Рассказ о том, как отозвался на призыв Москвы танцмейстер Аштон – английский сэр и едва ли не советский хореограф. К премьере в театре Станиславского и Немировича-Данченко
Незадолго до премьеры Дмитрий Валентинович Абаулин, завлит театра, поведал мне историю о том, как монтировщики наглядной агитации справлялись, куда же им повесить стяг с «балетами Ашота».
Великолепно, вы не находите? Уже одно это может быть свидетельством того, насколько знаменит у нас в России сэр Фредерик Аштон. И насколько легко он может быть принят в нашу «дружную семью народов». Тем более что балеты сэра Фредерика весьма близки нашей отечественной школе, с какого конца к ним ни зайди: или это пост-Баланчин, или – советская хореодрама.
Врать не стану: я с опаской шёл на премьерный блок, особенно страдая оттого, что мне придётся смотреть все три показа серии с разными составами. Предыдущий зрительский опыт оптимизма не внушал: в театре довольно давно идёт «Маргарита и Арман» Фредерика Аштона, и ничто не могло примирить меня с претенциозной и довольно скучной историей падшей женщины. Конечно, танцуй у нас Тамара Рохо стабильно в роли Маргариты, глядишь, всё бы «срослось» и для меня, но блистательная балерина бывает в Москве не так чтобы уж слишком часто. Впрочем, и она сумела показать нам как-то свою Маргариту в паре с Сергеем Полуниным. Почтенная публика не пропустила этот случай. Мы помним – это было в Большом. Даже те, кто от данной сценической версии «Дамы с камелиями», мягко скажем, не в восторге, не смогут забыть то выступление.
Короче, опасения были. Усиленные тем, что первый балет вечера – «Рапсодия» на музыку Сергея Рахманинова известен у нас мало: привозил недавно Ковент-Гарден, но вот с Барышниковым, на которого был поставлен, он даже в этих ваших интернетах существует лишь во фрагментах. Поэтому вычислять, как танцевал в нём знаменитый беглец, можно лишь гадательно. Конечно, хорошо, и это можно сказать с уверенностью: Барышников вообще танцовщик выдающийся, но разбирать его работу детально, увы, невозможно: мало данных. Что касается второго балета – а им был «Вальс» на музыку Мориса Равеля, то его знали у нас, пожалуй, еще меньше, чем «Рапсодию». Даже Равель, куда как более известный на Руси, чем Аштон, знаменит у нас исключительно своим, а еще точнее – Бежаровским «Болеро», да и то из-за Плисецкой. Короче, Равелевский «Вальс» не отнесёшь к популярной музыке. Как выяснилось, к танцевальной он тоже примыкает с большим усилием. Однако балет не стал неудачей, сообщу дорогому читателю наперёд. И перейду к последнему спектаклю программы. Третьим номером был упомянутая история про «Маргариту и Армана», ничего нового не сулившая.
Было от чего заскучать.
Действительность, впрочем, опровергла ожидания, ещё раз доказав, как и в случае с Тамарой Рохо, что балет делает не только хореограф, но и танцовщик. Выяснить, кто главный творец события – композитор, дирижёр, балетмейстер или исполнитель – подчас является весьма нетривиальной задачей. Тут всё по-разному, и не угадаешь заранее, кто танцевальный марафон в данный вечер «утопит», а кто, напротив, «спасёт» в самый нужный момент.
Несомненно одно: роль исполнителя танцев велика настолько, что может искупить всё: мы ходим смотреть, а не слушать. А я – ещё и не думать.
Исходя из тотальной бездуховности метода, попробуем оценить новую премьеру театра.
Оценка: отлично. Примечание: с минусом. Обоснование: ниже.
Главный аттрактор «Рапсодии», без сомнения, Сергей Полунин. Стремительный и агрессивный, он снова поймал кураж – и это захватывало. Его танец был мужским без лишней аффектации, Полунин ворвался на сцену весёлым и безжалостным захватчиком, быстро решающим самые сложные задачи. Его скорость мышления идеально соответствовала скорости мышечных реакций на стремительную и не самую простую музыку, строго отвечала составу слегка сумбурной и не самой простой танцевальной лексики, хаотично нагромождающей «слова» во «фразы». Здесь я практически дословно повторил мнение Валерии Иосифовны Уральской, и не только потому, что считаю её авторитетным экспертом – дело в том, что главред журнала «Балет» выразила кратко то, что я оформил бы в over 9000 слов о хореографии Аштона в конкретном номере.
До изнеможения не хватало ещё недавно гладко выбритого черепа танцовщика – здесь бы подобная «маска» была куда как более кстати, чем в «Татьяне» Джона Ноймайера.
Сам балет на музыку Рахманинова показался мне до терпкой горечи стильным: изысканная и простая графика тел, ненавязчивая сценография, прекрасные солисты и отличные танцовщики сопровождения. Да простят меня юноши, я поговорю о дамах, упомяну каждую: Настя Лименько, Марина Золотова, Наталья Клейменова, Мария Тереза Бек, Ольга Сизых и Ника Цхвитария – все три вечера на сцене в роли мини-кордебалета, а как я уже неоднократно заявлял, мне предпочтительнее хорошая «корда» и «так себе» солисты, нежели наоборот.
Каждая из девушек достойна отдельного рассказа, но не сегодня. Отмечу лишь новенькую для нас – Нику Цхвитария: петербурженка и выпускница АРБ выглядит прекрасно, ничуть не нарушая «московский строй» вместе с другой «вагановкой» – Мариной Золотовой, за которой я пристрастно наблюдаю с первого дня в театре. Но мы о новых, поэтому завершу: Ника красива, великолепно выучена, удивлюсь, если у неё не сложится лучезарное балетное будущее.
Подлинной героиней вечера стала Ксения Рыжкова. Немудрено: она солировала вместе с Полуниным, реализовав тот самый случай, про который говорят, что в ином составе спектакль будет иметь мало смысла.
Идеально сложенная для предлагаемой картинки, сдержанная и невозмутимая Ксения Рыжкова показала, чтó есть аристократизм: внутренняя убеждённость в том, что всё, сделанное ею, будет уместно, и – скорость, скорость! Не такая высокая, как у мужчины, но всё же. Плавная женственность – равномерность движений, их размеренность, создающая иллюзию медлительности исполнения и лёгкости задания, – пусть не обманывает.
К сожалению, нельзя то же самое сказать про Оксану Кардаш – солистку второго спектакля. У танцовщицы есть поклонники – и пусть они не обижаются: я вовсе не желаю принизить их кумира, но Оксана слишком явно озабочена тем, какое впечатление производит на публику. В этом нет её вины – это беда, это недостаток воспитания: в то время как Рыжкову «строили по полной» в Академии хореографии, Кардаш всего лишь учили быть артисткой, давайте называть вещи своими именами, вряд ли первоклассного театра. Там, где Рыжкова демонстрирует завидное равнодушие к мнению публики, у Кардаш проскальзывает лёгкое заискивание. Танцует она хорошо, линии и данные у девушки прекрасны, вот только нет полной и абсолютной уверенности в своей состоятельности. Такая уверенность формируется ещё в школе, когда ребёнок год за годом учится отвечать за свои поступки до того состояния, которое позволяет ему быть естественным: дальше работает формула «я делаю, что делаю, и умею за себя постоять». Оксана этого лишена, но в остальном – вне критики. Интересная девушка.
Интересным, кстати, выглядел и её партнёр. Им был новосибирец Роман Полковников – обладатель мужской харизмы, несколько противоположной стремительности хищника. Полковников великолепно «скроен и сшит», а в данном спектакле это было особенно важно: графика, сэр! – о танцовщике нельзя сказать, что он не был мужествен и благороден.
Здесь я хотел бы сделать отступление. Когда Роман появился на сцене «Стасика» в спектакле Джерома Роббинса «В ночи», не все приняли его. Критикам показалось, что рядом со Смилевским Полковников простоват. Неверно. Да, непривычно: тогда как Смилевски изображал советского актёра, изображающего аристократа, новосибирский танцовщик отчётливо отсылал к аристократизму напрямую. В нём была сила, рассуждающая немного и отнюдь не быстро, но качественно, то есть до полного уничтожения противника. Он был опасен тогда – и эта опасность осталась в «Рапсодии», когда танцевал Полковников. В танцовщике напрочь отсутствует плохой артистизм в стиле «чего изволите», он, кажется, искренне удивился бы, услышь о себе всё, что говорит «терраса» (да простят мне околобалетные привычный околофутбольный термин!). Полковников не тревожит – в его случае нет сомнений и тревог: есть ясность – опасен без вариантов. И это, господа, тоже мужской танец, что бы ни говорили утончённые души.
Резюме первого номера: «Рапсодия» состоялась, даже мои личные придирки к Кардаш носят принципиальный, а не ситуативный характер.
Нарушив последовательность, перейду к третьему акту вечера балетов Аштона – к «Маргарите и Арману».
Дореволюционный цирк славился не только клоунами, но и борцами – именно они становились порой главной приманкой публики, и, думается, не только подростковой. Так вот, в цирковой борьбе был распространён приём, условно обозначить который можно так: Чёрная Маска против Красной Маски. Или: Чёрная Маска против Чемпиона По Версии ФИФА и ФИДЕ. И тому подобная бредография, целью которой было не сказать правду хоть на сколько-то, но завлечь зрителя. Обычно на роль маски брали известного, но немного отошедшего в тень борца. Сборы гарантировались, а раскрытие инкогнито обеспечивало интерес к следующей персоне, к примеру, Маске Лиловой.
Важно то, что маской всегда был крайне достойный в профессии персонаж.
Приглашение на роль Маргариты Нины Ананиашвили – из того же арсенала маркетинговых ходов: она – легенда, на неё пойдут по-любому, да и в Москве её не видели давно… Скажу сразу, Нина Гедевановна отработала на отлично: не подвела ни разу, была удивительно хороша в роли умирающей лоретки, требующей больше опыта, актёрского мастерства и личностной состоятельности, нежели умения вертеться и прыгать. В общем, если в этом приглашении и был коммерческий расчёт, то он не вступил в противоречие с эстетикой. Браво. Тем более что Сергей Полунин партнёрствовал Нине Ананиашвили безупречно.
Сейчас – о «Вальсе».
После трёх вечеров я могу смело сказать, что балет крайне интересный и волнующе притягательный. Вряд ли я произнёс бы то же самое после первого, да и второго спектакля, но «Вальс» живёт и развивается – прогресс обнаружился даже на данном отрезке.
Невероятно красивая и сложная музыка Равеля способствует раскрытию вальсовой стихии, только когда для этого есть пространство. Так сказала в частной беседе Уральская – мы и «Вальс» успели обсудить в перерыве. Что же, я снова согласен с главным редактором рецензируемого балетного журнала. Валерия Иосифовна отметила относительно небольшие размеры сцены, не позволившие танцующим парам захватить её стремительно и красиво, но давшие осуществить оккупацию сцены слегка поспешно и суетно. Тут Уральская вторично употребила слово «суетность» по отношению к синтаксису Аштона, с чем я согласен лишь отчасти: да, подобная хореография даёт возможность суетиться, вот только не каждый станет это делать. Недостаток это? Наверное, но я бы рассматривал скороговорку Аштона как особенность артикуляции.
Суетность была в музыке. Это да. Для музыки дирижёр оставил слишком малое пространство. Темы накладывались одна на другую, кучно «суетились», вальс появлялся на мгновение и исчезал. А ведь все темы в хореографической поэме Равеля вполне танцевальны. Да, этот танец, как выразился профессор Александр Анатольевич Фирер, немного макабрический – и ведь прав критик! В музыке Мориса Равеля – плач по Belle Époque, его «Вальс» написан в 1920-м, через два года после окончания войны, которую Европа пережила куда как более остро, нежели мы со своей революцией. Солоноватый привкус не слезы, но крови – вот основной компонент букета музыки и танца. Аштону удалось сделать в меру странный балет, без начала и без конца, без смысла… как мир.
Этот никчемный, безумный, бездумный и бесцельный мир, который я люблю. Мир, в котором из хаоса всегда возникает новый порядок. Мир, в котором хаос зримо воплощается в празднике. Мир, в котором жестокость не превозносится и не порицается – ею мир просто дышит и творит сам себя. Мир, в котором кровавый праздник возможно связать с балом – вот мир, который, повторяю, я люблю и не хочу другого.
Поэтому меня неизменно и глубоко трогает простое наблюдение за движением танцевальных пар. Фраки, whiteties – это всегда потенциальный новый мир, рождающийся в вальсовом вихре аристократических салонов. В вихре тотальном настолько, насколько народен вальс.
Очарование могло быть полным сразу, но в первый вечер, как мне показалось, с музыкой Равеля не справился Тимур Зангиев, дирижёр. Второй вечер тоже не принёс откровения – я даже не смог уловить пресловутые вальсовые ¾ в ключе. В чём, конечно, есть и моя вина. Только третье исполнение доставило острое наслаждение – и теперь «Вальс» я лично буду ожидать едва ли не больше всего в вечере Аштона. Отлично – и уже без минуса.
Для поклонников Полунина третий вечер снова был событием, рвущим будни в мелкие клочки: Сергей повторял с Ксенией Рыжковой «Рапсодию». Вдохновение не оставило танцовщика – он летал по сцене, каждый жест был острым выпадом против самой Вселенной, танцовщик был дерзновенен и зол, но эта злость не была тяжёлым игом бытия – она была задорным двигателем роста, она продвигала экспансию ego в глубь неосвоенных территорий.
Рыжкова убедила совсем и победила в этот вечер всех: даже скептики, отметившие её скованность в начале первого выступления, покорились. Да, Аштон в «Рапсодии» – это «типичный пост-Баланчин». Да, сам Баланчин повсюду – певец блистательного Санкт-Петербурга, русского двора, аристократизма. Ну, а Ксения, говоря прямо, создана для того балета, который сложился к концу эпохи Романовых, этой «осени» отечественного абсолютизма. Поэтому и естественно хороша она здесь, в самом «русском» из увиденных балетов Аштона.
Не могу пропустить Наталью Сомову – Маргариту второго состава. Относительно неё скажу одно: раз за разом она нравится мне всё больше и больше. Миловидна и культурна. В мелодраме из жизни кокоток она не опустилась до оскорбительной неврастении, как, впрочем, бывает выше этого всегда. Однако именно данный балет к числу премьер не относится, что позволяет мне не останавливаться на нём, но не освобождает от обязанности упомянуть дебютантку третьего вечера: Эрика Микиртичева стала ещё одной Маргаритой театра. Будем наблюдать.
Итог.
Не так уж неправы рабочие, окрестившие сэра Фредерика Ашотом, – театр британца близок нашему настолько, что я едва хулигански не озаглавил свои записки «Три вечера с Ашотом». Правда, поразмыслив, решил, что такое название скорее подошло бы к пьесе Жана Жене, а ещё больше – к роману Трумена Капоте, чем к критическим заметкам дилетанта о театре. Но смысл остался неизменен: Аштон ничуть не скучен, если его танцевать ногами, а не душой; он близок нам и нашему балету во всех его ипостасях – от имперского до советского. Меня бы, например, не удивило наличие у Аштона значка лауреата Сталинской премии и звезды Героя соцтруда в дополнение к рыцарскому достоинству.
Честно отметив все недостатки, решаемые в процессе проката, я ещё более убедился в своей верной оценке события: отлично. Дальнейшая «жизнь и судьба» проекта зависит от конкретных исполнителей, и если с ними будет угадано верно, то не нужно будет молить Тамару Рохо станцевать на сцене «Стасика».
Хотя я, например, ничуть не был бы против!
Фото Олега Черноуса: Ксения Рыжкова и Сергей Полунин в балете «Рапсодия»
