Авторский блог Георгий Осипов 05:36 29 мая 2015

Впервые о Бродском

Где-то с 1975 по 1985 годы Бродский был кем угодно – символом, гением, поэтом номер один, но только не человеком сегодняшнего дня. Стареющая богемная красотка, словно дембельский альбом, доставала и показывала желтый самодельный сборничек, так и не дождавшийся ни обыском, ни других приключений. Среди довоенной машинописи – между «Шествием» и «Пилигримами» мог быть втиснут совсем непохожий на них Губанов.

В силу возраста и круга общения я застал (и хорошо запомнил) тот пресный, апатичный промежуток времени, когда Бродский, как стало принято выражаться чуть поздней – никому никуда не уперся. Иди объективности ради, почти никому. Поэта не разлюбили и не забыли окончательно, но к нему почти полностью (тогда это было очевидно, хотя с годами подтверждать подобные факты все сложнее) пропал интерес.

Для моих тогдашних современников он был кем-то, кого чуть ли не при Хрущеве посадили. Буквально позавчера благопристойно, без солженицынского шума, выслали, а вчера он уже читал что-то из своего по «Голосу» или по «Би Би Си». Причем с легким матом.

Где-то с 1975 по 1985 годы Бродский был кем угодно – символом, гением, поэтом номер один, но только не человеком сегодняшнего дня.

Стареющая богемная красотка, словно дембельский альбом, доставала и показывала желтый самодельный сборничек, так и не дождавшийся ни обыском, ни других приключений. Среди довоенной машинописи – между «Шествием» и «Пилигримами» мог быть втиснут совсем непохожий на них Губанов.

Дама-диссидент застенчиво протягивала запоздалый номер «Континента», многообещающее издание, но, к сожалению, сильно измельчало…

Открываешь, и там обязательно очередная элегия или эклога, которую уже дальше второй строки уже никто, как правило, не читал. Вне зависимости от качества поэзии. Странно было наблюдать такое снижение интереса к запретному, потому что то, что мне доводилось слышать по радио в авторском исполнении, в принципе производило благоприятное впечатление. И трудно было в ту пору представить, что всего десять лет спустя, молодой человек в курточке-косушке, услышав фразу «звякают клавиши Рэя Чарльза», безошибочно и рутинно назовет место, откуда она взята: «Колыбельного такого-то (склероз)… трескового мыса»!

Примерно так же гротескно и с большущим опозданием при помощи пародийных «бит-квартетов» и массовых, намного превышающих потребность наших граждан в этом добре, переизданий, удалось, наконец, реанимировать «битломанию», которую лет пятнадцать пытались оживить на Западе производители грампластинок. И параллельно капиталистическим дельцам о том же самом вздыхали довольно малочисленные, но антипатичные «идеалисты» на Востоке.

Следует признать, что обе операции – по водворению в сознание обывателя и актуализации и битлов и Бродского, прошли (как непопулярный, но с размахом устроенный юбилей или парад) успешно.

Успешно в том лишь смысле, что удалось сформировать новое поколение людей со старыми, почти стариковскими вкусами: слушателей, читателей, как почитателей, так и хулителей обоих явлений, целиком принадлежащих, как Хрущёв и Кеннеди, прошлому, и любопытных исключительно исследователям конкретной эпохи.

Надо сказать, что звезды последних десятилетий забываются куда с большим трудом, и уходят со сцены менее охотно, нежели их предшественники. И это несмотря на довольно солидный участок с могилами, которые, пожалуй, поздновато приводить в порядок, но еще рано осквернять.

А когда-то Бродский символизировал большую скуку, как радиоточка в квартире бездетных, и потому без возраста, пенсионеров. Девушки – в два голоса и под две хорошие болгарские гитары пели «Письмо римскому другу». Причем это могли быть пионервожатые в приморском лагере или зависшие в большом городе авантюристки, но все думали одно и то же: «Вот две мухи жужжат песню Мирзояна на старые стихи Бродского, и судя по всему, не первый сезон…» И уже не совсем понятно, в чем тут соль, и где антисоветчина, хотя текст и нашпигован намеками в форме архаичных выражений типа «ворюга» или «кровопийца». Да у Бенцианова есть куплеты куда посмелей и поострей!

И опять же, трудно было поверить, что этот нафталин будут цитировать тонкорукие головастики (такими их изображал журнал «Техника молодежи») в грядущем столетии. Еще как будут.

Сугубо местный курьез – довольно долгое время часть моих земляков и современников упорно предпочитала называть Бродским… Константина Беляева. Изредка зачем-то добавляя к фамилии инициал «М.». Никаких членораздельных объяснений по поводу этого каприза я до сих пор не получил, и боюсь, что в этой жизни уже не услышу их ни от кого никогда. А хотелось бы.

Так получилось, что одним из первых источников информации о музыке пятидесятых-шестидесятых годов, для меня стало собрание магнитофонных записей, выставленное на продажу в тесной дощатой комиссионке, где, казалось, принципиально не могло быть ни одной фирменной вещи, а всего в двух шагах от нее шумел колхозный рынок. Благодаря этой фонотеке то ли покойника, то ли репатрианта, мне стали подробно известны Бобби Райделл, Чебби Чеккер, совсем ранний Билл Хейли и многое другое, из того, что отыскать в приличном состоянии на дисках к середине семидесятых было крайне проблематично, а то и вовсе практически невозможно. Но первое, что было куплено в ассортименте сокровищ, притом, что стоили они недешево, кажется, пятнадцать рублей за бобину (тип-6, скорость 19 м/сек., монозапись) – первой в прейскуранте была зачеркнута давно мне знакомая фамилия «Бродский». На сей раз без буквы «М».

Все остальные раритеты были на месте. Но кто-то меня опередил. Кто-то знающий, тот, кому это надо не меньше, чем мне. Обычно в таких случаях вам представляется ваш глумливый двойник.

Дальнейшая судьба той ленты в ныне культовой коробке багряного цвета мне неведома. Она так нигде больше и не всплыла. Хотя, могла бы, сменив хозяина. Моего Чебби Чеккера с Бобби Райделлом, я, в ответ на советский «грантик» Марино Марини с Марьяновичем («Гости Москвы’62»), через приятеля передал одному (тоже ныне покойному) живописцу-отшельнику, вымостившему дверьми от отслуживших свое холодильников дорогу в село, где он скрывался от ненавистной ему современности.

В эфире Бродского регулярно вспоминали искусствоведы с короткими фамилиями типа Гросс или Грин, и дерзкими молодыми голосами, в которые они, цитируя любимые строчки («Налиц вам этой гадосци? – Налеце!») вкладывали все свое мастерство и обаяние выбравших свободу экскурсоводов. Подолгу на радио эти барышни, по-моему, все-таки не задерживались…

Внимательный читатель нашей эссеистики наверняка отметит, что начав разговор об одном Бродском, мы рассказали о двух.

1.0x