Сообщество «ЦАРЁВА ДРУЖИНА» 12:27 2 октября 2019

У кого просить прощение? Часть I

Новое прочтение старого рассказа

На заставке: Печальный ангел (фото из Яндекса)

I.

Герой моего повествования, по мнению хорошо знавших его, закончил свою жизнь достойно. И мне нечего возразить. Забыты его высказывания, поступки, что общественным мнением порицаются. Но каким видел он сам себя? Благодаря случаю, мне открылся человек, который долгие годы, вплоть до своей кончины, время от времени испытывал болезненные уколы совести. Вызывались они воспоминанием об одном давнем поступке. Да, предосудительном, как вы позднее согласитесь со мной. Но, после внутреннего, не на публику (значит, искреннего), раскаяния тот грех можно было если не забыть, то переложить в памяти на «полочку мелких грешков», коими любой из нас богат. Мой знакомец, не позируя перед собой, носил чувство вины в себе, как застарелое, до конца неизлечимое недомогание. Более того, он старался исправлять мучивший его поступок добрыми делами. Но и они мало утешали, так как творились вообще, не для того, кто стал жертвой зла. Об этом я узнал лет за десять-пятнадцать до кончины описываемой мною личности. А раньше я видел его в ином свете.

II.

Валерию Хрущевскому, сыну хохлушки и крымчака*, взявшего фамилию жены якобы из-за неблагозвучия своей, в пятую графу паспорта вписали «русский». Вполне обоснованно: дома звучала русская речь, первенца своего, вслед – дочку, агроном и домохозяйка отдали в русскую школу, где из-за тесноты учились в две смены, хотя в школах с обучением на украинской мове мест хватало. Видимо, в этой интернациональной семье известны были слова Николая I, сказанные, кажется, маркизу де Кюстину: «Мой генерал Бенкендорф - немец, я, Император Всероссийский, - почти что немец, а оба мы - русские». Как бы в оправдание решения старших, сын к десятому классу заслужил в школе известность лучшего ученика по родной словесности. На областном конкурсе это учительское мнение alma mater подтвердилось. А вскоре, ещё не расставшись с партой, Валерий Хрущевский победно прогремел на всю страну, опять-таки в связи со своим любимым предметом, о чём позже.

Мы с Валерием были сверстниками, наша юность совпала с полётами первых спутников. Учились в параллельных классах одной школы, но приятельских отношений не придерживались. «Салют! – Салют!», - бросали друг другу при случайных встречах. Плотная застройка небольшого города на советском юго-западе, «камерные» общественные места способствовали частому пересечению путей. На узких улицах прохожие то и дело обменивались приветствиями. Городом всеобщего шапочного знакомства можно было назвать древний Тробыч. И личные тайны были известны всем.

Помню, мама спросила: «Ты с этим… Валеркой Хрущевским в одном классе?». – «Не, он в «А». – «Представляешь, - перевела моя родительница разговор на отца, - этот недоросль, нашему пятнадцатилетнему капитану сверстник, привёл домой барышню, какую-то медсестричку, годами старше его, говорит: ей негде жить, она меня спасла». – «И что, проводили?». - «Куда там! Барышня оказалась бойкой: я беременная, говорит, вроде бы, соседка слышала. А наследничек заявил, дескать, уйду с ней из дому, если не оставите. Для виду смирились – он же у них принц, не надышатся. Только Хрущиха тайком начала партизанские действия – в больничке всё разведала, где их Валерка, когда лечился от чего-то там, … это самое… наследил, сопляк. Оказалось, никакая деваха не беременная, вообще девственница. Дала мальчишке себя пощупать в ночную смену, так вот «спасала», смех просто, прости, Господи. А тому на первачок много ли надо? Словом, на совращение малолетки не тянет. Тогда - в горком. Там комсомолку взяли в оборот. Расплакалась: я-де из детдома, картошечки подвезти неоткуда, на копеечную зарплату и есть надо, и одеваться, и угол снимать. В общем, простили врунью в обмен на обещание обходить пацана стороной».

И школа уже гудела: примерный ученик, скорее тихоня, чем сорванец, «чуть не женился». С виду (теперь вспоминаю) Валерка не имел признаков раннего созревания. Ничего, что принято считать метками мужественности. Среднего роста, он отличался мешковатой фигурой, замедленными движениями. Лицо у него было округлое, с приятными, как говорится, чертами: губы мягкие, будто изжёванные, очерченные нечётко, «пунктиром». И вот обыкновенный юнец, один из нас, вчерашних мальчишек, оказался отмеченным, по словам классика, «жгучей тайной». Слова моей мамы в разговоре с отцом только распалили моё любопытство: Валерка, одного года рождения со мной, уже «щупал»… Какая образовалась «дистанция огромного размера» между ним и другими учениками восьмых классов «А» и «Б» средней школы города Тробыча! Даже наш школьный авторитет, Алим Небаба, более, чем кто-либо из нас, проникший в Валеркину «тайну», ничего толком не мог объяснить жаждущим подробностей. Альке, второгоднику по призванию, удалось добраться до восьмого класса, когда по возрасту пора было заканчивать десятилетку. Коренастая фигура тяжелоатлета старила его ещё больше, чем сверхсрочная отсидка за тесными партами. Нечего было и соваться к нему с вопросами по законам Ньютона и по поводу образа Печорина; школа научила его лишь простым арифметическим действиям, читать и списывать из тетрадок товарищей. Зато в вопросах «про это» он был дока, в кармашке на выпуклой ягодице носил интересную фотку недостаточно одетой (скажу так) пары, показывая её в укромных местах доверенным лицам. По тайным закоулкам мальчишечьего сознания в школьном сообществе ходило его высказывание, навеянное (он намекал) личным опытом натуралиста-самородка: «Если соседка ставит на подоконник горшок с красной геранью, значит, муж её в командировке». Получив из моих рук брикет прессованного кофе с сахаром, любимую им сладость, «которая возбуждает», Алька снисходительно объяснил, отчего возникает желание «щупать»: «Понимаешь, Серёга, палата спит, а наш Хрущ днём выдрыхся, что-то там колупается карандашом в тетрадке от неча делать. А Юлька, значит, подсаживается к нему на койку: «Что пишешь? Стихи? Почитай, ну, почитай, вредный!». На медичке белый халат – ткань тонкая, просвечивает, а под ним ничего нет, понимаешь, совсем ничего, подол задирается выше колен. Знаешь, какие коленки у Юльки? - (я не знал, поэтому Небаба показывает растопыренными пальцами обеих рук нечто объёмное, округлое). – Во! Как футболы!». Конечно, сейчас я не могу передать подлинную речь великовозрастного одноклассника; была она бедной, насыщенной возгласами; передаю своими словами лишь её смысл.

Тогда услышанное мало добавило моей голове по теме случая с Валеркой, но моё тело оказалось догадливей, отозвавшись местами повышением температуры, о чём подробно в приличных рассказах не пишут. Я потому приостановился на этом случае, что впоследствии именно с ним связал бросившиеся мне в глаза странности в поведении Валерия Хрущевского, присущие не атеисту, кем он до конца, думаю, оставался, а скорее глубоко верующему в загробную расплату перед Создателем за земное злодеяние. Видимо, между пятнадцатилетним уже не подростком, но ещё не юношей и созревшей девушкой произошло нечто, известное только им двоим, что он воспринял и на всю жизнь запомнил, как содеянное им непростительное зло, воспоминание о котором с годами обостряло чувство вины.

Спустя несколько лет после этого случая юный нарушитель общественного спокойствия обратил на себя внимание всей страны.

III

В конце пятидесятых годов ЦК ВЛКСМ совместно с Союзом писателей СССР затеяли конкурс среди старшеклассников и студентов по выявлению будущих классиков русской литературы. В жюри вошли видные прозаики, поэты, драматурги и, разумеется, бдительно смотрящие товарищи от руководивших и направлявших. За четверть века до того рулившая страной партия большевиков собрала в могучую кучку инженеров человеческих душ от мыса Дежнёва до Финского залива. Так было сподручней надзирать над художественным мышлением социалистических реалистов. Не «разделяй», а «собирай», чтобы «властвовать». Но и этот принцип со временем стал давать сбои: на печатный лист всё чаще выплёскивались опасные мысли поперёк прямой генеральной извилины в коллективном мозгу Партии. Тогда тройка в составе Ума, Чести и Совести** за кремлёвской стеной приняла, как обычно, гениальное решение перехватывать, для проверки на благонадёжность, литературные таланты на дальних подступах к самой элитной общественной (так считалось) организации страны.

Первый Конкурс юных литераторов СССР, ещё не отмеченных в печати, выявил призёров в каждом из трёх жанров художественного слова (прозы, поэзии и драматургии): по одному «золотому», двух серебряных, трёх бронзовых и по дюжине поощрённых дипломами. Единственный из участников ристалища на чернильных перьях получил первый приз за подборку рассказов, отпечатанных на трофейной машинке «Мерседес», и третий - за рукописную тетрадку стихов. Им оказался Валерий Хрущевский.

Сначала провинциальный городишко замер, онемел от неожиданности. Даже школьные преподаватели, даже русачка, ставившая своему питомцу пятёрки за сочинения, не предполагали столь большого писательского таланта у десятиклассника Хрущевского, который и в праздничных стенгазетах не блистал изящной словесностью, вообще старался улизнуть от комсомольского задания в этом виде творчества. И родители, не имевшие привычки заглядывать в тетрадки сына-отличника, не подозревали, что каждая вторая из них исчёркана пером скрытного сочинителя. Валерий свой талант таил в себе, как осознанную ценность, ещё не созревшую для показа кому бы то ни было. Мне вспомнилось Алькино разъяснение. Чем занимался наш Хрущ, когда к нему на койку подсела медсестричка? По словам всезнающего второгодника, стихи писал. Будь я тогда не столь юн, понял бы раннюю страстность своего сверстника к девичьему телу. Все поэты одинаковы, прочтите послание лицеиста Пушкина к актрисе Царскосельского театра Наталье.

Общественное недоумение недолго владело Тробычем. Городок будто приподняла над предгорьем, вровень с Карпатами, волна праздничного настроения. Старый преподаватель истории в украинской школе уверял, что ничего подобного их город не переживал с 1410 года, когда тробычане встречали своих земляков, победителей в Грюнвальдской битве, во главе с рыцарем Яном Менжиком. Почти 550 лет спустя победителем в битве между собой юных литературных талантов сюда въезжал старшеклассник Валерий Хрущевский. Железнодорожный вокзал был запружен народом с его лучшими представителями от городской и партийной власти, общественных организаций, учебных заведений и культурных учреждений. Эта стихия понесла от вагона до площади с ратушей, на митинг, нового своего героя. Накануне в Москве сам Паустовский, председатель жюри, вручал ему награды, а признанные поэты, в сединах и при боевых орденах, называли его собратом. Уже был подписан к печати сборник стихов и прозы неожиданного самородка, а в кармане у сердца грели душу новенькие «корочки» члена Союза писателей СССР, куда были приняты одним интеллектуальным отрядом все победители конкурса без прохождения обычных процедур. Служба пропаганды правящей партии получила на какое-то время надёжное подкрепление из «благодарных за заботу». Раздавались и скептические голоса: «Да какой из него писатель?! Фамилия помогла»***.

Никто не сомневался в скором перемещении сверхновой литературной звезды в иные широты. И действительно, по сдаче выпускных экзаменов в тробычской средней школе, восемнадцатилетний писатель Хрущевский был зачислен без сдачи вступительных экзаменов в Литературный институт имени Горького, где его взял под опеку сам Константин Паустовский. Гонорары публикующегося студента позволяли снимать отдельную комнату в столице всего прогрессивного человечества и обедать в ресторане Центрального Дома литераторов под потолком из резного дуба. Там подавали не только изумительную солянку, но и… Словом, когда, бывало, единственный в истории Тробыча писатель появлялся в отчем доме, внимательные глаза, перехватывавшие его в общественных местах, отмечали ускоренное старение ещё молодого, по годам, человека: губы усохли, щёки запали так, что будто бы между скулами и выпирающими углами рта, под серой кожей, затянулся ремешок. В дополнение к известности литературной стала прибавляться, преодолевая расстояние, слава поистине есенинская – кабацкая, выпивохи и драчуна. Он закрепил её в Тробыче, устроив скандал с побитием хрустальных бра и попыткой утопить официанта в пруду при ресторане «Поплавок», что в пригородном лесопарке. Помните? Тогда, под восторженный шум первого своего романа «Федосья», Хрущевский, как выходец из Прикарпатья, возглавлял делегацию московских писателей на посмертном юбилее зачинателя старорусинской литературы. Тот родился в карпатском селе Тополи ещё при власти австрийских Габсбургов, там же был и погребён по окончании короткой жизни. Туда и повёз москвичей наш романист, помянув покойного собрата в «Поплавке» и едва не принеся его бессмертной тени человеческую жертву. Мне выпала случайная удача и провожать своего школьного знакомца, и встречать на площади перед драматическим театром, где я работал художником-декоратором. Перед посадкой в «Икарус» Валерий, ещё не остывший от приключения на пруду, был возбуждён, резок в словах и жестах. Ну, просто взбрыкивающий жеребец. А пару дней спустя я увидел совсем другого человека, глубоко ушедшего в себя, будто какая-то тяжёлая дума взяла власть над всем его существом. Что случилось в родном селе галицийского поэта? Ответ на этот внутренний вопрос я получу в своё время, не скоро.

В день отбытия в Москву делегации тружеников золотого пера замечено было посещение её главой детской больницы в старой части города. Оттуда он вышел в сопровождении дородной женщины в красном демисезонном пальто, с власяной «башней - бабеттой» на голове, по моде тех лет. Пара проследовала через низину ленивой речонки Тысьменницы на противоположный холм, к кладбищу на его темени, и скрылась за печальными воротами в глухой и высокой каменной стене. «Так это была Юлька, она теперь старшая медсестра», - вскоре услышал я от Небабы. Наш выдающийся второгодник преуспел на копке могил, возглавив кладбищенскую бригаду; между погребениями одевался не хуже простых советских инженеров, постоянно был подшофе, сытно отрыгивал и называл себя пролетарием, с усмешкой оглядывая дипломированную интеллигенцию в вечных брюках с отдутыми коленками.

Значит, Юля… Юлия. По словам Альки, они с Валерием обошли участок, на котором больница хоронила умерших детей по согласию их родителей, в основном, из дальних селений. Чью могилу искали? Неужели!.. Ребёнок Юлии?.. Их ребёнок?..

Примечания автора:

*Коренной житель Крыма тюркского племени, исповедовавший иудаизм.

**Лозунг советского времени: Партия – Ум, Честь и Совесть Эпохи.

***Описывается время правления Н. С. Хрущёва.

Окончание следует

1.0x