Лысеющий господин в ладно сидящем, скрывающем полноту, пиджаке английского сукна и с тростью в руках неторопливо прогуливался по мощеной набережной Дуная, забитой ярким светом электрических фонарей. Из кармана у него выглядывала свёрнутая газета, судя по шрифту заглавия, вероятнее всего, респектабельная "Политика", издающаяся семейством Рибникар. Господин любезно раскланивался с другими, совершавшими ежевечерний ритуал променада перед отходом ко сну, земунцами, чьи лица достаточно примелькались ему за год жизни в этом ещё недавно австрийском предместьи Белграда. Немцы принимали его за хорвата, хорваты - за немца или за мадьяра, а сербы по неуловимым признакам понимали, что перед ними "руски избеглица" и сопровождали ответный кивок радужной улыбкой.
Миновав шумные кафе с гуляющей, под залихватское пение тамбурашей, публикой и, проигнорировав зазывающие огни роскошных ресторанов, он прошёл чуть дальше в сторону Гордоша, где гуляющая публика встречалась уже реже, поднялся по переулку вверх и, свернув в едва заметный проулок, зашёл в неосвещённую дверь крошечного ресторанчика, где подавали отличное карловацкое молодое вино и недурной сыр к нему. Там, в тишине он рассчитывал внимательно изучить утреннюю "Политику" и набросать в блокноте заметку для одного еженедельного русского издания. Хозяина - старого обходительного серба - пречанина, в зале было не видно, лишь в углу, спиной ко входу, сидел посетитель, перед которым уже выстроилась батарея опустевших бутылок. Его профиль и характерная армейская выправка показались смутно знакомыми вновь зашедшему гостю.
Обойдя подгулявшего посетителя чуть сбоку, господин журналист уверенно признал в нём своего соседа по каюте на эскадренном миноносце "Дерзкий", который в конце ноября 1920 года уносил их из Севастополя в неизвестность эмиграции. Впрочем, тогда её ещё называли "эвакуацией", надеясь на скорое триумфальное возвращение. Случайная встреча его не особенно удивила, даже напротив. Он уже открыл рот для приветствия, как вдруг испуг мелькнул в его глазах:
- Что... что Вы задумали? Не смейте! - вырвалось у журналиста при виде того, чем занимается его старый знакомец. Тот методично снаряжал барабан револьвера патронами. Услышав выкрик, он поднял равнодушный взгляд, чуть затянутый пеленой алкоголя, и, вроде бы, узнав вошедшего, вернулся к своему занятию, не произнося ни слова.
- Штабс-капитан, Вы пьяны! - журналист постарался придать голосу строгость.
- Да, - на этот раз он удостоил нависшего над ним плотного господина ответом. В его голосе не отражалась ни одна эмоция. Он был холоден и пуст. Закончив с патронами, штабс-капитан с характерным щелчком вернул барабан на место, прокрутил его и взвёл курок. Тускло блестевший ствол револьвера был упёрт в его подбородок.
- Не делайте этого, прошу Вас, - рука журналиста легла на его плечо.
- А в окружении, помню, не возбранялось. Лишь бы не попасть красным в плен, - тот, кого называли штабс-капитаном, был невозмутим и говорил тихим, почти вкрадчивым голосом.
- Вы не в окружении, - прошептал журналист, не убирая руки.
- Да? - штабс-капитан, казалось, искренне удивился и даже положил револьвер на салфетку, - А у меня ощущение хуже, чем под Новороссийском в январе двадцатого, когда "товарищи" прижали нас к морю и наша рота чудом успела погрузиться на транспорт. - на виске у него проступила бьющаяся синяя жилка, - А в ноябре уже из Крыма мы уходили за море с Врангелем в надежде на Весенний поход. Помните? - он испытующе поднял глаза на своего визави, - Тогда мы были Армией. А кто мы теперь? Таксисты? Дорожные рабочие? Да сядьте Вы уже, Константин Петрович! - он досадливо стряхнул руку с плеча и кивком головы указал на стул напротив. Константин Петрович послушно расположился напротив, ни на миг не выпуская из поля зрения револьвер, лежащий перед штабс-капитаном на столе.
- Погоны прапорщика мне, юнкеру, в Новочеркасске вручал сам полковник Дроздовский, - его голос наполнился ностальгией и болью, переполнявшие его воспоминания потекли вместе со скупыми слезинками, скатившимися по щекам, - И вот в них, с вензелем "Д" на малиновой ткани в плен попадать было никак нельзя. Красные прибивали их гвоздями к плечам. Впрочем, и мы особо не церемонились с их комиссарами, платили им той же монетой... - он уронил голову на грудь и после минутной паузы продолжил, с прищуром глянув на собеседника:
- Вы читали Ницше, Константин Петрович? - тот медленно кивнул, - Так вот, там, под Каховкой, Екатеринбургом, на Дону и в Царицыне и даже в самом конце, на Перекопе, я ощущал себя der Ubermensch. Мы все себя так ощущали. Мы были бессмертны, сливаясь в единый живой организм, беспощадно разивший врага - Первый офицерский полк. Красные, махновцы и вся прочая сволочь трепетали, завидев малиновые фуражки, а мы питались их страхом, он придавал нам сил...
Штабс-капитан вновь погрузился в молчание. Спустя пару мгновений, он передёрнул плечами, будто сбрасывая оцепенение, и достал помятый конверт из внутреннего кармана потрёпанного пиджака.
- Вот, читайте, - он положил конверт перед Константином Петровичем и пояснил, - Получил письмо из Парижа. От однополчанина. Бывшего полковника Генерального Штаба. Да, да, бывшего! Потому что теперь он таксист... Знаете, как называют их в Париже? "Жоржики"! Так, зачем, Константин Петрович, зачем? Чтобы стать "Жоржиком", после того как ты был бессмертным дроздовцем? Это равносильно тому, чтобы сдаться в плен, уступить врагу и даже ещё хуже, - он сник, будто механическая игрушка, у которой кончается завод, и едва слышно продолжил, - В чем смысл? Армия распущена, её больше нет, мы даже не можем больше носить нашу форму и наши награды... Похода на Москву не будет. И что остаётся? - Он вперил жёсткий, колючий, вмиг прояснившийся, взор в журналиста и с нажимом повторил, - Я Вас спрашиваю, что? Жить прошлым, воспоминаниями о былом? Зачем нужно прошлое без надежды воплотить его чаяния в будущем? Вы просите меня не делать э-то-го, - он пренебрежительно указал подбородком на револьвер, - Так потрудитесь ответить мне в таком случае.
Константин Петрович достал из кармана портсигар и, раскрыв его, достал две папиросы.
- Курите, Андрей Валентинович, табак местный, но сносный, - он протянул одну собеседнику и запалил спичку. Штабс-капитан, поблагодарив кивком головы, взял предложенную папиросу и, вставив её в зубы, потянулся к огню. Оба закурили, разом окутав зал клубами едкого дыма.
- Андрей Валентинович, Вы боевой русский офицер. Христов воин. Жизнь бесценна и Вы не вправе сами решать, когда Вам умереть. К тому же, это слабость, может быть, даже хуже, дезертирство с поля боя...
- Константин Петрович, - резко остановил того взмахом руки штабс-капитан, - Я живу по бусидо. Честь и верность - суть жизни самурая. А сама жизнь не стоит ничего. В русско-японскую кампанию пленные самураи при первой же возможности убивали себя. Покойный батюшка рассказывал. И это не было ни слабостью, ни дезертирством. Наоборот. Слабостью бы было для них терпеть плен, задевающий их гордость и честь.
Журналист затушил окурок в пепельнице и пристально, оценивающе окинул взглядом подпившего дроздовца. Тому было не больше тридцати, но виски уже серебрила седина, а на лице пролегли жёсткие, непреклонные морщины.
- Хорошо, попробуем зайти с другой стороны, - Константин Петрович откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу, - Вы потеряли смысл и лихорадочно ищете его, но не находите. Эта болезнь поразила множество наших с вами товарищей, оказавшихся на чужбине. Особенно, военных, - он замолк, будто бы принимая какое-то трудное решение. Внезапно он подался вперёд, практически коснувшись стола массивной грудью и, с азартным блеском в глазах спросил, - А что, если я помогу найти Вам новый смысл, достойную цель, которой можно служить... Что скажете, Андрей Валентинович?
Зрачки штабс-капитана сузились, в краешке рта притаилась циничная усмешка.
- Антанта? Немцы? Поляки? Местная тайная полиция?
- А между ними есть разница? - журналист испытующе вперился в собеседника и добавил, - Для Вас, конечно же.
- Ответьте, Константин Петрович, - вкрадчивость тона едва прикрывала угрозу.
- Ни одни из них. Я предлагаю Вам продолжить службу. - После секундного колебания он твёрдо закончил мысль, - Своей стране.
- Как генерал Слащёв? - напускная ироничность тона штабс-капитана искрилась неприкрытой угрозой, а пальцы сомкнулись на рукоятке револьвера, - Не ожидал от Вас, Константин Петрович, не ожидал. От кого угодно, но не от Вас. Вы, одно из самых блестящих перьев Белого движения, мы читали Ваши статьи на фронте вслух, а это дорогого стоит, знаете ли. Большую часть наших газет мы использовали на самокрутки и иные надобности, большего они не заслуживали, и теперь вдруг Вы и ЧеКа? - эти буквы он выговорил с откровенным презрением.
- Не ЧеКа, Андрей Валентинович, а Россия, - журналист, казалось, не замечал побелевших костяшек стиснувшего револьвер штабс-капитана.
- Я бы мог застрелить Вас прямо здесь только за то, что Вы посчитали возможным начать со мной подобный разговор. Или сдать в нашу Контрразведку, она, слава Богу, ещё жива и активно действует, в отличие от всей армии. Слышали про генерала Покровского и его молодцев-ингушей? На их счету множество симпатизантов Советов, агитировавших за возвращение под власть "товарищей" и здесь, в Королевстве, и в Болгарии, - он пристально искал следы страха на лице журналиста и не находил их, - А, может, и Вы, Константин Петрович, провокатируете меня по заданию Контрразведки? Ну и как, прошёл я проверку? - короткий смешок лишь добавил ему жёсткости.
- Цепным псом и провокатором никогда не был и не буду, Андрей Валентинович, и револьвер в Вашей руке совсем недостаточное основание, чтобы оскорблять меня, - полный господин хоть и был насквозь гражданским, но не выказал и каплю страха, а голос не выдал ничего, кроме уверенности в себе. - Возвращаться я Вас ни в коем случае не призываю. Я предлагаю Вам служить интересам тысячелетней России здесь, в Европе. К большевикам я симпатией не проникся, отнюдь. Но они преходящи, а Россия вечна. Что же касается Вашего желания застрелить меня, то, напомню, что ещё пять минут назад Вы хотели стрелять себе в голову. - Он откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди, всем своим видом демонстрируя пренебрежение к грозящей опасности.
- Верно... - штабс-капитан рассмеялся и оттолкнул револьвер, - Верно, Константин Петрович. А Вы сбили мне весь настрой.
- Сбил? - брови журналиста вопросительно приподнялись. - Отрадно слышать, значит, одной своей цели я уже добился.
- Пытаетесь обратить своё предложение в своеобразную шутку? - штабс-капитан криво усмехнулся. - Пожалуй, я многое забуду к утру, но навряд ли забуду Ваши слова...
- В таком случае, Андрей Валентинович, позвольте напомнить Вам ещё одни слова, которые произнёс как раз помянутый Вами генерал Слащёв, надеюсь, и они останутся у вас в памяти: "Красные - мои враги, но они сделали главное моё дело - возродили великую Россию! А как они её назвали - мне на это плевать!", - захлопнув блокнот, журналист продолжил, - Господь сохранил Вам жизнь в огне братоубийственной войны. Это значит, что Ваше предназначение, а оно, очевидно, связано с Россией, еще не исполнено. Вы уже отдали жизнь Родине, Андрей Валентинович. Такова Ваша судьба, Вы принадлежите ей. Вот Вы говорите - бусидо, самураи, в окружении можно... Слышали. в прошлом месяце в Белграде отпевали поручика С.? Корниловец. Он себя из "парабеллума" полголовы снёс. Сам митрополит Анастасий разрешил отпеть, мол, в 1919 году в окружении грехом это не считалось, а поручику здесь хуже, чем тогда в окружении было. Это, кстати, довод на Вашу чашу весов. Так вот. Я отвечу Вам, что наша случайная встреча - это промысел Творца, я указал Вам путь выхода из окружения, а, значит, Вы уже не в кольце врагов. Неужели Вы готовы сдаться и Вам не интересно посмотреть, что будет дальше? Не будет ли именно это уступкой извечному врагу и его торжеству над вами?
- Судьба, говорите? - усмехнулся штабс-капитан, - Ну пусть тогда она и решает! - Он хлопнул рукой по столу, - Решено! Орёл - стреляюсь немедленно. Решка - поступаю на службу к Вашим державным большевикам, будь они прокляты. - на ладони у него лежал истёртый серебряный гривенник, старой, ещё довоенной чеканки. Неуловимое движение руки и монета, кувыркаясь, ловко взлетела в воздух. В зените полёта штабс-капитан резко поймал кругляш в кулак и тут же распластал на тыльной стороне левой руки, прикрыв ладонью правой.
- Вне зависимости от результата, благодарю Вас, Константин Петрович, на миг я снова почувствовал себя так же, как в цепи под огнём красных. - В его зрачках плясали бесенята. По лицу его собеседника стекали капли пота. Впервые с начала разговора ему стало по-настоящему страшно:
- Вы просто адреналиновый наркоман, Андрей Валентинович, - с трудом владея языком от давившего напряжения, выдавил журналист. - Ну же, не томите! Что там у вас выпало?
- Не торопите, Константин Петрович. Дайте минуту. Я хочу прочувствовать этот миг. Давно не ощущал себя живым - его лицо парадоксальным образом приобрело самое умиротворённое выражение. - Я сейчас будто вышел из мира теней, - он прикрыл глаза и расплылся в улыбке. - В сущности, результат не важен. Хоть и интересен. - Глубоко вздохнув и с шумом выпустив воздух из лёгких, он с наигранной весёлостью воскликнул:
- Ну что же, Константин Петрович, смотрите, что там судьба решила. - отвернув голову в сторону, штабс-капитан медленно отнял руку и подставил монету под неровный свет лампы.
