Он превращался в точку. Ему не хватало воздуха. Он задыхался, проваливался внутрь себя, куда-то в пятки, на самое дно, и никак не мог вернуться обратно, к свету, ощущая, что его будто бы засасывает в зыбучие пески. Беззвучная, выматывающая, многочасовая борьба в непроглядной мгле. Наконец, ему удалось выбраться наверх и вновь увидеть окружающее сквозь прозрачные хрусталики глаз. С каждым разом возвращение давалось ему всё тяжелее, а приступы повторялись всё чаще и чаще.
Крупные капли пота сползали по его иссохшему, прорезанному глубокими морщинами, лицу, больше похожему на маску, наскоро склеенную и небрежно ушитую из куска пергамента. Он привстал на кровати, кряхтя от усилия и помогая себе логтем, и огляделся. Вокруг всё те же бледно-серые стены с желтоватым оттенком, насквозь пропитанные запахом лекарств и дезинфекции, и неестественно - яркий, голубоватый свет чуть потрескивающих ламп. На тумбочке, рядом с изголовьем кровати, лежит раскрытая книга в потрёпанной, истёртой обложке. Напрягся в попытке вспомнить её название. Оно где-то тут, рядом, но... Нет, не смог, хоть и прочитал эту книгу уже несколько раз подряд. В памяти удалось выловить лишь одну фразу - "Мы в ответе за тех, кого приручили". Тут же в неясном мареве витал и смутный образ автора. Вроде бы лётчика. Да, точно. Французского пилота. На стене над кроватью хрипело старенькое радио. Что-то из классики... Прислушался, чуть сощурив глаза от напряжения. Такая знакомая мелодия, переборы, порождающие привкус славных былых деньков, которые растаяли в прошлом, оставив лишь лёгкую, посасывающую где-то в глубине, светлую грусть.
— Knock-knock-knockin' on heaven's door... сочилось сквозь помехи и треск умирающего динамика. «Да, подходящая песенка», - подумал он с грустной усмешкой и, протянув руку, убавил громкость, а спустя миг, полностью отключил приёмник, погрузив комнату в тишину. Он скучал по Её звонкому голосу, но сейчас его целыми днями окружало только молчание, такое густое, что, казалось, будто его можно резать ломтями. Оно давило со всех сторон, обволакивая его тишиной как мелкой паутиной, но он продолжал избегать любых посторонних звуков. Ему был нужен только Её голос, всё прочее казалось ему лишь суррогатом, недостойной заменой, фальшивкой.
Его сознание вело изнуряющую борьбу с окружающим миром. Каждое мгновенье. Час за часом, день за днём. Без надежды на победу. Он просто вытеснял не устраивающую его реальность вовне, не желая уступать ей, смиряться. «Что я здесь делаю? Зачем мне терпеть всё это?», - по кругу носилось в его голове. Эти мысли выедали, иссушали его без остатка, забирали последние оставшиеся крупицы сил. Ему казалось, что он покрывается плесенью, врастая в больничную койку, растворяется без остатка в местной затхлой атмосфере. Три раза в день санитары приносили какую-то еду, точнее, пародию на неё, но он практически не замечал этого, не понимая, зачем нужно есть, когда рядом нет Её.
Под подушкой он нащупал объёмный толстый блокнот. Рывком он достал его и лихорадочным движением прижал к груди. Сердцебиение участилось. Он не расставался с ним ни на миг и очень боялся его потерять. Последняя связующая нить. Он свесил ноги с кровати и примостил блокнот на коленях. Бережно раскрыл. На первой странице старая потрескавшаяся фотография. Мощная средневековая крепость и они, сияющие беззаботной юностью, на её фоне. Пролистал страницы, исписанные его мелким, бисерным почерком. Здесь он каждый день выводил буквы, с трудом удерживая карандаш в негнущихся от артрита пальцах. Он писал письма, которые Она уже не могла прочитать. Но он верил, что Она всё услышит и почувствует, если он доверит это бумаге. Эти письма напоминали скорее дневник или исповедь. Он так привык поверять Ей все свои размышления, воспоминания, чаяния, что не смог прервать этот диалог, даже когда её рядом не стало. Каждое утро он просыпался с новой мыслью, которая за ночь созревала в нём как плод на ветви фруктового дерева. И он, сорвав эту мысль, торопился поделиться с Ней, записав в блокнот, пока утерявшая былую цепкость память ещё удерживала её. Когда он брался за карандаш и, подслеповато щурясь, начинал выводить свои неловкие буковки, туман в голове как будто рассеивался и он ясно видел прошлое, так, будто всё это происходило только вчера.
Окружавшая его сдавливающая пустота, в которой он беспомощно бился как рыбёшка, угодившая в сети, парадоксальным образом порождала мысли и воспоминания, осмыслить которые он мог лишь в диалоге с Ней. Он нырял в прорубь прошлого и ледяные иглы видений былого на время возрождали его уставший мозг, поглаживая его мерным бодрящим покалыванием.
… Вот мы с Отцом и Дедом запускаем воздушного змея у нас в деревне. Мне исполнилось пять лет. Они практически не выпускают змея из рук, как будто бы вновь вернувшись в собственное, послевоенное, детство. Нам так весело вместе. Мы счастливы. Ощущение единения. Семьи. Один из самых дорогих мне моментов детства. Почему я не вспоминал о нём столько лет?
А вот мы с Отцом (впрочем, я никогда его так не называл, он всегда был для меня Папа) кормим белочек орешками в парке. Каждое воскресное утро мы проделывали этот ритуал.
А вот мы выходим из детского театра и я, стесняясь, отвечаю, что больше всех мне понравилась Снежная Королева. Почему стесняясь? Ну она же формально плохая, а потому не должна нравиться, а я буквально влюбился в её образ. Через несколько лет я научусь скрывать свои симпатии, желания и пристрастия, мимикрируя под ожидаемую от меня усреднённую норму. Правду я поверял лишь моему неизменному спутнику — ушастому плюшевому другу, который помогал мне отгораживаться от несимпатичного серого и агрессивно-унылого внешнего мира. Он был моим главным внутренним собеседником с раннего детства и до нашей встречи.
Окружающие (внешние люди вовне узкого семейного круга) неплохо относились ко мне, правда, считали немного не от мира сего. Я и впрямь всегда был каким-то отрешённым. Все они сходились во мнении, что чего-то во мне недоставало. Если бы людей лепили из теста, то в меня бы забыли добавить соль. А мне самому нравилось думать, что у меня есть немного аутизма. Частичка «Человека дождя» и «Форреста Гампа».
В том нашем детстве Дед Мороз заменял нам Бога. О существовании последнего мы просто не знали, никто нам о нём не говорил, но, инстинктивно, всё же искали некую высшую упорядочивающую и созидающую силу. Лет в восемь я просил у Деда Мороза (можно было сказать «молился», но я не знал тогда этого слова, а потому просто очень сильно просил о чём-то в канун Нового Года) подарить мне заморозку времени. Я не хотел расти, не хотел меняться. Не хотел, чтобы родители старели. Мне хотелось, чтобы всё было как раньше, чтобы время остановилось, зависло, а весь мир состоял бы только из нас. Уютный маленький мирок. Единственный кошмарный сон, который постоянно преследовал меня в детстве, был про чужих людей у нас дома. Чужие, посторонние в моём личном пространстве, это был мой самый большой детский страх. Как все большие страхи, сбылся и этот, выместив себя из сна в реальность. Но это было чуть позже. Я всё же вырос и затаил на Деда Мороза (ну или того, кто скрывался под его личиной) за то, что он не послушал моих желаний. Лишь много позже я понял, что он сделал всё как я и просил — изменяясь внешне, внутри я оставался всё тем же...
На секунду от оторвался от блокнота. Задумался. Ясность мысли в последние месяцы была всё более редкой роскошью. Дед Мороз вместо Бога... А молился ли он сейчас? Проверил, пошарив внутри. Как оказалось, да, постоянно. Но кому? Он не был религиозен в традиционном понимании, скорее, верил в мироздание, стремящееся к гармонии, сплетённое из мириадов нитей и струн, которое можно было направлять и формировать силой слова, наполненного до краёв искренним желанием. Собственно этим он и занимался на страницах этого блокнота. А Она была для него воплощением вселенского равновесия, которое он всю жизнь стремился постичь, ощутив полноту единения и сопричастность.
Её он ждал и искал с раннего детства, а, может быть, и в других, прежних жизнях. Именно отсвет Её образа углядел он тогда в Снежной Королеве. Ещё несколько раз секундным видением в толпе, мельком он видел Её и позже. Он воспринимал эти встречи как знак того, что он на верном пути. И он продолжал искать. Спустя ещё десяток лет они наконец-то встретились. Сперва Она была светящимися точками, складывающимися в буквы на допотопном мониторе, но он чувствовал сквозь текст, что это именно Она. Чуть позже Она обрела плоть, запах, цвет и овладела его сознанием полностью и навсегда.
Он встал и медленно подошёл к окну, за которым в причудливом танце извивались снежинки. За стеклом росли белоснежные искрящиеся сугробы. Это напомнило ему, как когда-то в такую же снежную зиму во дворе их домика они лепили снеговика. Он смотрел на снег и видел контуры их теней из прошлого.
Она была трогательно ранима, он болезненно обидчив. Острые углы слов царапали их обоих, они старались выбирать округлые, мягкие слова и, постепенно, у них появился свой язык.
Казалось, в нём живёт несколько разных личностей. Иногда он бывал добрым и ласковым, временами жёстким, но чаще безразличным ко всему окружающему. Она разбудила его, вытащила из омута отчуждения, в котором он утопал, растопила его ледяные доспехи, что он начал наращивать ещё в раннем детстве. Она стала его вдохновением, а он встроил их вселенную из кирпичиков слов. Мир вращался вокруг них двоих, а они словно бы и вовсе не замечали эту карусель, кружащуюся вокруг всё быстрее и быстрее.
Старость подкрадывалась незаметно, но они старались не видеть Её, потом прятались, но постепенно она, неумолимая в своей непреклонности, всё же настигла их. Она не замечала его лысины, он не видел её морщинок. Друг для друга они всегда оставались настоящими — маленькими мальчиком и девочкой, которые гуляли по парку, взявшись за руки. Личину взрослых они надевали лишь для внешних, посторонних людей.
На одной из осенних прогулок Ей стало плохо. Прямо оттуда Её увезли в больницу, где на третьи сутки интенсивной терапии Она впала в кому. Мир посерел. Краски ушли из него. Окружающие люди превратились в выцветшие бледные декорации, вызывавшие бесконечную усталость. Он вновь тонул в безразличии. Ему была интересна только Она. В полузабытьи, что заменило ему сон, он постоянно видел большой, тщательно постриженный лабиринт. Он знал, что Она где-то рядом, судорожно искал Её, мечась по засыпанным мелким гравием дорожкам, постоянно попадая в тупики и поворачивая не туда. Иногда ему удавалось издалека мельком увидеть Её плечо или край платья, пару раз ему удалось даже дотянуться до Неё кончиками пальцев, но Она постоянно ускользала, а он пробуждался в ещё большем отчаянии.
Он сидел у Неё в ногах, на краю постели, когда у него случился первый приступ. Как будто кто-то выкачал в один миг воздух из всего мира и выключил свет. За первым последовал второй и третий, а потом ещё и ещё. Комплексное обследование выявило ментальную природу приступов. Что-то вроде сильнейшей психической атаки, вызванной агрессивным отторжением сознанием действительности на фоне прогрессирующего ослабления памяти. Как объяснил психиатр — «в голове просто вылетели предохранители».
— Вы должны смириться, принять реальность во всей её неприглядности, — сказал доктор, но в ответ был пронзён презрительным взглядом. Тогда он глубоко вздохнул и прописал антидепрессанты. Потом посильнее. И ещё сильнее. Но ничего не помогало. Приступы не только не проходили, но наоборот — учащались и усиливались. И в итоге эта палата в соседнем крыле больницы. Именно здесь помещалось психиатрическое отделение клиники.
Утром санитар вместе с ежедневной порцией таблеток принёс элегантный, голубого цвета, конверт с незнакомым, стремительным логотипом на клапане. Он взял почту из рук санитара и без интереса повертел в руках. Отправитель — некий Digital Transplantology — был ему совершенно незнаком. Он практически сразу же забыл о письме, вновь погрузившись в себя. Он часами стоял у окна и наблюдал за причудливой траекторией полёта хлопьев снега.
На самом деле, он их даже не видел. Перед его взором как кинохроника мелькали картины из прошлого. В них он хоть немного забывался, прятался от невыносимой реальности и, с нетерпением ждал момента, когда можно будет провалиться в спасительный сон. Но и это убежище становилось всё менее надёжным — бессонница окутывала его со всех сторон.
Лишь после ужина конверт вновь попался ему на глаза. Оставшиеся крохи любопытства потребовали распечатать загадочное письмо и он со вздохом подчинился. Начав без интереса водить глазами по строчкам, он постепенно всё больше и больше оживлялся. Исследовательский центр, работающих на стыке медицины, кибернетики и айти, предлагал принять участие в проекте «Нирвана». Вкратце, сутью предложения была оцифровка и перенос его и, что куда более важно, Её сознания на защищённый выделенный сервер, внутри которого они смогут моделировать пространство по своему желанию. Отдельно подчёркивалось, что это именно полноценное перемещение сознания, а не копирование строго запрещённое Законом о Копировании. Предложение было неожиданным. Её кома не была для них препятствием. Своё же разваливающееся тело его не особо заботило, наоборот, он хотел поскорее от него избавиться. Он ещё раз внимательно перечитал текст письма и прилагавшийся к нему договор. После секундных сомнений он решительно подписал бумаги за них обоих.
Через пару дней с самого утра началась суета. Множество людей в белоснежных халатах, гомоня на какой-то фантасмагорической смеси всех языков мира, бесцеремонно ввалились в его палату и принялись нагромождать горы разнообразного мигающего, издающего попискивающие, сменяющиеся мерным жужжанием, оборудования.
Какой-то представительный мужчина в небрежно накинутом на плечи халате, долго тряс его руку, притворно и с акцентом восхищался его смелостью и рассказывал, какой неимоверно важный вклад в науку он внёс своим согласием на участие в этом эксперименте. Его кровать выкатили в коридор, её место заняло какое-то кресло, напоминающее зубоврачебное, но провалившееся сюда из далёкого будущего.
На его руках и груди закрепили множество каких-то датчиков, голову обрили и, покрыв каким-то сладковато пахнувшим гелем, водрузили на неё шлем с торчавшими из него толстыми кабелями. Ему дали стакан какой-то жидкости по вкусу напоминавшей протухший апельсиновый сок, который он, поморщившись, выпил залпом. Потом все пожелали ему удачи и вновь уставились в мониторы своих лаптопов. Кто-то начал обратный отчёт, рыжеволосая девушка сочувствующе улыбнулась ему и, как будто извиняясь, слегка пожала его скрюченную руку, лежащую на подлокотнике. Она же надвинула ему на глаза непроницаемое забрало шлема.
— Три... два... один... Поехали! — слова доносились откуда-то издалека, с трудом проникая сквозь окутавшую его пелену. Ему казалось, что он падал в колодец без дна, но в этот раз ощущения не были неприятными. Наконец, падение закончилось, но удара не было. Он просто лежал на чём-то упругом.
Он открыл глаза и оглянулся. Заброшенная детская площадка в самом центре Города. Ярко светит солнце. Он не был здесь много десятков лет, а она в точности такая же, какой он запомнил Её в последний раз. И старая скрипучая карусель на своём месте! Сейчас она медленно вращалась. На одном из сидений он увидел старого ушастого друга. Как же давно они расстались... Сердце ёкнуло, он вскочил с земли, подивившись тому, с какой лёгкостью у него это получилось, схватил ушастого, прижал его к щеке, так же как делал в детстве, и быстро спрятал его во внутренний карман потёртой кожаной куртки. Наверное, в такой же ещё садился за штурвал своего «Дорнье» тот лётчик, что писал те трогательные истории, мельком подумал он.
У кирпичной стены стоял мотоцикл. На похожих Союзники ездили ещё в 1944-м. Он завёл его с первого раза и, убедившись в том, что его мерный, глуховато рокочущий двигатель и не думает глохнуть, медленно выехал с площадки.
Его тянуло на запад так, будто где-то там был здоровенный магнит. Он подчинился зову. Его байк нёсся по пустынным улочкам и жжение в груди усиливалось. Наконец, Город остался позади. Он летел вперёд, пожирая километры, а воздух вокруг звенел рифами его любимых мелодий. Его тело было наполнено силой и бодростью, а в голове было необыкновенно ясно. Скоро трасса превратилась в узкое однополосное шоссе, домики обросли черепицей, а справа откуда-то вынырнула река, лениво вытянувшись вдоль дороги.
В маленьком, смутно знакомом, городке он остановился. На склоне поросшего редкими деревьями холма стоял маленький нарядный домик. Лужайка, огороженная аккуратной оградой из песчаника, сбегала прямо к реке.
И тут он увидел Её... В джинсах и чёрно-красной футболке Она стояла босиком на траве. Она была такой же как в тот далёкий летний день, когда они впервые увиделись. Его обжигал пронзительный взгляд Её электрически-голубых глаз. Дыхание перехватило, глаза заволокло. Он попробовал что-то сказать, но голос предательски пропал. Ему показалось, что он снова начинает задыхаться. Она улыбнулась и он тут же начал таять в Её лучах. Он подбежал к Ней и, боясь, что Она видением рассеется в воздухе, робко прикоснулся к Её ладони. И тут его накрыла волна. Шторм эмоций. В нахлынувших ощущениях была разлита Её суть, которую он принялся жадно впитывать. Чувства, мысли, желания, воспоминания обоих закружились в причудливом вихре, познавая друг друга до последней капли и сливаясь воедино. Мириады бит безвозвратно смешались в одно целое. Сбылась его давняя заветная мечта — жить в Её внутреннем мире, пустить Её в свой и объединить их в общее пространство.
Теперь это был их мир и они были этим миром, воплощаясь в каждой его форме и творении. Он всю жизнь грезил о том, чтобы постичь всю Её глубину, теперь он растворился в Её сознании, ощущая даже самую крошечную его частичку, а Она обволакивала собой все потаённые уголки его оцифрованного внутреннего мира. Тотальное удовлетворение жажды познания друг друга. Он упивался исходящим от Неё вдохновением, умиротворением, утешением. Никогда раньше не ощущал он их в такой концентрированной яркости.
Обнявшись, они пошли вверх по тропинке, в сторону домика. Рядом дружелюбно виляя хвостом бежала синеглазая хаски. На её широком ошейнике тускло отсвечивали какие-то буквы. Небрежным взмахом ладони с унизанными множеством металлически блестевших колец пальцами, Она отключила солнце, поменяв его на полную луну. Вслед за ней появились сотни и сотни ярких звёзд, расцветивших ночное небо. Теперь всё это принадлежало только им двоим. Навсегда.
