 17 декретов об отмене различных видов денежных расчетов, бесплатном обеспечении и снабжении товарами и услугами. Вершиной натурализации, стал декрет СНК от 19 января 1920 года «Об упразднении Народного банка», с переводом его активов и пассивов Наркомфину. Основой бюджета стало поступление продукции, в порядке продразверстки, и промышленных изделий, путем прямого изъятия, с последующим плановым распределением. Было введены бюджетное финансирование и безвозвратные кредиты. Вводилось карточное снабжение по 4 категориям (карточная система появилась в России ещё в 1915 году), на основе уравнительно-классового принципа. Планировалось, что для большинства рабочих и служащих, главным источником обеспечения, станет паёк по установленной государством твердой норме, а не покупка товаров на рынке за совзнаки. Выдавая безденежные пайки, Ларин надеялся на скорую отмену денег, допуская, лишь на первой стадии, кое-какие товарно-денежные отношения, одновременно принимая меры к сужению сферы денежного обращения. Реализуя старые задумки, решили заменить прежний денежный учет новым, «безденежным» учетом хоздеятельности. Группе экономистов поручили разработать проект создания и внедрения, вместо денег, специальной трудовой учётной единицы. Что и исполнили С.Струмилин и Е.Варга, предложив трудовые и энергетические единицы; «треды» и «энеды». Наркомфином, под руководством Г. Сокольникова, разработал безденежный бухгалтерский учёт. ВСНХ, в 1919 г., одобрил предложенные разработки, подчеркнув « стремление к установлению безденежных расчетов для уничтожения денежной системы, в общем соответствующей основным задачам хозяйственного и административного развития РСФСР». В январе 1919 г. СНК утвердил порядок расчетов «бухгалтерским способом без участия денежных знаков». Замнаркомфин Сокольников Г.Я. писал: «Перелом в финансовой политике советской власти произошёл осенью 1918 года вместе с общим изменением линии политики в сторону военного коммунизма. В области денежного обращения эпоха военного коммунизма дала ориентацию на полную ликвидацию денег, на организацию безденежных расчетов, на прямое распределение производимых ценностей». Купюры, повинуясь теоретическим представлениям, официально именовались расчетными знаками (совзнаки). Формальный контроль за выпуском совзнаков, в виде установки потолка эмиссии, был отменен декретом СНК от 15 мая 1919 года. Эмиссия разрешалась в пределах «действительной потребности» народного хозяйства (т.е., кто сколько просил совзнаков, тому столько и давали – мечта Волобуева!). В работе станка, печатающего бумажные деньги не находили никакого вреда, а видели удобный способ уничтожения буржуазии через расстройство денежного обращения. Так, после упразднения Народного банка, Наркомфин, отбросил «буржуазные предрассудки», и приступил к неограниченнму выпуску дензнаков, рассчитывая, что произойдёт «самоудушение» денежной системы, вследствие полного обесценивания совзнаков, надеясь, что основным источником снабжения рабочих и служащих станет паёк, а не покупка товаров на рынке за деньги. Но всё пошло не так: хотя денежно-рыночный товарооборот вроде бы вытеснялся бесплатным государственным снабжением, вместе с тем стремительно рос частный нелегальный товарообмен. Деньги не исчезали, а были в ходу на «вольном» рынке, как это тогда называлось. А вольный рынок мог снабжаться, исходя из идеологии Ларина, лишь за счёт краж госимущества; ведь вся выпускаемая в стране продукция должна была поступать в распоряжение Наркомпрода. Противоречия централизованного распределения и вольного рынка, нарастали как снежный ком. К началу 1920 г. масса денег в обороте увеличилась в 150 раз, госцены вырасли в 60–100 раз, а рыночные, в разных регионах и на разные товары, в 1.000–10.000 раз. Уже весной 1918 г. рубль совзнака стал равен копейке 1914 года. Вольные цены на хлеб вздорожали, с 1914 по март 1919 года, в 600–900 раз. Курс на «отмирание денег» привёл к галопирующей гиперинфляции. Денежная эмиссия возрастала; но обесценивание совзнаков нарастало ещё быстрее. С июня 1918 по январь 1921 года, денежная масса увеличилась в 27 раза, покупательная же способность, упала в 188 раз, дефицит бюджета возрос в 37 раз. Попытка отмены денег и замены их «натурой», при катастрофической нехватке этой самой «натуры», и раскрутили гиперинфляцию. С октября 1917 по июнь 1921 года количество денег в обращении, выпущенных только центральным правительством увеличилось в 120 раз. Кроме этого, оставались в обороте, и царские деньги, и «керенки», не считая «белогвардейских» и прочих «незалежных». Уровень цен ещё вымахал в 8 тысяч раз. Так период «военного коммунизма» стал временем небывалого бумажно-денежного хаоса.
При любых исторических потрясениях, власти, либо запрещали рыночные отношения, либо серьёзно ограничивали их. Так было в осаждаемых городах средневековья, когда внутри крепостей поднималось стихийное возмущение оборонявшихся, и либо власти, либо сами защитники, вытряхивали у состоятельных их запасы, распределяя между всеми едоками. Так было в свободной Англии, во времена континентальной блокады со стороны Наполеона. В годы великой депрессии США, были введены драконовские меры ограничения рыночных отношений до такой степени, что заговорили о «введении социализма». В годы Первой Мировой войны в Германской Империи рыночные отношения были частично запрещены, частично жёстко, по-немецки, регулировались государством. Так было всегда и везде, где возникали кризисные ситуации. Но при этом во все времена и повсюду, при любом строе, моментально возникал и расцветал подпольный спекулятивный рынок, цены взлетали до небес. Там возникали и правили собственные законы, на которые власть не в силах была повлиять. Так было и в России, в годы военного лихолетья. Началось это не в Октябре 17-го, а раньше, ещё при царизме. Уже в 1915 году заговорили о бесстыжих барыгах, которые наживаются на войне и человеческих несчастьях. Газеты, совсем не левого толка, запестрели статьями о необходимости бороться со спекулянтами. Торговый капитал, в погоне за максимальной прибылью, наплевав на национальные интересы, задрал цены до небес, вынудил царские власти пойти на «регулирование» и замену рынка частично централизованной системой снабжения. Было запрещено повышать квартплату. Это привело к смерти бурно развивавшегося рынка «доходных домов»; очень скоро домовладельцам стало невыгодно (из-за роста цен на всё) эксплуатировать свои домовладения, и они либо продавали строения за бесценок, либо вообще бросали их на произвол судьбы. Затем была введена продразвёрстка (да, да, та самая, за которую клянут большевиков). Были попытки регулировать цены на промышленную продукцию и прочее. Временное правительство, после двух-трёх месячной эйфории «полной свободы», восстановило все антирыночные меры царизма и ввело новые ограничения свободы торгового предпринимательства, установило госмонополию на основные изделия и продовольствие. Левые (включая большевиков), когда захватили власть, в соответствие со своей доктриной, были решительно (идеологически!) настроены, немедленно искоренить рыночные отношения и заменить их плановым ведением государственного народного хозяйства. Сложившиеся чрезвычайные обстоятельства, вроде бы, способствовали скорейшему введению государственного регулирования. Однако, то что произошло в России в последующие три года, спустило мечтателей с небес на грешную землю: возник непобедимый, огромный и грозный, «вольный рынок», который ещё немного, и смял бы власть большевиков, без всяких белых и интервентов. Теория одномоментной замены рынка на план, столь изящная на бумаге, в реальной жизни, сразу дала сбой. Прежде всего; не выполнялся обмен продукцией с крестьянами; они почти не получали взамен нужные изделия (т.н.ножницы). Не удавалось, из-за разрыва производственных связей, распределять сырьё и запчасти между предприятиями. В 1919 году рабочие и служащие получали по карточкам Первой категории, в среднем, не более 29 % всех потребляемых продуктов, остальное промышляли на вольном рынке. О прочих категориях «потребителей карточек», коих было четыре, и говорить нечего. Так что, несмотря на «твёрдые намерения» и шумную борьбу с вольным рынком, у Советской власти не было иного выхода, кроме как мириться с его существованием. В результате вольный рынок разбил все теории и намерения революционеров. Власти были вынуждены разрешить свободную «мелочную торговлю» ненормированными (немонополизированными) продуктами, а также любыми изделиями кустарного производства и заграничными товарами. Разумеется, в открывшихся лавочках, сразу же появились «нормированные» продукты, не подлежащие свободному обращению. Были разрешены кустарные артели с количеством работающих не боле 10-ти человек. Но уже в 1920 году возникли «кустарные предприятия» с количеством работающих до 2000 человек. На них заработки были намного выше, чем на национализированных предприятиях. Рабочие зарабатывали до 20.000 рублей, что было в 10 раз больше государственных тарифов, поэтому квалифицированные рабочие бежали с госпредприятий. Но основным соперником планово-распределительной системы, стало мешочничество. Мешочники появились ещё в мае 1917 года, сразу после введения Временным правительством хлебной монополии. Но их звёздный час настал в период официального запрета рынка Советской властью. Это они снабжали вольный рынок. Мешочники, в основном молодые, здоровые люди, были главными конкурентами Наркомпрода, прежде всего, в деревне. Тысячи людей привозили продовольственные продукты в голодавшие города, сбывали перекупщикам, закупали промтовары и везли их в сёла. Мешочничество было прибыльной, но опасной профессией. С ними боролась милиция и ВЧК: устраивались периодические облавы рынков, перехватывали по дороге. На узловых станциях располагались заградотряды продовольственной армии Наркомпрода, противодействовавшие мешочничеству, нередко вступая в ожесточенные схватки, т.к. мешочники часто были вооружены, кооперировались, нанимали вооружённую охрану. Узловая станция Тихорецкая, была свидетельницей постоянных столкновений, со стрельбой, пулеметами и ручными гранатами. Мешочников нередко разоружали, но иногда заградотрядовцам приходилось отступать, пропускать их, во избежание больших потерь. Не жаловали мешочников и белые. Так, на Волге, были случаи, когда они топили корабли, набитые мешочниками. Да и простое воровство мешков процветало. А. И. Куприн, проживавший в годы Гражданской войны под Петроградом, писал: «Памятник Мешочнику, спасшему в гражданскую войну многие тысячи жизней городского и сельского населения. Памятник ему!».
Политика военного коммунизма, направленная на искоренение рыночной торговли, фактически, порождала мелкую буржуазию и возрождала капитализм. Развилась жуткая коррупция и кражи всего государственного. На вольных рынках реализовывалась значительная часть реквизированного у крестьян зерна, рабочие фабрик и заводов производили на своих рабочих местах поделки (зажигалки, тяпки и прочее), которые пользовались спросом, и реализовывали их. Главный ревизор Моссовета Пельше, сообщал: «Как появляются продукты на Сухаревке? (тогда главный рынок Москвы – К.Ш.). В то время, когда мы ничего не имеем, там есть все виды продуктов как питания, так и ширпотреба. Вы знаете, что рыбу никоим образом, никаким мешочникам провезти нельзя… Ясно, что рыбой и другими продуктами снабжают Сухаревку магазины и склады различных учреждений, в том числе и МПО». Городская газета сообщала: «Откуда хлеб на Сухаревке?» И отвечала: «Ежедневно часть выпеченного хлеба, измеряемая сотнями пудов, утекает на Сухаревку». И делала вывод: «Разврат и разложение – вот что царствует в нашем хлебопечении». Наркомюст Крыленко отмечал, что спекуляция представляет собой второй источник снабжения не только для населения, но и для национализированных предприятий. Сухаревка не есть примитивная форма торговли, как считают некоторые, подчеркивал Крыленко: «Это есть не что иное, как вновь возродившаяся частнокапиталистическая торговля с крупным массовым предложением и крупным оптовым спросом, с большой, великолепно развитой агентурой как по сбыту, так и по заготовке». Попытки запретить госпредприятиям выходить на вольный рынок, встретили отчаянное сопротивление таких монстров, как Наркомвоен и Наркомпуть, да и всех прочих. Грешил и Наркомпрод; крестьяне жаловались, что его агенты торгуют солью по жутким, спекулятивным, ценам. Продразвестка, которая ныне притча во языцех, планировалась, как обмен ширпотреба на сельхозпродукты. Но за продразвёрстку крестьянам платили, за сданные по твердым ценам сельхозпродукты, в среднем, 5% от положенной нормы, остальные деньги и промтовары, продотрядовцы нередко присваивали и продавали в деревнях по спекулятивным ценам. На рынках были не только старушки, продающие своё имущество за хлеб, и не только безработные «бывшие», торговавшие спичками серными довоенными. На вольном рынке предлагали мануфактуру, машины, станки, мебель, электротехнику, канцтовары и т.д., всё, что производили национализированные предприятия, или со складских запасов. Большинство национальных предприятий были вовлечены в сферу рыночной купли-продажи. ЧЕКа зорко отслеживал вольный рынок, различая три группы спекулянтов: кустари, мелкие торговцы и оптовики. Рьяно охотились за расхитителями, которых даже расстреливали за крупные хищения, особенно из служащих (иногда, среди революционных бойцов, перед моим взором мелькает фигура матроса, опоясанного пулемётными лентами, с маузером в руке, – это Волобуев, волшебным образом попавший из 1919 года в наше время. Чур меня, чур меня!). Следить за крупным производством было проще, а вот у миллионов крестьянских хозяйств государство было не в состоянии извлекать все хлебные излишки, а с другой стороны, не справлялось со снабжением села необходимой промышленной продукцией. Выполнение продразверстки постоянно срывалось; у многих крестьян оставались значительные запасы хлеба. Весь этот хлеб уходил на вольный рынок. Рыночный товарооборот, несмотря на репрессии, продолжал существовать. Он хоть и был загнан в подполье, фактически существовал всюду. Антирыночная идеология и классовая политика большевиков, привели к обратному результату; укрепили рынок.
В отсутствие золотого или серебряного стандарта, на вольном рынке установилась своя шкала эталонов цен, минуя рублёвую стоимость. Эталонами цен, в разных районах, были, в основном, ржаная мука и соль, также аршин ситца, которые переводились на дензнаки, керенки, царские рубли и прочие суррогаты, которые «выпускали» белые. Торгуя «из-под полы», т. е. нелегально, продавцы и покупатели устанавливали каждый раз случайные меновые эквиваленты, поскольку ни один товар не являлся всеобщим эквивалентом, как ранее золото, серебро, или твёрдый рубль, как тому учит марксова теория стоимости меновых пропорций. Рынок устанавливал, к примеру, такие пропорции: 1 фун. мыла =2 фун. пшена; 22 фун. керосина = 15 фун. гороха; 1 шинель = 110 фун. гречки; 3 фун. соли = 30 фун. овса; 1 пара сапог = 30 фун. гречневой крупы; 2 фун. махорки = 1 фун. свиного сала; 22 фун. керосина = 15 фун. гороха; 1 пара сапог = 30 фун. гречки, и т.д. Но в соседнем регионе пропорции могли сильно отличаться, особенно при обмене на ширпотреб. Подобные пропорции устанавливались на всех рынках, и это было неизбежно, коль скоро рыночные отношения существовали, а золотого стандарта, или иного общего эквивалента не было. Отсутствие столь ненавистного Волобуеву золотого стандарта, превращало жизнь государства и граждан, в сплошной сумасшедший дом. Но всё-таки, всё-таки, несмотря на непрерывно падающую стоимость совзнаков, что представляло огромные неудобства для торговли, они на вольном рынке присутствовали; это было экономической необходимостью (как ныне неизбежны необеспеченные доллары - К.Ш.). Раз рынок существовал, значит, должны были быть, и цены, и деньги. Золото, в условиях, когда городское население голодало, а сельское население – остро нуждалось в промтоварах, мануфактуре, керосине и пр., – не могло быть всеобщим эквивалентом. Денежная масса, не обеспеченная государственными активами, кое-как обслуживала вольный рынок, с которым Советская власть, вроде бы, вела борьбу. Ведь за коробок спичек не заплатишь мешком муки, в какой-то момент нужно было иметь и совзнаки, обладавшие портативностью. События, в реальной жизни, развивались не так, как мечтали большевики, ожидавшие невиданного взлёта производительности труда. Вместо «сразу» коммунизма, с невиданным ростом производительности труда, произошло его резкое падение, до 18 % от уровня 1913 года, в том числе вследствие массового голода. Производительность труда понижалась обратно пропорционально повышению заработной платы, к примеру, при росте зарплаты более чем в два раза, производительность, в 1920 году, упала, за тот же период, в разных отраслях, в 5 – 6 раз. Численность промышленных рабочих в стране сократилась вдвое, а в Петрограде – в пять раз. Рабочие бежали в артели, а многие возвращались в деревни, откуда были родом. Так и Евгений Кузьмич мечтает о невиданных росте производительности труда, после «направления выпускаемых денег всем». Судорожные попытки удержать уровень производства, не приносили результатов. Народное хозяйство было парализовано. Хотели наладить бестоварный обмен между городом и селом, – не смогли. В августе 1918 года, одновременно с повышением твердых цен на хлеб нового урожая, попытались стабилизировать цены на всю сферу товаров сельского хозяйства и промышленности. Была проведена колоссальная работа. Всё учли, кроме возможности властей заготовить хлеб по твердым ценам. Крестьяне продолжали саботировать государственные заготовки продовольствия, наотрез отказывались продавать зерно по «твёрдым закупочным ценам». Изъятие фактически превращалось в конфискацию. Улучшения не наступило. Размер посевов в 1920 году, сократился, по сравнению с 1913 годом, вдвое. Выполнение продразверстки постоянно отставало от планов; у крестьянства всё ещё оставались значительные запасы хлеба. Хлеб уходил на вольный рынок, товарооборот которого, несмотря на репрессии, не снижался. К 1919 г. все домны страны потухли. Промышленность жила старыми запасами металла. 15 доменных печей, запущенных в начале 1920 г., дали не более 3% довоенной выплавке. Отсутствие выплавки привело к коллапсу металлообработки: предприятия закрывались сотнями, кое-как работавшие, постоянно простаивали из-за отсутствия проката и топлива. Подвижной состав жел-дорог, к 1921 году, потерял более 60% довоенной численности. Из-за отсутствия хлопка и льна, почти встала текстильная отрасль, дававшая около 5-10% довоенной продукции. Предприятия продолжали существовать только вследствие того, что государство, через печатный станок, обеспечивало содержание рабочих «выпускаемыми деньгами», или же рабочие продавали и проедали основные капиталы предприятий. Крали всё: пайка́ совслужащего хватало на три-пять дней, с рабочими расплачивались продукцией собственного производства, которые шли на вольный рынок, но этого тоже не хватало, поэтому приворовывали. Конфискованное зерно начинали разворовывать сразу после изъятия, и заканчивали центроскладами. Украденное оказывалось на вольных рынках. Национализированные предприятия покупали нужное сырьё и оборудование (вплоть до станков), тоже на вольных рынках. Попался на рыночных афёрах даже снабжавший Кремль кооператив «Коммунист». Более того, канцтовары для Совнаркома, закупали на территориях захваченных деникинцами! Забеспокоился Ю. Ларин: «В последнее время создается впечатление, что не без вызова начинается безболезненное врастание в буржуазный строй». Он опасался, что «все отчетливей выясняются попытки старой буржуазии вновь взять в свои руки элементы хозяйственного механизма». Для «освежения атмосферы» Ларин предложил некие «штучки», кои, впрочем, сводились к чисто административным и уголовным мерам. ВЧК заявляло о лавинообразном увеличении хищений и злоупотреблений, что она бессильна бороться с валом спекуляций, воровства рабочих и коррупцией госслужащих, который захватил даже самих чекистов. Председатель Московской ЧК С.А. Мессинг официально признал, что МЧКа в тупике. «Невозможно справиться с воровством и спекуляцией. Аресты и расстрелы ни к чему не приводят, дела становятся все крупнее. В ВЧК сейчас Главтоп, Главкожа, Москватоп и т. д. Основная причина развития хищений заключается в том, что голодный минимум — красноармейский паек, оцениваемый в 40.000 рублей в месяц, получают только 150.000 человек, включая гарнизон. Остальные обеспечены только на пять дней в месяц. Кремлевский паек оценивается в 200.000 рублей, и надо иметь минимум этого, чтобы работать. Каким-то путем они это добывают, ибо мрут не все» (!)… Итог: я не вижу выхода немедленно… Дело давно приняло размеры, превышающие средства и разум ЧК». Госконтролёр Майзель докладывал Ленину: «После ревизии хозяйственных органов в отдельных городах на Украине и в Белоруссии я спустился с коммунистических небес и увидел самую страшную действительность, угрожающую существованию Советской республики». В докладе приводились факты хищения тысяч пудов соли, сахара, гниющего продовольствия, целых эшелонах с медикаментами и товарами, исчезнувших в пути бесследно. «Я остановился на нескольких полураскрытых крупных злоупотреблениях, а между тем они были бесчисленны, — сообщал Майзель, — грузы прибывают в запломбированных вагонах, но все же расхищенные. Крадутся через крыши, через пол, указывается ложный вес, вагоны сахара портятся от искусственного отсырения. Крадут при отгрузке на подводы, а затем уже на складах». «Но самое страшное в том, — продолжает ревизор, — что нет никакого оздоровления, что в эту тину втягиваются все больше и больше людей, не исключая и партийных». Всё жалованье семейному человеку на три дня на хлеб, поневоле станешь воровать – вот рассуждения советских служащих. Не обошёл Б.Н. Майзель и чекистов: «В Екатеринославском ЧК за 20–30 тысяч рублей любой мог получить пропуск. В Харьковской ЧК почти все обыски, аресты и освобождения осуществлялись ради наживы. В Киеве к концу 20-го года все кофейные и т. п. привлекательные места были уже прикрыты, но на задворках Крещатика процветает кофейная «Дюльбер», посещаемая ответственными советскими лицами, где обделываются различные дела — освобождают людей, товары, снова арестовывают и снова освобождают». Петерс из Ростова докладывал Дзержинскому: «Особые отделы армий Южного фронта занимаются чем угодно, спекуляцией, обысками в городе, но только не своим делом – борьбой с контрреволюцией и шпионажем».
То, что происходило на селе, особо описывать, пожалуй, не буду, т.к. этой теме и так посвящено много материалов, хотя у меня есть и малоизвестные. В целом, картина с «военным коммунизмом», ясна. Всё более она становилась понятна и Ленину. В 1921 году резко изменилось его отношение к Юрию Ларину. Когда на заседании Совнаркома, один из наркомов бросил реплику, что это «очередные ларинские фантазии», все посмотрели на Ленина, который горько усмехнулся. А вскоре на документе, представленном Рыковым, Ильич написал: «да уймите вы Ларина». Но Ларин продолжал фонтанировать идеями. В следующий раз Ленин раздражённо: «т. Рыков, уймите Ларина, иначе я вас серьёзно накажу». Апофеозом отношения ко вчерашнему кумиру, был случай с формированием редколлегии «Экономического словаря социализма», который виделся как катехизис новой экономики. На представленном Ленину списке кандидатов в члены редакции, Владимир Ильич вычеркнул фамилию Ларина и сделал приписку: «Нет, этот никогда»! Но Ларин не подвергся преследованиям, продолжал оставаться членом президиума ВСНХ, сотрудничал в институте экономики, писал статьи, выступал на различных семинарах. Умер в 1932 году, похоронен у кремлёвской стены, как «выдающийся революционер и мыслитель».
В целом, картина с «военным коммунизмом», как необузданной фантазией революционеров, в сочетании с экстремизмом масс и обстоятельствами Гражданской войны, ясна; этот период оказался одним из самых драматичным в отечественной истории. Большевики прозревали. Всё более осознавал и Ленин, что это тупик, что заданные параметры, при реальных ресурсах, недостижимы, а «немедленный переход к коммунизму», оказался не столь безобиден. Здравый смысл победил иллюзии соратников, не обогащённых знаниями и опытом. К такому выводу Ленина подталкивали и многочисленные крестьянские восстания против продразвёрстки, усилившиеся после массой демобилизации крестьян из РККА, в связи с фактическим окончанием Гражданской войны. Пояс крестьянских восстаний в Центральной России, не случайно тогда назвали «зелёным потопом». Первым проявлением перемены настроения Ленина, стало неожиданное его выступление на малозначимой Московской губернской конференции работниц и крестьянок 26 февраля 1921 г., где он о политике военного коммунизма сказал следующее: «Если оказалась ошибка в тактике, то надо с этой ошибкой покончить, и все то, что с ней связано, надо признать помехой деятельности, которая требует изменения: надо окончить штурм и перейти к осаде, к иному размещению войск, к перераспределению материальных частей, не говоря уже об отдельных приемах и действиях. То что было раньше, надо решительно, точно и ясно признать ошибкой, чтобы не получить помехи в развитии новой стратегии и тактики». Это было потрясение. Партийные и советские работники, занятые в сфере реальной экономики и управления, прекрасно знавшие обстановку, восприняли это выступление как надежду. Старые революционеры и высший командный состав армии, увидели в этом измену идеалам Октября, некоторые стрелялись, не пережив краха надежд. Но Ленин был непреклонен, безжалостен к себе и соратникам, самокритично заявив на Х съезде РКП(б): «К весне 1921 года выяснилось, что мы потерпели поражение в попытке «штурмовым» способом, т.е. самым сокращенным, быстрым, непосредственным, перейти к социалистическим основам производства и распределения. Политическая обстановка весны 1921 года показала нам, что неизбежно в ряде хозяйственных вопросов отступить на позиции государственного капитализма, перейти от «штурма» к «осаде»… Если такой переход вызывает кое у кого жалобы, плач, уныние, негодование, то надо сказать: не так опасно поражение, как опасна боязнь признать свое поражение, боязнь сделать отсюда все выводы». И ещё: «Нельзя научиться решать свои задачи новыми приемами сегодня, если нам вчерашний опыт не открыл глаза на неправильность старых приемов… когда решается судьба целого класса, решается вопрос: социализм или капитализм, – есть ли разумные основания предполагать, что народ, в первый раз решающий эту задачу, может найти сразу единственный правильный, безошибочный прием? Какие основания предполагать это? Никаких! Опыт говорит обратное … если мы не будем бояться говорить даже горькую и тяжелую правду напрямик, мы научимся, непременно и безусловно научимся побеждать все и всякие трудности». Таких слов в стране, кроме Ленина, сказать не посмел никто, хотя он мог бы сослаться на обстоятельства военного времени, саботаж и вредительство, но принял вину на себя. Х съезд РКП (б), в марте 1921 года, принял решение о переходе к Новой Экономической Политике.
Как видите, Евгений Кузьмич, Ваши единомышленники из прошлого века в реальности сделали всё, о чём Вы мечтаете. Чем это закончилось, для страны и для миллионов людей, – прочитали. Теперь, вместо вульгарного коммунизма, Вы предлагаете вульгарный экономизм. Неужели Вы хотите повторения пройденного, «Спаситель России»? Человечество прошло через искус «перехода к коммунизму» через «выпуск денег для всех». Историю надо знать, уроки – выучивать.
Как большевики будут выбираться из исторической ямы, в которую затащили их Ларин, со товарищи, и примкнувший к ним Волобуев, об этом в следующем разделе. Продолжение следует…
