ВСЕ ШЛИ И СМОТРЕЛИ… А ДУМАЛИ О ЧЕМ…?
Сколько тебе лет, спросила я однажды Джиру, посланца далекой Африки, приехавшего в наш город с довольно-таки многочисленным отрядом заморских рекрутов-“миролюбцев”, типа – “миротворцев”, после, Вы догадались уже, беспрецедентного развала ВЕЛИКОЙ ДЕРЖАВЫ. Наставлять здесь всех нас, в Донецке, на путь истины, на заросшую беспамятством стезю окончательно обезумевшей девицы, долго блукавшей до этого знакового момента по городам и весям поверженной с оголтелым позором страны, со своего шаткого, как оказалось к тому времени, пьедестала. И все-таки умудрившейся заблудиться после того всеобщего туманно-оглушительного восторга в дебрях сошедшего с рельс Мироздания. Нагло облокотившись локтями обеих своих рук о его проступивший из Земли безобразно изуродованный историческими обстоятельствами металлический осколок, Джиру просто ответил: не знаю. Чем поверг меня в провал затянувшегося, однако, в рамках миловидной утонченности, недоумения. Одна из граней которого мгновенно проступила на моем несказанно удивленном лице, в виде, теперь уже, недоуменно округлившихся бровей. Как если бы я уже задала свой второй вопрос, вполне естественно вытекавший из такого неожиданного его ответа. Видящий – да увидит. И Джиру, мгновенно посерьезнев, многозначительно добавил: - Мама мне говорила, что в день, когда я родился, была страшная гроза. Даже от удара молнии раскрошилось напополам дерево, почти что единственное в нашем селении, у нашей хижины. Да воздастся перст к небу – таким значительным был тот день… Без никакой выдумки… А как же паспорт…, и все такое…, не унималась я, ты же как-то приехал сюда... по своей африканской визе… Да ерунда, развеселился Джиру. Мы немного подсчитали, по дням рождений моих братьев и сестер(!), и получилось, что мне сейчас где-то 30 лет. И он хитро улыбнулся, неслышно и гордо бряцнув в обозримом пространстве белоснежным сиянием своих легендарных, потомственно-африканских зубов. Став надолго одним из реально действующих лиц в новой истории моего города. Со своей хитро и туго сплетенной африканской памятью. Узелок-картинка страшной засухи – здесь, страшной грозы – там…, убитого усилиями всего племени страшного тигра-убийцы, оставшегося лежать потом в виде полосатой шкуры, распластанной на полу в чьей-то хижине…, в далекой Африке… Страшной головой своей, с застывшим навсегда тигриным оскалом, – у самой двери в убогое жилище. Да и дверь-то какая…, высохшие и стянутые подобием веревки вверху и воедино тростниковые стебли, при входе в убого-ненадежное человеческое пристанище…
Но абсурдность того странного диалога, в воздушных рамках летящей на сверхскоростном самолете цивилизованной реальности, еще более естественно вплеталась в последующий страшный коллапс всего разумного на моей Земле. Добросовестно отмеченного календарными днями и ночами, по-прежнему памятными датами, заметно обогатившимися новыми. Последние постепенно и незаметно стали вытеснять из памяти те, что были заучены прилежно наизусть еще в детстве. Как на кардиограмме состарившегося умирающего сердца, в истории страны те нужные уму и разуму годы и числа постепенно выравнивались в своем ярко выраженном зигзагообразном беге, обреченно превращаясь в одну, все еще слабо попискивающую мерцающим пульсом тонкую прямую… Умирающее сердце страны… Подрастающая молодежь... Сплошь – блогеры-технари. Вооруженные всяческими навороченными возможностями своих девайсов, как производное новейших электронных технологий. Куда тут им деться, ну повторят, а где-то и прочитают скучающие детишки о датах Второй Мировой войны. Все – мимоходом. Часто – в угоду назиданий старших. Но очень, не на шутку обеспокоятся, погрязнув телами и душами своими восприимчивыми в перипетии звездных войн, бушующих уже совсем рядом, на соседних с Землей планетах. И бушующих так отчаянно мрачно, что победители тамошних баталий оттуда уже с жадно-кровавым вожделением посматривают на Землю, мечтая о ее захвате. Как выжить, мечется в своих копошащихся зудливым роем невиданных насекомых мыслях, обеспокоенный судьбой Земной цивилизации, бурно развивающийся акселерат. Как отразить удар нашпигованной металлом инопланетной силушки-дубинушки!? Страшно, люто сверкающих своими огненными глазищами людоподобий, как правило. О двух ногах и о двух руках - каждый. И лишенных человеческих красивостей головах. Само собой, разумеется.
Здесь – остановка. Хватит бездумных символов современной развлекательной индустрии. Не пристало цивилизованному обществу забывать о символах не так, уж, и далеких дней. Мыло, изготовленное из человеческого жира. Его чудовищные образцы – рядом с чудовищными же формами, в чем этот продукт изготовлялся, среди многочисленных обличительных экземпляров на обличительных же полках совершенного людьми зла. Рядом - подушки, набитые человеческим волосом… Перчатки, дамские, мужские… из человеческой кожи… Были хорошо востребованы… Пробирки с детской кровью, всех возможных групп, которые развозились из разбросанных по Европе лагерей смерти по фронтам Второй Мировой… Оживлять раненых иродов-убийц, четыре года разрушавших и убивавших страны этой самой Европы. Голова человека, мужчины средних лет, с почерневшими провалившимися глазницами, с плотно сомкнутыми сине-фиолетовыми губами, с сохранившейся длинной шевелюрой давно нечесаных волос. Голова, очевидно, проспиртованная, непостижим образом уменьшенная до карликовых размеров. И стоявшая под стеклянным, педантично по-немецки, каждый день протираемым колпаком на столе начальника Освенцима. Как сувенир. А в кабинете, как правило, безостановочно игралась классическая музыка. Часто – Вагнера и Баха. И витал аромат свежезаваренного кофе. Настоящего, Бразильского. А за окнами кабинета часто дымили печные трубы. Дымили густыми клубами черного жирного дыма… Оседавшим потом жирным же слоем на поверхности бараков узников…, на Земле… Таким жирным бывает дым после сожжения людей… Бренные останки умерщвленных, а потом сожженных, тоже находили себе применение. Тщательно перемолотые в гигантской костемешалке, они удобряли потом собой Землю… Перед предстоящими посевами… Кто его знает, чего…
Страшные символы былого…
Сегодня идет война в моем городе. Странно-гибридная. Со смертями людей и разрывами снарядов на его окраинах. И усиленным подобием мирной жизни – в его центре. Не пристало говорить о человеческой трагедии размыто-обезличенным тоном: каждый день там кого-то ранили…, а там - кого-то убили… А где-то - вслух и очень громко назвали всех, здесь живущих, недоумками. Подленько прикрыв свои лица словами-индульгенцией, давшими право на оправдание убийств.
«Донбасс — это не просто депрессивный регион. Там настолько большой комплекс проблем. Главная в том, что там просто дикое количество абсолютно ненужных людей. Если взять чисто Донецкую область, там 4 миллиона населения. Как минимум, миллиона полтора там просто лишних людей. Нам не нужно понимать Донбасс, его просто нужно использовать как ресурс… Главное, что нужно сделать в данный момент – как это жестоко не прозвучит, но есть определенная категория людей, которых нужно просто убить.» - СКАЗАНО В МАЕ 2014 года. Красноречивая искра невежества, раскочегарившая страшный пожар на Земле Донбасса.
Как правило, люди, высказывающие свои мнения, глубоко верят в правоту собственных суждений. Которые, в свою очередь, являются отражением сути человеческой личности. Но, если прочитав выдержку высказываний о сегодняшней страшной Донбасской трагедии, почувствуешь, как стынет, холодеет кровь в твоих жилах, и не согреть ее огнем сочувствия, значит, слова эти мог сказать вслух не человек. А плоть от плоти, страшная суть от сути тех, кто делали мыло из человеческого жира. Кто питался детской кровью. Кто хорошо понимает, что револьвер – есть инструмент, единственное предназначение которого есть делать дырки в человеческих существах. Приводящих к увечьям людей и их смертям.
Выжженная до тла степь на картине Василия Верещегина АПОФЕОЗ ВОЙНЫ, это не только изматывающе физически созерцание горы человеческих черепов и Земли, по которой пронесся совсем недавно смерчь смерти. Это - и ощущение близости воронья, над самой твоей головой, прилетевшего на запах гниения человеческих тел. А в целом и в малом, это – страшный запах гниения человечности. Потому что, оказавшись в петле Донбасской трагедии, трудно понять, как продолжает существовать другой мир, более-менее благополучный, в то время, когда рядом с ним, совсем рядом, каждый день гибнут люди. Все это понимается лучше, когда достоверность увиденного и всего происходящего не дает возможности забыть об этом ни на миг. Повторяй об этом, не повторяй, но оно, это трагическое Донбасское сегодня, хлещет нещадно тугой плетью ужасающей данности по протестующему смириться с этим тягостным безумием сознанию. Последнее должно быть мерилом оставшихся, хочется так верить, потуг не раствориться бесследно и навсегда в черной бездне возрожденного насилия. ЧИТАТЬ ВЫДЕЛЕННЫЙ АБЗАЦ ВЫШЕ.
Страшного насилия одних над другими.
Застенчивость и робость… С ними нет мужества в душе. Чтобы высказаться. Такое переплетенное теперешними печальными невзгодами моей Земли и предвиденными, как это понимается теперь, прямолинейными штрихами этого периода моей Судьбы, как предисловие к словам: жизнь должна продолжаться… И дерзко сквозить метаморфозами, пусть, и запоздалых прозрений.
Во имя памяти всех погибших в Земных войнах…
С глубоким уважением, Людмила Марава. ДОНЕЦК.
P.S. Никакое, самое страшное по силе своих разрушений стихийное бедствие, никогда не сравнится с осознанно творимым насилием одних над другими. Убийство людей, сопровождающееся хоть каким-нибудь оправданием, – это пройденный допустимый предел человечности. Которое сменило человеческое мракобесие. ИДИТЕ И СМОТРИТЕ.
