Валерий Шелегов
КУЗИНЫ ЛУЖКИ
повесть
1.В сумерках, за рекой
В сумерках, за рекой на болоте кричит одинокий журавль. Зовет журавушку с хлебных полей. И крик этот тревожный одинокого журавля слышен всем пасекам, расположенным вдоль соснового бора над Каном. Пасека Таптуна поднята высоко над долиной реки. Разноцветные ульи, укрепленные на высоких подставках, выставлены рядами на чистой от травы кулижке, открытой солнцу. Вольное глазу дикое поле из трав и полевых цветов, долгим и крутым склоном стелется вниз до самого обрыва с террасы к Кану, где в низу чистые луга и березовые леса, где ольха и лоза, черемуха раскидистая густо заступают подход к реке. Место это зовется «Кузины лужки». Жил тут когда-то известный своей нелюдимостью Кузя. Стояла в этих местах колхозная пасека. Теперь пустошь на месте дома и яма омшаника с остатками обгоревших бревен и досок от строения, да сосна вековая сохранилась. Чуть поодаль грузная белым становищем и одинокая береза, ровесница этой сосне. Каждое лето пустошь прорастает таежными цветами и травами. Иван-Чай вымахал в рост человека; семейно обозначил себя осот. Будто кляксы от школьных чернил, то там то здесь бросаются в глаза пушистые фиолетовые цветы, пахучего мёдом осота, оттого и манит он к себе мохнатого шмеля и пчел. Дикое поле богато разнотравьем. Тут тебе и душица рядом с разноцветным клевером, и жёлтый донник поднял голову на рослых стеблях. Над полем высится высохший в стебле и листом «конский щавель». «Подорожник» вездесущий то тут то там, широкими с прошвой листами и рослым стебельком зовет к себе. «Кровохлебка» на долгих стеблях без листьев венчается шишечкой, похожей цветом на запекшуюся кровь, оттого и зовется так, что кровь от нее густеет, полезная при болезнях лейкемией. «Тысячелистник» - этот везде беленькими зонтами из махоньких цветочков, трава хорошо снимает токсикоз с похмелья.
В завершение зрелого лета дикие травы уже сорят семенем, кипрей и осот пушатся и разносятся ветром их семена. Пора сенокоса за Ильиным Днем 2 августа на Глеба и Бориса, по крестьянскому календарю. Таежные медоносы добрые, донник в полях уже скошен. Розовеет махонькими капельками душица, золотится на солнце ковыль. Дни стоят чистые от облаков, бездонное голубое небо - от края и до края; воздух горячий от высокого солнца. Ветерка почти нет, оттого хвойная прохлада бора и запахи полевых цветов, кажутся хмельными и зримыми, хоть черпай этот воздушный мёд горстями и прихлёбывай его с ладони губами, как волшебную, родниковую воду.
К западу от пасеки пустошь уходит в низину лога, который имеет начало в сосновом бору. На пологих склонах лога, то там, то здесь разбежались еще в молодости друг от дружки и доживают свой век, неохватные становищем, раскидистые ветвями и кронами, старые березы. Березовые леса стоят и за рекой, стоят строгими рядами, межуя сенокосные луга. В вечернем солнце их белые стволы особенно контрастно подчеркивают эту рукотворную парадность «снегозащиты» березовых лесов. С десяток копен сена хозяин сенокоса уже поставил. Ложбина лога от Кузиных лужков от бора к реке ширится и углубляется в урочище, густые травы и бурелом делают лог не проходимым. Северная сторона пасеки отрезана глубоким распадком, заросшим по дну урочищем, по склону которого пробита машинами дорога до Кана.
Сегодня в полдень Таптун поехал с пасеки в город заправлять бензином «Ниву», забрал и меня на природу. Каждый год так бывает на 9 Мая. Справляем с Таптуном День Победы. Ставлю на пасеке палатку рядом с жилым вагончиком, сплю на свежем воздухе в спальном мешке. Ныне не получилось выехать в мае. Сегодня палатку не взял, спальный мешок и пластмассовое ведро под грибы. Таптун пристроил к вагончику летнюю кухню, где удобно и ночевать. Пристройка обтянута москитной сеткой, потолки накрыты целлофановой пленкой, поставлена армейская кровать с ватным матрасом, который прикрыт для красоты светло-ореховым покрывалом.
В центре крытого летника стол, железные тяжелые стулья с фанерной спинкой и седушкой. От соснового бора веет прохладой в летней кухне. Таптун на улице у мангала, варит борщ на свиных ребрышках, которые купил утром в городе. Обычно, шашлыки жарим, сегодня решили обойтись борщом. Березовые сухие полешки в мангале горят весело, обнимая высоким языкастым огнем чугунный казан с мясом, вода вот-вот забулькает. Дым от огня тянется редкой куделью, растворяясь над пасекой в голубеющую прозрачную дымку. Таптун складывает в казан очищенную и нарезанную картошку, свеклу, мелко резаную морковь, квашеную капусту.
Я сижу под столетней сосной в тени, наблюдаю за жизнью на пасеке. Наслаждаюсь таежными светлыми далями, что за широкой гладью Кана, далеко в долине. Там букашкой крутится по скошенному логу колесный трактор с копнителем на подвеске. У вагончика Володи Лебедева монотонно стучит немецкий оранжевый движок, работает на бензине, выдает электроэнергию для медогонки с электроприводом. Петрович качает мёд. Мужик он флотский, поэтому и зовем мы его «Адмиралом».
Одиноким хутором, ныне не принято стоять рядом с медоносами. Многолетняя дружба объединяет мужиков в артель, ставят пасеки рядом, по два три хозяина. Балаганюк и Володя Лебедев из села Бражное, как и сам Таптун. Из года в год стоят вместе. Старик Мавлютов прибился к ним из деревеньки Анцырь, что за Канском на правобережье. Давным-давно работал Мавлютов начальником «Газозаправочной станции». Таптун в советские годы был директором «Агроэнерго» Канского района; бывшие директора предприятий, добрые знакомцы четверть века. Поэтому старик Мавлютов не случайно прибился к бражинским мужикам.
Мавлютов для своих семидесяти годов подвижный, как ртуть. Легкий на ногу, одетый в германский спортивный костюм золотистого цвета. Издали он и не похож на старика в просторных резиновых ботах на ногах. Острижен старик Мавлютов коротко, лицом черен от загара и внешностью смахивает на грека. Ни минуты не сидит: то полешки колет, то стол прибирает на летней кухне, то чай с медуницей готовит. Чаю мы выпиваем много на пасеке, вприкуску с мёдом. Пока, суть да дело, на столе закуска появилась: свежие огурцы, копченое сало. Рыбу и сало коптит старик Мавлютов, он коптилку соорудил в низине между вагончиками и бором. Костры ныне не разводят на пасеках, сушь стоит два месяца, таёжные пожары, рожденные молниями и сухими грозами, возникали и возникают повсеместно в Красноярском крае.
Времена лихие хоть и миновали, но власть, как воздух, стала не видимой, прячется от народа. Рядом с домом, где я живу в Канске, полицейский участок, ночью постоянно замкнут и безлюден. А в судах правды не ищи – не найдешь, нет её там. Не влияет и прокурор на общественную жизнь: беспредел творят «бизнесмены», владельцы пилорам завалили окрестности Канска отходами лесопиления. А ныне и вовсе беда пришла: конкуренты подожгли пилораму, владельцем которой был гражданин Китая. Лесопиление велось в посёлке «Строителей», от поджога и пожара сгорел полностью весь пригород из 70 домов с надворными постройками. Ураганный ветер с огнем все смел. Без крова над головой остались сотни людей.
Жизнь течет по старинке: «С богатым – не судись; с сильным – не борись». Город ночью будто вымирает, ни песен тебе в праздники, ни многолюдья на площадях. Поредел и покупатель на городских базарах и рынках; дорогой непомерно стала жизнь в России, обеднел народ. Сибирь никогда не ходила в лаптях. Не знала вольная Сибирь и «крепостного права». Ныне, при «диком – олигархическом капитализме» работающий люд хуже рабов у «хозяев». Полное бесправие, бесстыдство «хозяев» при расчетах с работниками, часто владельцы предприятий не отдают месяцами людям, заработанные ими деньги.
Душа не принимает современную жизнь. Мается душа, изнывает от безысходности в рабстве нищих пенсионных "доходов". Многие годы рвется душа в Магадан, блазнится душе проехаться в кабине "Урала" пыльной, гравийной Колымской трассой до поселка Усть-Нера на Индигирке, где прожита молодость и зрелые годы. Ах, как желается провести короткое лето, северное жаркое лето на вольных речках, впадающих хрустальными водами в Индигирку; рыбачить на этих речках, жить в таежном зимовье, спать на бревенчатых нарах, ставить бражку - гнать самогон в тайге; шугать зайцев и сохатых, которых в Якутии, как таксистов. И, уже в сумерках белой ночи, топить в зимовье жестяную печку; сладко спать в тепле таёжной избушки; сладко вдыхать запахи сухих смолистых бревен, сладко наслаждаться отдыхом и влажной прохладой земляного пола человеческого жилья.
Борщ сварен, снят и поставлен рядом на холодный мангал, который стоит тут же, накрыт решеткой и служит для сковородок, кастрюль и посуды. Солнце еще высоко. Володя Лебедев вынимает из верхних корпусов на ульях медовые рамки, для откачки из них зрелого меда, на освободившиеся места ставит в корпуса сушь, пустые в рамках соты, которые пчелы заполнят товарным медом. Лебедев громко кричит издалека, зовет от своих ульев старика Мавлютова.
- Александрыч! Ты матку хотел поменять. Иди, дам матку в клеточке -вышла из маточника. – Для не посвященного, не понять - о чем толкует Володя Лебедев старику Мавлютову.
У Мавлютова одна пчелиная семья с весны дурит. Матка оказалась «трутнёвкой»: весь посев «трутневый». Чтобы не погибла пчелиная семья без расплода пчел, Мавлютов изымал рамки с однодневным посевом из других ульев и подставлял в эту семью. Пчелы трудились, заливали молоком, запечатывали ячейки воском. Таким образом поддерживался расплод семьи при трутневой матке. Менять «трутневку» надо было, конечно, раньше, но все как-то полноценной пчелиной матки не было для подсадки в улей. Так случается, когда пчелиная матка не оплодотворяется с трутнями при облете, могла матка и не выйти из улья на облет из-за случайного увечья, нанесенного пасечником при осмотре пчел. Трутни в улье живут недолго, нужны они для спаривания с пчелиными матками, происходит это при облете пчел и весной, и когда роятся. После чего пчелы выгоняют трутней из улья, кормить их никто не станет, поэтому трутни массово погибают.
Мавлютов принес сеточную клеточку с пчелиной маткой в летнюю кухню, где на столе пластиковая баночка с медом, прикрытая крышкой от вороватых пчел. Пчелиной матке необходима еда в клеточке на то время, пока другая пчелиная семья не привыкнет к её запаху и пчелы начнут кормить матку в клеточке. Концом ножа старик Мавлютов, капля за каплей, наполнил медом кормушку в клеточке с маткой. После чего прошел к своим ульям, которые близко расставлены напротив его жилого вагончика. Снял с крайнего улья крышку, отвернул уголок положка из белой бязи, втиснул клеточку с маткой в промежность медовых рамок. Дней через пять станет ясно – приняли пчёлы или нет матку в клеточке. Если приняли, клеточка будет обсижена плотно пчелами, кормящими матку. Можно матку выпускать. Но для этого необходимо пасечнику найти и уничтожить трутовку. Иначе она убьет матку, если сам пасечник не выловит трутовку, что сделать не просто. Не просто, но можно.
Отдыхаю душой на пасеке. И трех жизней не хватит наглядеться на окружающий мир. Места дивные. Далеко в низу блестит стеклом протока Рахманиха. Таптун и старик Мавлютов там рыбачат, ставят сети, шумят веслами по воде, гоняют рыбу в сетку. На уху всегда ведро рыбы наловят щук и окуней, не переводится в протоке и плотва с ладонь, ленок и хариус, бывает, залетят в сеть. И невольно вспоминается своя середка жизни.
В далёком теперь 1983 году сплавлялся я в августе на байдарке по Индигирке. Выше поселка Дружины - это километров 80 по реке, ежегодно рыбачат якуты и эвенки бригадами. В завершение светлого времени причалил к песчаному острову, заросшему чозенией - северной ивой, стояла там поодаль от берега и шестиместная брезентовая палатка. "Казанка" далеко выволочена носом на прибрежный песок. Пару деревянных ящиков от консервов поставлены на попа у притухшего костра, дымок сизый вьется редкой куделькой из подернутых белым пеплов угольков. Одинокий старик сгорбился, сидит на ящике, сложив крупные смуглые руки на колени, одет в телогрейку и ватные штаны, на ногах резиновые боты. Рядом с кострищем полное ведро ухи из омуля. Не говорит на русском старик, но речь мою понимает. К ночи приплыл к старику на "Крыме" его сын Димка из Белой Горы, за рыбой приплыл. Димка попросил меня помочь старику, работая на веслах, пока он проверять будет сети. Звался старик Лукой Соломой. Сын его не стал ночевать, загрузил лодку рыбой в мешках и ушел в ночь по темной реке вниз на Белую Гору. Утром поплыли с Лукой на моторе вверх по реке к сетям. Добывал Лука омуля для рыбозавода, чебака крупного - с ладонь взрослого мужика, торчало в сетях очень много, старик его выкидывал, как сорную рыбу, попросил я чебака для себя, раз такое дело, он согласно кивнул. Сняли мы в то утро и две нельмы - до 18 кило каждая. Жил я на острове у старика Луки неделю. Сын его приплывал за рыбой каждые сутки, стал просить меня остаться и рыбачить со стариком, шибко я деду понравился понятливостью, рыбацкой умелостью и смекалкой. Но у меня была мечта - дойди до бара Индигирки. Август уже стряхивал желтую хвою с северных лиственниц. Сусальной фольгой звенели на ветру уже и листья ольхи и чозении. Я спешил сплавиться на байдарке до Белой Горы. В Белой Горе речной флот Индигирского пароходства, до бара на байдарке не дойдешь – река «симбир-море», а на сухогрузе "Сибирский" класса "река-море" - добраться до бара Индигирки можно, где древнее русское поселение Русское Устье. 200 чебаков я присолил и они вялились на жердях рядом с юколой из омуля, которая жирно ершилась шкурой от ножевых разрезов на дольки. Лука заготавливал юколу в большем количестве, вялилась юкола неделями на открытом ветру на жердях, которые он высоко расположил на подпорках - вдоль песчаной косы острова. Жил я у Луки на острове неделю, ломал голову, как вяленого чебака сберечь у Димки Соломы в Белой Горе - до возвращения в Усть-Неру. В один из дней подсел на косу острова и Ми-8 из Усть-Неры. Геологи Верхне-Индигирской экспедиции работали и в районе Белой Горы, возвращались от них вертолетчики домой, подсели за рыбой. Бежит в летной рубашонке на холодном ветру знакомый авиа механик Володя Воробьев, в кабине - при галстуке и в наушниках - командиром Валера Зедгенизов; радостно смеется, приветливо машет рукой; отдал пилотам всего вяленого чебака. В октябре возвращался из Чокурдаха грузовыми вертолетами через Мому в Усть-Неру. Местные рыбаки в Чокурдахе подарили мне "рыбу" - так зовут уважительно нельму в низовьях северных рек. Стояли уже холода, пришлось распилить рыбу ножовкой на куски и упаковать в мешок. И была отличная строганина из нельмы и омуля на моё тридцатилетие и к новогоднему столу.
Жилой вагончик старика Мавлютова в десяти шагах от вагончика Таптуна. В промежутке между ними два мангала, тут же аккуратно уложены в поленницу короткие березовые и осиновые полешки, поверх укрытые от дождя березовой берестой. Рядом в бору редкий сухостой, пилят сухие деревья бензопилой. Дрова требуются для огня варить пищу на мангале, для истопки печей в вагончиках в сырую осеннюю погоду. Таптун вывозит ульи к себе на усадьбу в село Бражное в сентябре, после того как выкопана картошка и в огороде есть место для ульев, до поставки их в омшаник, и где можно на огороде оставить вагончик на зимовку.
Учил пчеловодству Валерия Семёновича Таптуна дядя Ваня Плющиков из села Ново-Троицкое. Был тогда дядя Ваня в таких же годах, как ныне старик Мавлютов, но, отвоевавший с фашистами всю войну. Сибиряк сержант-артиллерист Иван Ефимович Плющиков воевал отчаянно, три ордена Славы, медали за храбость и мужество – награды достойные солдату. Вернулся он слепой на левый глаз от ранения. Крупный в кости и грузный к старости дядя Ваня куда старше семидесяти лет тогда смотрелся. После войны дядя Ваня работал до самой пенсии в Канском Лесхозе. Кордон, где жил лесник аккурат посередке прошлого века, был расположен в Копай-Горе - неподалеку от речки Аманашки. Добрый дом, омшаник для пчел, надворные постройки в связке. Удобное и прелестное для жизни жилое место в тайге на Кордоне дядя Ваня Плющиков построил своими руками. В те далекие теперь уже годы дорога из Канска до деревни Тарая была не гравийной. В дождливую погоду ЗИСы и «полуторки» едва выползали из лога по грязи, копать приходилось под колесами, сыпать песок, поэтому так и прозвали шоферы это гиблое место Копай-Горой. Тракт до Тарая пробит в 1812 году, осужденными за разные провинности солдатами царской армии, и пленными французами после войны с Наполеоном. Тарай строился военным поселением, таким он и был долгое время: с казачьими урядниками, с осужденными солдатами на поселении. В наше время – от Тарая гравийный трак возвращается по кольцу асфальтом на главную дорогу, от села Нижний Амонаш.
К лихим девяностым от кордона лесника в Копай-Горе осталась едва заметная пустошь. Пчел дядя Ваня по-прежнему держал, и с конца апреля до первого снега жил рядом с ульями на летних пасеках. «Агроэнерго» работало со всеми сельхозпредприятиями в Канском районе. Таптун, будучи директором, знал всех руководителей. Не сидел он в кабинете, ездил с электриками монтажниками, которые делали проводку электричества в новые фермы и коровники. Не редко сгорали в хозяйствах электродвигатели на насосах, приходилось снимать эти двигатели – ставить на их место рабочие, а сгоревшие электродвигатели увозились в цеха «Агроэнерго» на «перемотку». Июльским горячим днем и свернул Таптун с гравийного большака на проселок, ведущий на летнюю пасеку к дяде Ване Плющикову. Дядя Ваня качал мёд, только закончил, пил чай с медуницей в своем «скворечнике», так он звал строение в виде сторожевой солдатской будки для часового, под крышей которого короткий стол, две лавки на человека с каждой стороны. Таптуна он принял приветливо.
Шибко понравилось Таптуну хозяйство дяди Вани в Копай-Горе. Пасека поставлена высоко на краю лога с западной стороны, у кромки соснового бора. На солнышке. Рядом околок из десятка берез, под которыми Таптун рассмотрел ольховые плетни из речной лозы. В закутках, разделенных между собой все теми же плетнями из лозы, хрюкал кабанчик, рядом тянула к человеку свой мокрый нос пегая пятнистая телочка. Еще дальше паслась на длинной веревке, стреноженная гнедая кобыла; в отдельном закутке клевали зерно куры-несушки. В тени раскидистых старых берёз стоял и трактор «Беларусь», рядом двухосная тележка - площадка для перевозки ульев. А в поле перед пасекой, огород с огурцами на земле, грядки с луком и чесноком, росли здесь и редиска, и укроп. Тут же и капуста уже набравшая силу, кочанов пятьдесят в рядах. Цистерна с водой четыре куба. У дяди Вани есть родной младший брат, племянник в городе, на выходные приезжают на своем «Москвиче», помагают старику. Всю неделю он смотрит один за пасекой.
Под высокой ветвистой березой дядя Ваня поставил в тень жилой вагончик. В распахнутый дверной проем видны ульи. В вагончике прохладно, в жаркие полуденные часы приляжет дядя Ваня на топчан и наблюдает одним глазом за пчелами. Кипрейное поле раскинулось на шестнадцати гектарах между гравийным трактом и до самой речки Амонашки внизу лога. За логом на буграх в совхозных полях дышит в такое время медовым духом золотистый донник, который со дня на день должны скосить. Зрелое лето. Управляющий совхозного отделения «Степняки» всегда предупреждал дядю Ваню, когда начнут косить донник. Чтобы пчелы не погибли в мотовиле комбайнов во время косьбы донника, дядя Ваня еще вечером в темноте закрывает «летки» ульев. Держит утром пчел взаперти, пока комбайны не скосят донник и не уйдут с поля. После этого летки открывались, и воздух над пасекой наполнялся роем гудящих пчел.
-А ты купи у меня пару колодок с семьями. Будешь приезжать на выходные, научу работать с пчелами, разведешь пасеку. – Предложил дядя Ваня.
Таптун давно подумывал о дальнейшей жизни при «капитализме». Совхозы на грани развала, работать становится не с кем, приходится сокращать рабочих. Деньги имелись, принял решение Таптун, купил он у дяди Вани не две семьи, а десять ульев с крепкими семьями пчел. И повелась у Таптуна пасека. На свой усадьбе в селе Таптун построил омшаник. Предприятие «Агроэнерго» не закрывал до последнего вздоха, за пчелами смотрел дядя Ваня, на выходные на пасеку приезжал Таптун. Зимой дядя Ваня жил в благоустроенной квартире в Канске, на «гидролизном». Старуха его умерла. Решил он переселиться в село Бражное, ближе к Таптуну. Купили дом дяде Ване у реки, стоял он обособленно от улицы. На высоком фундаменте крепкая и теплая изба, с четырех скатной шиферной крышей. Выбор пал на эту усадьбу из-за крепких надворных построек для домашнего скота: есть катух для овец – козам, зимний свинарник, хлев теплый для кобылы с жеребенком.
Козла Гену купил дядя Ваня весной на пару с козой Зойкой. Белые как снег мастью, не старые для развода козлят. Коза была дойная. Молоко дядя Ваня любил, но корову держать в хозяйстве сил нет. Коза, решил он, самая подходящая для молока скотина. Поехали они с Таптуном в Канск на «блошиный» рынок, где в выходные дни торгуют живностью крестьяне из окрестных деревень. Козел Гена сразу привлек внимание Таптуна: хозяин прикурил сигарету и сунул козлу в зубы. Козел привычно зажал сигаретный фильтр передними, крупными и желтыми, как зерна кукурузы, зубами и стал попыхивать дымом от сигареты, как заправский курильщик.
-А вон и коза, - заметил дядя Ваня привязанную к заднему бамперу «УАЗика» и беленькую козу Зойку. Не думали они покупать козла Гену, но хозяин уперся и козу Зойку без козла не отдавал.
Коза Зойка оказалась с норовом, позволяла вымя выдоить только дяде Ване. Гнуться старику - доить на коленях козу дядя Ваня уже не мог. Построил он из сосновых досок «станок», куда заводил козу Зойку и ставил ее там задом. Для дойки молока козье вымя удобно доступное между расставленных задних козлиных ног. В деревне дядя Ваня дал волю козлу Гене и козе Зойке. Днем старик выпускал и телочку во двор, кобыла вольно ходила по ограде и огороду, куда на зиму завезли сено зарод. Одним курам несушкам воли не было, в ноябре дядя Ваня отрубал курам головы и всю зиму ел куриные супы. Кобылу он тоже держал для рождения жеребят на мясо, телочка – на откорме, тоже на мясо. Продавал мёд, жил старик без нужды, имея пенсию фронтовика. Помогал дочери в Абакан, брату и племянникам. Но роднее всех все же стал ему Валерий Семёнович Таптун.
В сумерках, за рекой, подал голос журавль. Кричал он надрывно, отчаянно как-то, тревожно до слёз и дрожи в душе.
-Это к дождю, - определил Таптун.
Ливень случится к рассвету. А пока держалось парное тепло, тихий, пригашенный свет вечерней зори тонул в кронах высоченных сосен над пасекой и жилыми вагончиками.
- Ужин готов, - напомнил старик Мавлютов.
Таптун стал наливать черпаком из казана борщ в алюминиевые чашки, я относить эти чашки с борщом на стол в летнюю кухню. Мавлютов ушел к себе в вагончик, вернулся он с неполной бутылкой самогона, настоянного на прополисе. Таптун налил в своем вагончике литровую кружку медовухи. Друг он мой давний и любимый, знает, что крепкий самогон на прополисе пить не стану, уважил медовухой. В этот приезд я привез и подарил Таптуну гармонь «Хромку» Шуйского Горпромкомбината. Дома у меня собрались, в добрый час, три гармошки. Одну решил подарить другу. Пасека Таптуна без гармошки – это не пасека. И он это знал, и мы тянулись на пасеку к Таптуну отогреть душу русскими песнями под гармонь.
В сумерках, откричал уже и журавль, когда в бору услышился звук мотора. На пасеках держат собак редко на привязи. Сука Муха жила при пасеке уже четыре года. Белая шерстью без помарки, умная сука не залаяла на «Ниву», идущую к пасеке по лесной дороге между сосен.
- Кто-то из своих, раз Муха не лает. – Сделал вывод Таптун. Мы уже выпили и закусили борщом и копченым салом. Поднялись от стола, и вышли встречать позднего гостя.
«Ниву» Валеры Короля ни с какой другой не перепутаешь. Удлиненная рама, с двумя дверцами, новая машина темно-зеленого цвета «Сочи», в районе чуть ли не единственная такая. Народ покупает дорогие иномарки, годные лишь для асфальта. Король служит инспектором рыбнадзора в Тафаларском заказнике. Перевалочная база заказника в селе Ашкаул. Там и «Бураны», и катера, склады с имуществом. Круглый год Король с сыном Сергеем хозяйничают на этой базе. Заказник в верховьях Агула в Саянах охраняется егерями из Иркутской области. Хозяйственной базой Тафаларского заказника в Ашкауле заведует Сергей Король, а батя у него в подчинении. Дмитрию 28 лет, окончил Пединститут, успел поработать инструктором на «Станции юных техников». Механик от Бога, Серега пришел работать к отцу в заказник егерем. Теперь начальник своему отцу Валере Королю. Сергей ныне завершает учебу в Иркутском сельскохозяйственном институте, факультет охотоведов. Короля мы не ждали в такое время, знали, вчера он еще был в верховьях Агула, на озере Медвежьем. Король благодарен Таптуну по гроб жизни. За помощь в лихие девяностые, когда Таптун взял Короля на работу в «Агроэнерго» токарем. Там и появилась возможность клепать из моторных лодок водометы. Механик – самородок. Между собой мы зовем Короля Кулибиным. Для меня Валера Король еще и земляк по Колыме. Родился и вырос Король в Сусумане Магаданской области, оттуда родом и его жена Люда. Кроль, ныне заслуженно уважаемый и известный людям реки. А в те далекие лихие годы «перестройки» он перебивался случайными калымами, держал в пригороде корову, приехал косить сено на пасеку к дяде Ване. Там они и встретились с Таптуном. Таптун сам талантливый человек, в лёт определил в Короле человека, у которого голова и руки на месте. А токарь на производство был нужен.
Муха кинулась лапами на грудь Короля. Обняли по очереди друга и мы. В Канске у Короля два гаражных теплых бокса, это его мастерские. Король поставил там немецкий самогонный аппарат, и выгонял из браги по своему рецепту отменной очистки самогон. Много народу нынче занимается самогоноварением. Вынудила к этому даже не дороговизна водки, а ее «паленость», частые отравления людей от «паленки», а на пасеке без медовухи и «прополисной» самогонки никто не живет летом. Король снабжал друзей. Мне он всегда говорит при встрече и по телефону.
-Не теряйся, Николаич, ты нам нужен.
Король принес к столу агульского темного хариуса, бутылку самогона на прополисе. Любит Король гармонь. Но пока до гармошки не дозрели, захлебываясь от восторга, Король рассказал, как он управлял частным гидросамолетом, когда его вывозил с озера Медвежьего его друг, пилот «Боинга», у которого целая коллекция самолетов на частном аэродроме под Красноярском. Весь день и вечер, до приезда Короля, рядом по соседству стучал немецкий движок. Адмирал до позднего часа качал мед медогонкой с электроприводом, в специальном для этого вагончике. У Владимира Петровича Лебедева большая пасека, забот выше крыши, но и отдача добрая от пчел. И каждый раз, бывая на больших пасеках, на ум приходит каторжный труд старателей на золотодобыче. Заработает старатель пятьсот тысяч за промывочный сезон, дорога на материк с Колымы обходится туда и обратно в сотню тысяч. На пасеке - числом за пятьдесят колодок, занимаясь любимым делом, рядом с семьей, пасечник получает меду на миллион рублей. Мед всегда востребован. Адмирал прекратил качать мед, собрался ехать в Бражное на грузовом «жигуленке»-головастике, не отъехал, пришел поздороваться с Королем, увел его к себе в вагончик. Вернулся Король с трехлитровой банкой мёду, поставил банку в «Ниву».
Помянули добрым словом дядю Ваню, доктора Владимира Николаевича Парфенова, который долгие годы держал у дяди Вани свои пару ульев, бывал на пасеке. Построил Таптун и баню с парилкой на пасеке у дяди Вани. И при яркой полной луне, сидели мужики ночью в августе возле бани распаренные, на бревнышке, рядом с кипрейным полем. Пели под гармонь сибирские мужики песни, расслаблялись медовухой. Прошло двадцать лет, годы и время смяли и дядю Ваню, и Парфенова. Земля им пухом, выпили молча.
Курящего козла Гену я не видел. Не так часто мы общались с Таптуном последние десять лет. Дядя Ваня, больной диабетом, лишился ног. Дом в селе Бражное пришлось продать вместе с хозяйством. Дядя Ваня вернулся в Канск в свою однокомнатную квартиру на «гидролизном». Таптун купил для него кресло-каталку, помогал выживать, как мог, но дядя Ваня начал пить. Пенсия у фронтовика была высокая, пьющая соседка носила ему водку, сама с ним пила. Доктор Парфенов к семидесяти пяти годам умом стал простоват. Пил он всю жизнь много и постоянно. Встречая иногда Парфенова в городе, я всегда давал ему сто рублей, он и выбегал к площади Коростелева в поисках денег на похмелку. Но двадцать лет назад, когда не верилось, что гибнет СССР, мы были сильными, у каждого по сорок пять лет жизни за плечами. И какой жизни! Замечательной. Таптун имел два высших образования. Меня в 38 лет приняли в Союз писателей СССР еще студентом третьего курса в Литературном институте. В те годы я жил и работал в Якутии на Индигирке. Парфенов был известным терапевтом, которому доверяли люди. Валера Король прибился в нашу компанию. И года не прошло, сделал по своим чертежам первый водомет с «волговским» двигателем. И мы, кого смерть не забрала, храним дружбу четверть века.
-Семеныч! Расскажи про курящего козла, - смеется Валера Король. Козла этого он видел, давал ему и покурить.
-Не поверишь, Николаевич, - повернулся ко мне Таптун.- Козел настолько обнаглел, что стал наводить свои порядки на усадьбе у дяди Вани. То телочку отожмет к забору, угрожая рогами, то кобылу в огород загонит. На Зойкин «станок» для дойки запрыгнет, шею дугой выгнет, рога выставит, глаза у козла кровью наливаются, мол, я здесь хозяин. А борода у козла Гены, как у старика Хатабыча была. Умора. К тому времени уже и пара козлят от козла Гены у козы Зойки на дворе росли. Баловали козла Гену. Пока дядя Ваня не видит, давали ему сигарету курить, - смеется Таптун. - И ведь курил козел, как заправский мужик. Одного дядю Ваню козел Гена и боялся.
В те далекие годы Таптун постоянно ездил на казенных «Жигулях». Эта «копейка» фиолетовой окраски числилась за предприятием «Агроэнерго». В грязь Таптун заводил для поездки на пасеку свою личную белую «Ниву».
Таптун сочно рассказал о «смотрящем» и курящем козле. Однажды дядя Ваня поменял гнедую кобылу на молодого белого жеребца. Не объезженный еще жеребец двухлеток. Дядя Ваня планировал сдать жеребца на Канский Мясокомбинат. Бартером на колбасу. Да и время такое было, что зарплату людям выдавали «унитазами» и иной «производственной продукцией». Жеребец признал «главным» дядю Ваню. Но изумился наглости козла Гены, который стал наступать, угрожая острыми рогами вспороть брюхо жеребцу. Жеребец хватил козла Гену зубами за загривок, да как мотнет его в броске к забору, что козел Гена весь гонор потерял, вскочил и прыжками в огород к зароду сена. Телочка уже подросла, видела расправу над козлом Геной, тоже норов проявила – пошла грудью на козла «смотрящего». Тот рысью сорвался и к своей козе Зойке с козлятами. Коза Зойка своего козла деспота тоже усмирила. Присмирел с тех пор козел Гена. Мы приедем к дяде Ване, козел Гена покурит с нами.
-Так вот и проходит земная слава! - Подвел черту под рассказом Таптун. Он видел эту сцену с жеребцом и козлом Геной.
До гармошки руки все-таки дошли. Удивительной нежности звуки – две с половиной октавы, в умелых руках Таптуна, не позволили нам и рот открыть. Сама музыка звучала грустной и душевной песней. Рождалась эта музыка и лилась из души человека, рождалась талантом гармониста и гармонью! И не было желания нарушать этот божественный звук фронтовой «Хромки», звучащей в сумерках над Каном.
27июля – 3 августа 2017г.
г.Канск
