«На Валдайском форуме Президент России выступил с блестящей речью... - первой такой речью …за всю постсоветскую историю..., и поднялся на уровень философских обобщений. По существу, в речи изложена новая политическая философия России. Такого у нас не было с момента краха идеологии коммунизма, …что сильно ограничивало роль России на мировой арене. Теперь этот барьер преодолен. Начинается новое концептуальное соревнование с Западом. Россия предложила альтернативу. И эта альтернатива состоит в поддержании многообразия мировой цивилизации», - такое восторженное послание отправил нам знакомый ученый, позиционирующий себя националистом (не будем делать ему рекламу), с гордостью процитировав в «почтовом» сообщении собственный Facebook.
К чему мы это? А к тем комментариям и комментаторам первой части статьи (http://zavtra.ru/content/view/valdajskij-rubezh), которым она не понравилась по прямо противоположным причинам, но которые, тем не менее, также причисляют себя к патриотическому спектру. Ведь с позиций практической политики «отсутствие субъекта» идеологии - есть мотив не к отказу от обсуждения идеологических текстов, а, напротив, к его активизации. Особенно в тех случаях, когда подобные тексты, спускаясь с самого «верха», выводят данную тему в публичную сферу, создавая необходимый прецедент, а заодно и информационный повод. Ведь субъект – в этом надо отдавать себе отчет – появится только тогда, когда на слуху окажется идея. Хорошо сказано по этому поводу у В.В. Маяковского: «Коммунизма призрак по Европе рыскал, / Уходил и вновь маячил в отдаленье. / По всему (sic!) поэтому в глуши Симбирска / Родился обыкновенный мальчик Ленин».
Ничто не наносит патриотической идее и патриотическому движению большего вреда, чем граничащая с изоляционизмом замкнутость дискурса, освобождающая «поляну» дискуссии деструктивным силам.
«Этажи» миропроектной конкуренции
Продолжая разговор об идеологическом строительстве, поднятый выступлением Президента России В.В. Путина на Дискуссионном клубе «Валдай» (19 сентября), напомним, что главное (онтологическое) содержание переживаемого сегодня исторического момента, на наш взгляд, заключается в завершении эпохи Модерна.
Представляя собой светский уклад, сформированный идеями Просвещения, промышленной революцией и великими географическими открытиями, расширившими мир до глобальных пределов, Модерн явил собой новый глобальный проект. И этот проект пришел на смену прежнему укладу, именуемому Премодерном (до-Модерном), который, в свою очередь, разделяется на проекты, равновеликие Модерну, - Античность и Средневековье.
Почему это так важно?
Во-первых, потому, что чередование глобальных проектов осуществлялось диалектически, в рамках гегелевской триады «тезис – антитезис – синтез». Античное язычество с его культом материального потребления и удовольствий сначала было отвергнуто клерикальным аскетизмом Средневековья, а затем возродилось в секулярном Модерне, который соединил антихристианские доминанты (воплощенные в масонстве) с формальными признаками принадлежности к христианству. (Показательно, что продвигая свою доктрину, масонство маскирует антицерковность с помощью ранних христианских ересей).
Поэтому и выход из Модерна подобен его синтезу с различными эпохами Премодерна. Негласный альянс Постмодерна «большого Запада» с Контрмодерном «большого Юга» уверенно двигается в сторону неосредневекового клерикализма; разница только в формах и в темпах. И если на Западе берет верх антихристианское тоталитарное сектантство, «толерантно» упакованное в формулировку «современных религиозных течений», объединенных «прагматизмом» - примитивизацией и утилитаризацией духовных потребностей, то на Юге, как мы отмечали в первой части статьи, все более торжествует суннитский исламизм. И бастионом стабильности в этом бушующем «море», стремительно поглощающем Ближний и Средний Восток, остается шиитский Иран.
Почему мы утверждаем, что сектантство на Западе именно «берет верх», а, например, не борется за существование? По той простой причине, что оно и насаждается сверху – из Ватикана, насквозь пропитанного сектантским духом так называемого «иудео-христианства», ставшего официальной доктриной Святого престола в результате Второго Ватиканского собора (1962-1965 гг.), подготовленного и проведенного, мягко говоря, не без масонского участия. А уж об особой роли «протестантского Ватикана», как иногда неформально называют Всемирный совет церквей (ВСЦ), и разговора нет – там масонство стояло, можно сказать, у самих истоков.
Во-вторых, социокультурный вектор теории модернизации М. Вебера и Э. Дюркгейма «Античность – Средневековье – Модерн», которой продолжается Постмодерном и Контрмодерном, - не единственная и даже не первая из выведенных цепочек всемирно-исторической эволюции; раньше нее появилась цепочка классового вектора марксистской теории общественно-экономических формаций (ОЭФ): «рабовладение – феодализм – капитализм – коммунизм». Невооруженным взглядом видно, что эти цепочки во многом повторяют друг друга, хотя и не буквально (подробно об этом – в серии наших статей «Глобализация: конец истории и времен» на сайте Академии геополитических проблем, где их взаимосвязь раскрыта и показана, в том числе и схематически: http://akademiagp.ru/v-b-pavlenko-v-v-shtol-globalizaciya-konec-istorii-i-vremen-nachalo/; http://akademiagp.ru/v-b-pavlenko-v-v-shtol-globalizaciya-konec-istorii-i-vremen-prodolzhenie/; http://akademiagp.ru/globalizaciya-konec-istorii-i-vremen-okonchanie).
В-третьих – и это главное, принципы и установки секулярного, индустриального Модерна в целом (хотя и не совсем) применимы не только к Западу, но и к Востоку, прежде всего к России и Китаю. Следовательно, и капитализм, и социализм принадлежат именно к этому укладу, а их междоусобная борьба велась за доминирование не вообще, а именно в Модерне, и с окончанием этой борьбы, как мы и отмечали ранее, Модерн подошел к своему историческому финалу.
Почему мы считаем, что Модерн применим к Востоку «в целом, но не совсем» так же, как и к Западу? Потому что, сколь бы ни были революционные вожди русского большевизма и китайской Компартии привержены догматам гегелевской диалектики, определившей логику эволюции как в формационной, так и в модернизационной оптике, тем не менее, между ними и западными творцами обеих теорий – от Г. Гегеля, А. Смита и социалистов-утопистов до К. Маркса и Ф. Энгельса – всегда оставался зазор, политическим эквивалентом которого служило противостояние большевиков российским меньшевикам и западным оппортунистам.
В отличие от Запада, где главным регулятором общественных отношений, сглаживающим переход от одной эпохи или формации к другой, выступает право, на Востоке и прежде всего в нашей стране эта роль выполняется культурой. Поэтому именно в России и появилась та самая концепция «цветущей сложности» К.Н. Леонтьева, на которую обратил внимание В.В. Путин на Валдае. Мы отнюдь не случайно выделили ее как духовную альтернативу оккультизму диалектическому методу Гегеля, которую необходимо вернуть в отечественный цивилизационный фундамент.
Достигнув «цветущей сложности» с принятием Православия и распространением в Евразии, Русь как система неоднократно, на каждом переходе из одной эпохи в другую, вставала на грань срыва из этой «сложности» во «вторичное упрощение» (смерть), но всякий раз, включая перипетии XX века, удерживалась на краю пропасти. И сейчас, после катастрофы 1991 г., задержавшись в безвременье, мы вновь стоим перед выбором между культурой и правом. То есть между сохранением своей роли Катехона («удерживающей») и превращением в «правовое государство» в западном понимании этого термина, когда, выражаясь словами видного специалиста в сфере глобалистики Э.А. Азроянца, право и контракты встанут вперед обычаев и традиций. А ведь именно этого от нас и добиваются так называемые «либеральные креаторы», желающие, если верить одному из их глашатаев С. Белковскому, «жить как в Европе».
Из этого анализа внутренних взаимодействий в Модерне следует ряд выводов.
Первое: постмодернистско-контрмодернистский альянс Запада и Юга – не единственный выход из Модерна, оставаться в котором наша страна не может – это мы подробно раскрывали в первой части статьи. Россия имеет полное право на свой собственный вариант выхода из Модерна не только ввиду своей исторической продолжительности, но и в силу субъективности победы капитализма над социализмом, которая не была подкреплена его объективным превосходством. Победи социализм тогда или ранее (например, в 1973 г.), Модерн тоже бы завершился, но выход из него происходил бы иначе – не экстенсивным, экспансионистским путем, как сейчас, а интенсивным, ориентированным на углубленное внутреннее развитие.
Второе: культурная доминанта, уже не раз выручавшая Россию на ее историческом пути, не утратила своего спасительного потенциала. В XX веке эта доминанта смогла «переварить» и преобразовать космополитический марксизм в стратегию Русской Победы. Ведь называя коммунизм «оружием западного происхождения», А.Дж. Тойнби не случайно считал его «ересью» (а Маркса – «ересиархом»), появление которых было вызвано «неспособностью Запада следовать собственным христианским принципам».
В XXI веке культурная доминанта – вновь оптимальное условие для соединения в новом российском «красно-белом» проекте цивилизационного подхода с классовым. Именно с классовым, а не с «общечеловеческим». Ибо идеал совместим только с идеалом, а пресловутые «общечеловеческие ценности» насквозь материальны.
Помимо восстановления субъектности России в миропроектной конкуренции, реализация такого проекта создаст условия для интеграции «большой страны», а также для межцивилизационного антизападного и антиисламистского альянса с участием стран Модерна, прежде всего Китая, а также Индии. Дальнейшее же «барахтание» России в нынешнем беспроектном состоянии не отменит необходимости такого альянса, но поставит нас в подчиненное положение по отношению к восточным партнерам. При консервации нынешнего статус-кво свои позиции в российской элите сохранят и либералы, которые в этом случае не исключено, что добьются включения нашей страны в западный Постмодерн и подставят ее тем самым под удар исламистского Юга.
И третье: множественность вариантов Модерна как глобального проекта доказывает многоэтажность его конструкции. Ведь теория модернизации, довернутая до Постмодерна, как и теория ОЭФ, находящаяся с ней в диалектическом «единстве и борьбе противоположностей», говорят о человечестве в целом, игнорируя отдельные страны и переживаемые ими исторические эпохи, которые ранний советский теоретик Ю.И. Семенов называл «параформациями». Тем самым доказывается существование внутри глобальных проектов, и не только Модерна, конкурирующих разнопорядковых подпроектов, которые мы называем цивилизационными и субцивилизационными проектами.
Именно об этом дальше и пойдет речь.
Структура проекта: идеальное и материальное
В той или иной мере к теме глобальных и цивилизационных проектов приближались В.С. Соловьев, К.Н. Леонтьев, А.Дж. Тойнби, Зб. Бжезинский, М. Тэтчер и многие другие. Однако официальное признание к этому подходу именно как к проектному, у нас в стране пришло только в 2008 г. В Концепции внешней политики РФ тогда появилось положение, перекочевавшее и в ее нынешнюю редакцию (2013 г.): о «цивилизационном измерении глобальной конкуренции», которая протекает в проектной форме. А именно: «между различными ценностными ориентирами и моделями развития».
«Основой любого глобального (и цивилизационного. – Авт.) проекта, - читаем у М. Хазина и С. Гавриленкова, которые первыми перевели проектную проблематику на язык научного метода, - является надмирная (мироустроительная, проектная. – Авт.) идея, выходящая далеко за пределы видимого и ощущаемого пространства, из которой непротиворечиво выводится система поведения и этические правила». Причем, «Идея должна быть исключительной, предназначенной для всех людей без остатка, во всех уголках земного шара и во все времена. Для того, чтобы массы людей, вдохновившись идеей, занялись ее воплощением, необходимо эту идею операционализировать». То есть приспособить к прикладному применению.
Идея оформляется ценностями, которые соединяют традиции - культурные, исторические, этнические, социальные, государственные и иные. В наделавшем немало шума докладе Трехсторонней комиссии «Кризис демократии» (1975 г.) отмечалось, что «за всеми проблемами, связанными с реакцией государств на те или иные события, стоит фундаментальная проблема ценностей, роль которых существенно выше, чем представляется». О том же самом говорится и в сборнике Института Европы РАН «Россия в многообразии цивилизаций» (2009 г.). «…Вводя нравственные критерии добра и зла в оценки отношений между людьми, система ценностей служит сеткой координат, вне которой любая цивилизация утрачивает идентичность, если не сам смысл существования. Хотя с течением времени ценности могут эволюционировать, их основа все же сравнительно стабильна и устойчиво закреплена в нравах и обычаях народов, догматах и ритуалах религиозных конфессий, нормах законодательства».
Совпадение этих взглядов по разные стороны мировых «баррикад» говорит о первичности в цивилизационном развитии ценностного идеала над его материальным обеспечением, что опровергает привычные, заученные с детства, догматы экономического детерминизма, превращенные в «визитную карточку» Модерна.
«Необходимо, чтобы идея соединилась с повседневной практикой жизнедеятельности, - продолжают свою мысль Хазин и Гавриленков. – И вобрала в себя обычаи, сформулировала набор правил и процедур, по которым должен существовать не только каждый отдельный человек, но и сообщество людей в целом – то есть надо выработать Норму. Норма принципиально важна с двух точек зрения. В Идее, как совокупности исходных кодов, ничего изменить и подправить нельзя (хотя все это не так однозначно. – Авт.), а вот в Норме, вобравшей в себя суровую прозу жизни, - можно. Норма – это такая сложная система смыслов, являющаяся предметом молчаливого согласия. Однако именно она становится основой для создания свода правил и процедур, которые можно назвать законами, кодексами, инструкциями, формализующими Норму».
Соединяя идею с нормой, В.О. Ключевский писал об «идеальной и материальной преемственности – заветов и благ». И отмечал «превращение идей в общепризнанные и обязательные правила» и их «переработку в социальные отношения и порядок, которые поддерживаются совокупностью общественного мнения, закона и институализированного насилия».
Коррекция нормы происходит не абы как, а строго системно. Каждый из смыслов существует только во взаимосвязи с другими, и при попытке изменения любого из них отдельно от остальных система либо адаптирует инновацию к себе, либо разрушается. Но итогом адаптации, когда она происходит, становится неминуемое обратное воздействие обновленной нормы (смысла) на идею (систему смыслов). Хазин и Гавриленков – и здесь мы подходим к обещанной «неоднозначности» - сами это признают. «Идея имеется, - пишут они. – Предположим, сложился и круг сторонников идеи. Нужно сделать две вещи: привлечь на свою сторону элиты и внедрить ее в народ, сделать ее основой образа жизни. С элитами более или менее понятно – народ перекодировать сложнее. Для этого можно наложить ритуал на привычные ритмы жизни, или подставить новые праздники вместо старых. К упорствующим в несогласии применяется насилие. Через несколько поколений (часто намного раньше. – Авт.) культурные коды делаются устойчивыми, а значит можно двигаться дальше (приступая к экспансии. – Авт.). Например, к соседям, хотя географическая близость – отнюдь не главное».
Возразить сложно – можно только дополнить, что по В.И. Ленину, идея вносится в народ элитой, превращаясь таким образом в социальное и/или политическое движение. Но ведь получается, что нам раскрывается механизм коррекции отнюдь не нормы, а самой проектной идеи, не так ли?
Именно поэтому К.Н. Леонтьев, глубже всех проникший в суть этих вещей, указывал, что под воздействием нормативных инноваций (секуляризации, абсолютизации классового, национально-этнического или расового вопросов) происходит внутренняя эрозия и самой проектной идеи. Сегодня мы видим, что, поскольку ввиду внутренней целостности она такие инновации переносит с трудом, в качестве метода внедрения все шире применяется управление конфликтами. Причем, как извне, с помощью войн и «гуманитарных интервенций», так и изнутри – посредством революций, переворотов, гражданских противостояний. Опыт Ливии и Сирии показывает, что приоритет отдается внутренним методам, а если они не срабатывают, применяются внешние. Относительно новым, появившимся на стыке XX и XXI веков, является неоколониальный метод внешнего управления, выраженный концептами «устойчивого развития» и «миростроительства».
Не случайно Ф.И. Тютчев – другой замечательный русский мыслитель, поэт и дипломат – неизменно подчеркивал разрушительный, унифицирующий характер революций, используемых в качестве тарана для разрушения ценностной системы. К.П. Победоносцев также усматривал унифицирующую разрушительность в некритическом копировании политических институтов Запада. А общим мнением современных специалистов в сфере глобалистики стало признание управляемого развязывания мировых войн, осуществленное с целью ликвидации империй и переноса в бизнес наследственного принципа власти, как и самой власти в целом.
Теперь о материальном обеспечении проектности и проектов, которое, как мы понимаем, никто не отменял. Структурно оно представлено валютной (финансовой), торговой и хозяйственной системами.
Важность материальной основы, несмотря на ее вторичность по отношению к идее, трудно переоценить. У Советского Союза, помимо собственной проектной идеологии, имелась и собственная же материальная основа, распространенная на проектном пространстве коммунизма с помощью Совета экономической взаимопомощи (СЭВ). У современной России проектной идеологии нет (таковой, как убедимся ниже, обладает только ее компрадорская элита). Но даже если бы и была, полноценного проекта не получилось – помешала бы пресловутая «интеграция в мировое сообщество», что на проектном языке (это очень важная вещь – и об этом опять ниже) означает включение в чужой проект под названием «глобализация». С официальным, публичным принятием чуждой проектной идеологии этот процесс становится необратимым и ведет к гибели и страны, и цивилизации.
Дополним материальную основу проекта базовыми технологиями, которые опять-таки имелись у СССР и в значительной мере утрачены Российской Федерацией, и получим законченную картину. Рекламные ролики «Аэрофлота» представляют его компанией с одним из «новейших парков самолетов», умалчивая, что отечественных машин в нем единицы. Стоит «Боингу» и «Эйрбасу» перекрыть «кислород» поставок запчастей, и авиационное сообщение между регионами России либо остановится, либо существенно сократится. Это – цена технологической самодостаточности, взамен которой либеральные ликвидаторы «втирают» нам про «неэкономичность» и «неэкологичность» российских моделей, что никакого отношения к сути вопроса это не имеет. Хочешь быть самодостаточным и не зависеть от интересов или настроения «чужого дяди» - будь!
То же самое можно сказать, например, и о фармацевтике и о многих других отраслях.
Итак, идеальную основу цивилизационного проекта составляет система ценностей (по Хазину, «безальтернативная истина, переведенная в политическое измерение»). Материальная основа, представляющая собой «систему разделения труда» и технологическую базу, служит инструментом проведения идеи в жизнь и обслуживает норму.
Иначе говоря, «экономический базис» и «политическая надстройка» меняются местами. И это четвертая и, видимо, завершающая коррекция марксизма, которая, на наш взгляд, необходима ему для выживания в XXI веке. Вставая в общий ряд, она дополняет:
- замену гегелевской диалектики «цветущей сложностью» Леонтьева;
- соединение классового подхода с цивилизационным;
- внедрение в формационную теорию такого элемента глобально-стадиальной концепции Ю.И. Семенова, как «параформация», позволяющего привязать конкретные формации к истории и современности конкретных стран и цивилизаций.
Явное и тайное: «двойные стандарты» как проектная характеристика
Проектная идея не получит полноценного освещения без упоминания еще об одной важной вещи: она бывает как официальной, публичной, так и тайной - скрытой, элитарной. Публичная сторона проектной идеи апеллирует к консенсусу, основанному на определенном наборе позитивно воспринимаемых ценностей (свобода, демократия, соборность и т.д.). Тайная же сторона рассматривает этот набор через призму специфических интересов элит, которые на этом консенсусе паразитируют. Тем самым создается пул секретных, не разглашаемых целей и задач, решаемых параллельно, под прикрытием и под видом официально провозглашенных. Весьма откровенно об этом говорит Киссинджер: «Разные части мира находятся на различных этапах своего внутреннего развития и на различных этапах структуры своих составных частей. Наши убеждения относительно того, чего мы пытаемся достичь, должны быть неизменными, но их применение нужно приспосабливать к конкретным условиям в разных регионах».
Именно в этом – корни так называемых «двойных стандартов», являющихся практическим воплощением теории «двух истин» («двойственной истины»), которая указывает, что истинность или ложность любого положения зависит от исходных посылок - аксиом. Отрезок – кратчайшее расстояние между двумя точками, но только на двухмерной бесконечной плоскости. Если от Эвклида перейти к Лобачевскому и изогнуть лист бумаги, на который нанесены точки, кратчайшее расстояние изменит свою конфигурацию и длину, вплоть до совмещения точек.
Таким образом, любая аксиоматика действует только в заданных параметрах и меняется при их изменении, а соединение одних и тех же исходных данных при различной аксиоматике дает абсолютно разные результаты. Эти закономерности действуют и в политике. Одни и те же факты, в зависимости от их интерпретации с помощью той или иной проектной аксиоматики, формируют видение одних и тех же проблем под разными углами зрения и дополняют друг друга, составляя различные картины мира. Так изменение заданных посылок с истинных на ложные и наоборот, позволяет осуществлять системную коррекцию проектных установок.
Именно на основе элитарной тайности, составляющей один из главных методов масонства, действуют сегодня США и Запад, продвигая под видом декларируемых позитивных ценностей их зеркальное отражение в негативных интересах. «Гуманитарная» интервенция в этом кривом зеркале превращается в «защиту демократии», тотальная электронная слежка – в «борьбу с терроризмом» и т.д. «Само слово “секретность” противоречит свободному и открытому обществу, - говорил по этому поводу Дж. Кеннеди, обращаясь к нации незадолго до своей трагической гибели. - Мы против единой и жестокой секретности, которая сковала весь мир и теперь передается скрытыми же средствами для расширения своей сферы влияния. Проникновение в мысли вместо выражения, свержение вместо выборов, запугивание вместо свободной воли. Это система, которая мобилизовала человеческие и материальные ресурсы для создания искусственного, высокоэффективного механизма, объединяет военные, дипломатические, интеллектуальные, экономические, научные и политические круги. Ее приготовления скрыты, не опубликованы. Ее ошибки похоронены, а не широко известны. Ее дела замалчиваются, а не обсуждаются. Они не отчитываются о своих тратах, не открывают своих секретов». По В.М. Коллонтаю, «элита модифицирует идеологию, приводит ее в соответствие с узкокорыстными интересами, формально сохраняя часть первоначальных задач ради привлечения масс».
Чуждая, извращенная проектная аксиоматика внедряется с помощью уже упоминавшегося нами политического языка. Например, мы произносим словосочетание «общечеловеческие ценности». Или, внимая учебнику той же политологии, зазубриваем, что «демократия, рынок и свобода информации» - это хорошо и современно. Но тем самым мы сами себя перекодируем, усваивая чуждый проектный язык и изменяя собственной цивилизационной идентичности.
Не верите? «Сознаем это или нет, мы уже предпринимаем меры для усиления хаоса, когда содействуем демократии, рыночным реформам, когда развиваем СМИ через частный сектор». Это откровение С. Манна из американского Госдепа, экс-сопредседателя Минской группы ОБСЕ по Нагорному Карабаху и основателя Института проблем сложности в Санта-Фе, разработки которого учат создавать и управлять хаосом внешних и внутренних конфликтов.
В эту канву целиком и полностью укладываются и изъятие из Концепции внешней политики РФ «религиозного фактора», и включение в нее подрывного положения об «общих цивилизационных корнях России и Евро-Атлантики», и явленный «перестройкой» и конституционной реформой 1993 г. феномен «деидеологизации». Это когда под прикрытием идеологического «псевдоплюрализма», закрепленного конституционно, фарисейски протаскивается компрадорский либерализм с его культом частной собственности и индивидуального потребления.
Противоположный пример из отечественной истории. Когда заступники Речи Посполитой из Ватикана пытались «урезонивать» московских послов аргументом, что Киевский край - «иностранный», получали в ответ: «Из Киева пошла Земля Русская, и мы от нее не откажемся». Ведь непременное условие собственной проектности – выработка адекватного проектной идее проектного языка. Разговоры с остальными ведутся только на нем, в рамках собственных проектных понятий, которые остальным навязываются; именно так и поступала московская дипломатия, и в конце концов своего добилась. Не случайно, как только мы перестали применять собственный проектный язык, нам навязали язык нашего противника.
Сделана ли на Валдае заявка на отказ от этой порочной практики и на ее пересмотр? Или речь идет о новой «фигуре умолчания» или вообще ничего не значащей декларации? Прояснить это может только время, но есть «лакмусовая бумажка». Как только и если власть начнет очищать себя от либералов, а того же Кузьминова хотя бы перестанут приглашать на Госсовет и перекроют его ВШЭ и другим ВУЗам западные гранты, появится повод говорить о том, что «лед тронулся» и перемены не за горами.
Итак, по определению Хазина, дополненному и скорректированному авторами статьи, глобальный проект - это декларируемая или умалчиваемая система ценностей (идея). Созданная совокупностью традиций доминирующей цивилизации (либо претендующей на доминирование или хотя бы на самостоятельность, если речь идет о цивилизационном проекте), а в ряде случаев – скрытыми интересами элит, она воплощается в системах смыслов (нормах) и распространяется в духовной и материальной сферах посредством экспансии.
Развитие проектов и сферы конкуренции
Сама логика проектной эволюции привязывает ее к трем стадиям.
Первая – формирование и распространение идеи: от «кружкового» этапа, связанного с объединением ячеек в сеть как минимум национального, а то и транснационального масштаба, до превращения в самостоятельный фактор политической жизни. Сроки постепенно сжимаются. Христианство, например, прошло этот путь за триста лет, капитализм – примерно за двести, а коммунизм - уже менее, чем за полстолетия. Еще быстрее продвигают проект «глобализация»: напомним, что сам этот термин появился лишь в 1985 г.
Вторая стадия связана с укоренения проекта в «опорной» стране или группе стран. Для христианства такой страной стала распавшаяся на Запад и Восток Римская империя; для капитализма – Голландия и Англия, откуда он распространился по всему Западу.
Коммунизм, однако, скорректировал маршрут и прежде чем победить в «опорной» России, сформировал «опору» в международных организациях – Союзе коммунистов и Первом Интернационале. «Глобализация» углубила эту тенденцию: «расширение Запада» происходило с помощью соединения североамериканского, европейского и азиатско-тихоокеанского регионов «опорной» системой закрытых институтов, «вложенных» один в другой и в третий по принципу матрешки (Совет по международным отношениям - Бильдербергский клуб - Трехсторонняя комиссия). Из того, что публичным отражением этой проектной конструкции служит «Большая восьмерка», видно, что России в этом проекте априори отведена роль не субъекта, а объекта.
Для второй стадии характерно создание проектного центра, управляемого проектной элитой (по отношению к правящей элите, она, если применить типологию В. Парето, может быть как контрэлитой - дореволюционные большевики, так и антиэлитой – либеральный компрадорский класс, побеждавший в феврале 1917 г. и в августе 1991 г.). Перенос В.И. Лениным столицы в Москву – пример создания под новый проект нового проектного центра, противопоставленного мифологии «окна в Европу», которое большевики тем самым вольно или невольно заколотили. Уже этим было предопределено последующее превращение Советской России в «красную Российскую Империю», а не во «Всемирную Республику Советов», к которой взывала первая советская Конституция 1924 г.
Третья стадия связана с переносом внутренней экспансии вовне и возникновением в связи с этим кризисных тенденций «перенапряжения». (Хазин и Гавриленков, а также отозвавшийся на их работы Коллонтай, считают этот период «имперским», хотя согласиться с этим трудно: имперскость, скорее, - признак проектности, нежели продукт ее кризиса).
Итак, первая стадия – собирательная, протекает внутри цивилизации (то есть может быть и транснациональной) и формирует сеть, как правило оппозиционную - контрэлитную или антиэлитную. На второй стадии оппозиция превращается во власть и заменяет сеть иерархией, а проектная экспансия заполняет внутрицивилизационное пространство. Третья стадия, устанавливая внешние пределы экспансии и накапливая внутренние противоречия, ставит дряхлеющий проект перед выбором: утратить проектность совсем, временно приостановить ее или продолжить, преобразовавшись в новый проект, который, с одной стороны, ответит на усиливающиеся вызовы, а с другой, сложится на фундаменте завершающегося проекта. «Если идея верна, - писал Ф.М. Достоевский, - то она способна к развитию, а если способна к развитию, то непременно со временем должна уступить другой идее, из нее же вышедшей, ее же дополняющей, но уже соответствующей задачам нового поколения».
Перед нами – механизм того, что мы именуем проектной трансформацией. По Ключевскому, формирование «сложных исторических типов» (цивилизаций) обеспечивается преемственностью, «вырабатывающей цепь союзов, все более усложняющихся вследствие того, что в дальнейшие союзы последовательно входят новые элементы вторичного образования, возникающие из взаимодействия первичных». Тойнби объяснил появление одних «обществ» (проектов) из других историческим законом «Ухода-и-Возврата», выделив три фазы этого процесса: отчуждение элиты от решения текущих задач, сосредоточение ее на корректировке задачи и внесение обновленной задачи в общество (при «выпадении» элиты из этого цикла, она заменяется контрэлитой или антиэлитой).
Проектные трансформации могут происходить как во второй стадии, и в этом случае ограничиваются модернизацией нормы, так и в третьей, уже порядком запущенной, если не сказать терминальной стадии. Модификацией нормы в этом случае вмешательство в проект не исчерпывается, и происходит коррекция самой идеи - путем глобально-значимых революций и/или войн.
Теперь о сферах проектной конкуренции.
Здесь имеются два подхода – двухмерный (горизонтальный) и объемный (вертикально-иерархический).
Сторонники первого заняты перечислением конкурентных сфер, где-то соглашаясь, а в чем-то расходясь. Если суммировать, то чаще всего называются экономика, культура, политика, демография, идеология (которая – и это, на наш взгляд, очень важно – связана отношениями взаимного дополнения с религией, постепенно замещая ее в идеальной, ценностной проектной базе по мере секуляризации).
Объемный подход предложен Т.В. Грачевой и включает иерархию трех пространств (снизу вверх): физического, ментального и духовного. Каждое из них, в свою очередь, делится на субпространства. Физическая конкуренция осуществляется в территориальном (пространственном), экономическом и демографическом субпространствах; ментальная – в идейно-политическом, информационном, психологическом. Наконец, духовная конкуренция ведется в религиозном, культурном и этическом субпространствах.
О том, насколько второй подход глубже и достовернее описывает ситуацию, чем первый, можно судить по следующему фрагменту из книги «Алгоритмы геополитики и стратегии тайных войн мировой закулисы», входящей в трилогию «Невидимая Хазария». «Противник ведет против нас тотальную войну и, к сожалению, одерживает победы в силу того, что мы не оказываем ему никакого сопротивления, понимая войну преимущественно как вооруженную борьбу, игнорируя тот факт, что самое сокрушительное поражение нам было нанесено без применения вооруженных сил. Коллективный агрессор полностью оккупировал ментальное пространство: поставил под контроль сознание политической элиты, СМИ и психологию народа. Осуществленная Западом деидеологизация и десоветизация лишили народ смысла социального и государственного служения, отсекли возможность удовлетворения интеллектуальных потребностей, реализуемых в ментальном пространстве, и низвели до уровня удовлетворения исключительно биологических инстинктов и материальных потребностей, реализуемых в физическом пространстве».
Поэтому нынешняя постановка экономики и демографии в центр государственной политики смешивает приоритеты, как бы априори исходя из того, что Вера и идеология уже интегрированы в пресловутое «мировое сообщество» и очередь теперь за тем, что можно пощупать руками. Не потому, что эти «вещественные» характеристики не важны или не нужны – напротив, они жизненно необходимы. Но впереди все-таки должны стоять смыслы – духовные и идеологические, вне которых физические параметры – вещь в себе и для себя. Или, точнее, для тех, кто давно уже положил глаз на российскую территорию, природные и интеллектуальные ресурсы. «России не привыкать быть проектной страной, - пишут Хазин и Гавриленков. – Ни в каком ином качестве она и не существовала. В силу своих размеров и возможностей она в состоянии сформулировать свои интересы, только если будет являть собой ядро глобального проекта. В противном случае участь ее незавидна – невозможно постулировать целесообразность проживания на столь обширной территории столь незначительного населения. Население, не имея вразумительных целей своего существования, будет либо спиваться, либо присматриваться к реальным силам, предлагающим содержательные программы».
В приведенной мысли содержится квинтэссенция, объединяющая представления двухмерного и объемного подходов в две собирательные сферы проектной конкуренции - цивилизационную и геополитическую. Для каждой проектной цивилизации, кроме того, эти сферы являются неотъемлемыми признаками.
Россия vs. Запад
Претендовать на проектность могут далеко не все государства и их объединения, а лишь очень узкий круг, который включает:
- государства-цивилизации – при условии контроля над собственной цивилизационной периферией (Россия, Китай, Индия);
- страны, осуществившие цивилизационную консолидацию и являющиеся «ядром» или центром по отношению к своей субцивилизационной периферии (США, Великобритания);
- субцивилизационные центры, обладающие проектным потенциалом и способные реализовать его при кризисе метрополии (Ватикан, Израиль, Япония, Иран, а также Европейский союз, если иметь в виду его современную, дающую трещины, франко-германскую «ось», и Германию, в случае распада ЕС и/или его переформатирования);
- «дремлющие» цивилизации – при определенных условиях (Латинская Америка, Африка).
Это - в теории. А как работает проектный подход на практике – в истории и современности?
Древний Рим и Китайскую империю можно считать первыми проектами, причем именно глобальными; не пересекаясь и даже не контактируя между собой, они представляли собой два совершенно разных мира. Еще одним проектом стал иудейский (ветхозаветный), выстроенный на идее монотеизма и мифологии еврейского мессианства, и в середине I тысячелетия до Р.Х. поглощенный римской ойкуменой.
Происхождение христианского проекта – двойственное. С иудейским он связан цивилизационно - библейским единством Ветхого и Нового Заветов; с Римом - геополитически. Причем, опорная государственность, обретенная христианством в 312 г. от Р.Х., уже через полтора десятилетия раскололась на римский Запад и византийский Восток, и неоднократные попытки ее объединения, предпринимавшиеся вплоть до 1054 г., никаких результатов не дали, превратив этот раскол в окончательный и бесповоротный.
Одной из причин непримиримости этого разрыва, превратившего Рим и Византию в два автономных, не связанных друг с другом проекта, стало воздействие, оказанное на Запад спецификой иудейского проекта. Утратив опорную государственность, он сохранился в виде ее суррогата – представлений о глобальном единстве иудейских диаспор, которые имелись в большинстве крупных стран, прежде всего на Западе. Наряду с рационализмом официального монотеизма, в иудаизме в III-IV веках от Р.Х., в процессе канонизации Талмуда, сложилось направление, представленное Каббалой, которое формально противоречит проектной идее монотеизма, но оказывает на нее сильное обратное воздействие с помощью оккультной мистики.
Соединение проектной идеи христианства с этой мистикой породило феномен тайной обрядности, присущий средневековым рыцарским орденам – тамплиерам, иезуитам и т.д. Именно ордена заложили фундамент современного капиталистического Запада с помощью ссудного процента; отмена запрета на него в западно-христианской норме при сохранении его в проектной идее – наглядный пример упоминавшихся нами «двойных стандартов» как сугубо западного феномена.
Появление протестантизма, призванного, по свидетельству самого Мартина Лютера, обратить иудеев в христианство, привело к обратному результату. Новое течение стало не только питательной средой, но и «кузницей кадров» масонства (пример англиканского пресвитера Андерсена – автора двух изданий масонской Книги конституций). А через орден иллюминатов, возникший в XVIII веке не без участия основателя династии Ротшильдов – Меира Амшеля, антицерковная масонская обрядность и мифология соединились с католической иезуитской организацией. Логическим завершением этой тенденции уже в XX веке и стал Второй Ватиканский собор.
Ничего подобного на Востоке никогда не бывало. Ни Византии, ни Руси, которая унаследовала проектную идею Восточно-Римской империи, не свойственны ни орденская организация, ни тайная обрядность, ни, тем более, ссудный процент, который получает развитие только в непродолжительные периоды капиталистического строительства (завершающую фазу второго такого периода мы и наблюдаем сегодня). Важнейшим признаком византийской проектности послужила симфония – единение духовной и светской властей при разделении их функций.
В отличие от остальных проектов – исламского, монгольского языческого, буддистского (во всех формах взаимодействия буддизма с местной традицией – конфуцианской, индуистской, синтоистской) – Россия и Запад систематически проходили через проектные трансформации. И конкуренция этих проектов и образованных ими проектных преемственностей, причем самых продолжительных в истории, составила основное содержание уходящего Модерна, уместившись в рамках второй половины второго тысячелетия.
Выстроившись на фундаменте Рима и Византии, «цепочки» проектов западной и российской преемственности выглядят следующим образом:
Проекты Запада: католический (латинский) – капиталистический (протестантский) – либеральный (империалистический) – западный (англосаксонский).
Альянс Постмодерна с Контрмодерном обеспечивает глобальной элите комфортный выбор между проектными вариантами «нового мирового порядка» и «беспорядка» - иерархического глобалистского и «сетевого» антиглобалистского. Первому соответствует глобализация («конец истории» Фукуямы), второму – постглобализация («столкновение цивилизаций» Хантингтона).
Российские проекты: Киевская Русь – Московское царство – Российская Империя – СССР, с распада которого мы находимся в безвременье проектной паузы, рискуя отстать навсегда и выпасть из истории.
В процессе движения от Киева, как периферии византийского проекта, к Москве – проектному ядру православного Третьего Рима, русская цивилизационная идея соединилась с геополитической проектной задачей консолидации северной Евразии (маккиндеровского Хартленда) со всеми населяющими ее народами, которая была унаследована от распавшегося монгольского (языческого) проекта. Недопонимание именно этой очевидности до сих пор порождает подогреваемые Западом настроения этнического сепаратизма, источником которых служит концепция «национал-демократии». Применив это подрывное оружие для разрушения СССР, этот «трюк» сегодня пытаются повторить, для чего создается Национально-демократическая партия (К. Крылова).
Отступим на минуту от исторической проблематики и отметим, что поднимаясь на волне протеста в Бирюлево, якобы «оппозиционного» либеральному «болоту», национал-демократический тренд на самом деле объединяет оба протеста в рамках управляемой модели, предназначенной для дестабилизации и разрушения России. Нынешняя «пятая колонна» точно так же идет двумя отрядами, как и та, что уничтожила Советский Союз, соединив под крышей эмигрантского Народно-трудового союза (НТС) партию «Демократический союз» В. Новодворской с Национально-патриотическим фронтом «Память» ныне покойного Д. Васильева. И если те «право-левые» тусовались под Ельциным, привечавшим и ту, и другую стороны, то нынешние тусуются под Навальным, из которого усиленно вылепляется некий «нео-фюрер».
Проектная идея западной преемственности была сформирована католическим проектом; нормативно она отражена в библейских заповедях. Проектные трансформации осуществлялись поэтапно – от нормы к идее и обратно. В первой трансформации, связанной с Реформацией, модернизации подверглась только норма: был отменен запрет на ссудный процент при сохранении его в догмате идеи. При второй трансформации модернизированная норма с помощью промышленной революции оказала обратное воздействие на идею. Идеология либерализма стала замещать религию христианства, что проявилось в секуляризации. В центр ценностной конструкции был поставлен этический принцип права частной собственности, распространяемой на личность индивида. Третья трансформация, закрепляя секуляризацию идеи, вновь воздействовала на норму: материальная основа с помощью экономического детерминизма была поставлена вперед самой идеи. И это обеспечило переход лидерства от континентальной романо-германской субцивилизации, к англосаксонскому субцивилизационному ядру, сформировавшему технологическое общество. Намечаемая трансформация по всей вероятности приведет к еще одному обратному воздействию нормы на идею: пересмотру видимо подвергнутся остальные библейские заповеди; порукой этому – доминирование на Западе концепта «иудео-христианства».
При всем этом существует «политкорректный» запрет общественного и научного обсуждения трансформации западной идеи. Еще К.Н. Леонтьев отмечал, что свобода, равенство, благоденствие на Западе принимаются мистически – «догматами веры», а окружающий мир уверяется в их «рациональности и научности».
В отличие от Запада, в России имели место не плавные, эволюционные модернизации нормы и идеи, а скачкообразные проектные трансформации, которые происходили в революционном режиме: резкой модернизацией нормы и последующей возвратной адаптацией ее к базовым основам проектной идеи. Первая трансформация, осуществленная Крещением Киевской Руси, сформировала проектную идею как христианско-православную. Вторая, связанная с идеей «Москвы – Третьего Рима», лишь усилила базовую идею прямой византийской преемственностью; модернизация нормы здесь была связана с формированием российской цивилизации, преемственной также по отношению и к Золотой Орде. Третья (имперская) проектная трансформация, с одной стороны, внутренне расколола идею (церковный раскол XVII в.); норма была модернизирована рядом западных инноваций, трудно совместимых с идеей (введение высшего титула «император», фактическое подчинение Церкви государству и т.д.). С другой стороны, скорректированная норма не поменяла идею, а адаптировалась к ней, не только сохранив, но и расширив ее систему ценностей. В цивилизационной сфере сформировалась многонациональная российская цивилизация, соединяющая славянско-православное и тюрко-исламское начала. К.Н. Леонтьев, полемизируя с В.С. Соловьевым, указывал на духовно-организующее значение и начало этого опыта в глобальных масштабах, способствовавшего геополитической проектной экспансии России в пределах Хартленда.
Реальное, причем революционное воздействие на идею было осуществлено лишь в четвертой трансформации – в рамках советского проекта. Коммунистическая идея благодаря сохранившейся норме адаптировала часть традиционной российской преемственности, обусловив национальную специфику русского коммунизма.
Механизм этого воздействия очень хорошо показан Хазиным и Гавриленковым. «В феврале 1917 г. была отвергнута система ценностей “православной империи”, с небольшими вариациями существовавшая в России с XV века (и перенятая у Византии). Направление было первоначально в сторону “западной” системы ценностей. Это видно и по тому, кто реально способствовал Февральской революции (а есть очень серьезные основания считать, что ее организовывали агенты Франции и Англии, которые очень боялись одностороннего перемирия между Россией и Германией), и по тому, кто по ее итогам пришел к власти. Но различия между православной и “западной” системами ценностей оказались слишком сильными. И тогда к власти пришла (уточним: была приведена русской военной разведкой. – Авт.) группировка, которая придерживалась одного из радикальных социалистических учений. Отметим, что Православие предшествовало “западной” системе ценностей, а “социализм” появился позже, как попытка “вернуть на место” часть библейской догматики, отторгнутой в рамках “западной” модели. Именно по этой причине в ряде моментов христианская и социалистическая системы ценностей очень близки, что и позволило коммунистам во главе с Лениным “вменить” ее России».
Ради сохранения статьи в разумном объеме, мы не станем отвлекаться на динамику других проектов, хотя соответствующие наработки имеются и в 2008 г. защищены на диссертационном уровне. Отметим лишь, что проектный потенциал, альтернативный альянсу Запада и Юга, на наш взгляд, сегодня сохраняют шиитский ислам и конфуцианство – не исключено что с помощью коммунизма. И это должно побудить нас как можно внимательнее отнестись к своему недавнему прошлому. Остальные же проекты могут получить историческую перспективу только с поражением и раздроблением Запада.
* * *
Проведенный анализ однозначно говорит о том, что сохранение Россией будущего заключено в ее проектности, которая, в свою очередь, своим острием направлена на всестороннее противодействие западной экспансии. Восстановление такой проектности в короткие сроки поднимет нашу страну к вершинам мирового влияния, а промедление угрожает завершением всей тысячелетней преемственности. А с ней и истории.
Через призму того, что изложено здесь и в первой части статьи, мы и предлагаем рассматривать произнесенное президентом В.В. Путиным на Валдае.
В заключение еще раз призовем патриотическую часть экспертного сообщества не уклоняться от заявленной главой государства идеологической дискуссии, а включиться в нее всеми силами. Это жизненно необходимо и для удара по компрадорскому либерализму, причем, именно в тот момент, когда он перешел в наступление, которое считает решающим, и для раскрытия и активного применения имеющегося у патриотов богатого интеллектуального потенциала, и для направления этого потенциала в русло живого исторического творчества.
Либеральный «Карфаген» должен, может быть и будет разрушен! Иначе он не оставит камня на камне ни от страны, ни от ее истории.
