…А в начале всего, как это и водится во времена великих перемен, было очень много слов.
Торжественно-бравурных слов, несметно много обещавших своим обобщенно бездонным, на грани умопомешательства от таких обещаний, смыслом, в совсем скором будущем… Слов, напичканных, чрезмерно и сиемоментно, страстным призывом в них поверить. Слов, к тому же, сознательно перегретых столично-апробированной горячностью темпераментов заезжих варяг-первопроходцев, нелепо гарцевавших на одном месте красаВВ-нарциссов! Ликовавших от своего неоспоримого превосходства и высочайшей избранности, красовавшихся пошло, по-бабски, в быстро скисавшем в межсезонье городе. Который в полоумном бреду гибло маялся от не перебродившей бодяги сплошных и нескончаемо творившихся в нем недоразумений. Который месяц подряд. Не предполагая, что ужас злостного неведения только начался… И благовониями скорого облегчения не скоро запахнет.
Их, эти слова говоривших, и расторопно подкреплявших словеса судорожно- провокационными размахиваниями рук, для большей убедительности своей тары-барщины, их, эти слова вещавших - было намного, ого-го!, как намного… меньше! …Чем людей, их, эти же слова, пришибленно-завороженно слушавших.
Сбежавшихся, слетевшихся, возбужденно отталкивавших друг друга перед началом “высокого олимпа”, в поисках свободного места, хоть в каком-нибудь ряду. Суетившихся, как наивные провинциальные буки-букашки в этом просторном зале, несносно пахнувшем тьма-тараканьей, непроглядной затхластью, из еще не успевшего выветриться постылого минувшего. Всего пару часов назад бессовестно портившим своим застойно-прогорклым запахом картину всеобщего единства. Тех, кто добровольно-принудительно, как и всегда, решился очищаться, сколько будет надо. От своих порочных изъянов, вОвремя вскрытых приезжими матерыми философам-всезнавцами. Изрядно, по их мнению, притормозивших заботливо культивируемый на просторах мировой цивилизации уровень роста IQ местных туземцев.
Происходило все это в умеренно просторном зале, распахнувшегося в тот день настежь, выше своих стен, местами припачканных кто его знает, кем…, бытовой неопрятностью. В угоду начинавшему пробуждаться повсюду великому историческому моменту. И символизируя такой расширенно двустворчатой открытостью нескольких своих дверей пророчески-методично заговоренное, по всей видимости, заранее, приближение перемен. Ощутимо надутых ветром странствий, внезапно преобразившимся в пользу неизбежного поголовного омовения-очищения. На подступах к означенному поселению.
Впрочем, почему же провинциальных бук-букашек? Самая, что ни есть глушительно-процветающая среда обитания человеческой ущербности. По меркам небожителей-счастливчиков из престольного града. Уже давно узревших и уяснивших на модифицировано-генном уровне избранных: разделяет бук-букашек и сиятельных на солнце жуков совсем не окрас. И не расстояния. А разница уровней. Указательный перст правой руки – вверх! И размышляйте теперь по этому поводу…
…А слова-пророчества расслабляли тела присутствовавших в зале в тот день. Ни усталости, ни возможного порицания в выражениях лиц за услышанные частые повторы уже сказанного, искусно обыгранного возвышенно-натренированными голосами и интонациями говоривших. А что, если задуматься, можно придумать нового? Если и нескольких слов достаточно, чтобы безболезненно разродиться любой великой и судьбоносной идеей. На то оно и есть – повторение, как мать учения. Слушай и вникай!
Это же, как картошка жареная. Дома – аппетитными кусочками, на сковородке чугунной. С лучком зажаристым. А в ресторанах искомая картошина почему-то больше знакома, как торнадо (tornado fries). Когда целую картофелину насаживают на шпажку. И с помощью специального ножа разрезается она на вихреобразные кусочки. Получается - French-free. И мгновенно взлетает такая аппетитная милашка в цене. Как кулинарный изыск. Правда, по-боль-ше!, не жалейте масла при жарке!, чтобы корочка на… (затруднительно уже назвать картошку картошкой), на картошечке-French free, золотая, хрустящая, обволакивающая предстоящей радостью чревоугодия свое оправданно ожидаемое явление, стопроцентно привлекала взор едока. Последнее констатирование, как часть сложной философии намеренного обмана, и, к слову, как глубоко осмысленное, или частное свидетельство бытия.
Сыгравшее неожиданно свою роль при странных обстоятельствах. Когда начинался апофеоз бесконечного, ставшего надоедать не только слуху, но и разуму, спича в зале. Или, апофеоз вещания на провинциальную публику слов. Как потом запоздало омерзительно поймется, скорость вещания которых, превышавшая скорость падения космического метеорита на Землю, вдруг забуксовала. Слова столпились неожиданно и дружным скопом в радужно проявившейся сфере воздушных лучей солнца, широкими прямыми полосами смело проникших через широкие окна здания в зал. И оказались пристыженными хорошо видимыми каждым завихрениями пыли, динамично густо вившимися от пола до потолка зала. А, может быть, наоборот? Не важно. Случилось возвращение к истокам.
Да и не имело это уже никакого значения. Кроме одного: была безнадежно и окончательно испорчена много раз обкатанная в среде лохов-аборигенов захолустья казавшаяся, было, безупречно срежиссированная мизансцена сего театрального действа.
Пыль… Нечто прямо производное от обыкновенной уличной грязи… Одним словом, никакой гигиены в окружающей среде… Составляющей среду обитания. Всех и каждого. Везде.
Но так и не стало понятно: так в чем же есть смысл перемен?
Если слова погрязли в пыли. А пыль, чтобы от нее избавиться, и в лед заковать невозможно… Потому что лед обречен растаять в лучах солнца. И пыль, как последствие, бурными грязными потоками, опять возвращается на Землю…
Превращаясь в своем обновленном скоплении в обыкновенную грязь под ногами. А, высыхая, в пыль. Вперемежку со словесной трескотней заезжих технических менеджеров - консультантов по обновлению приевшихся формулировок. В угоду накарканных ими же перемен.
Или аморальность – по-современному… С ощущение удушливого вакуума, приведшего, к тому же, и к повсеместной разрухе в головах… После многочисленных сеансов внушений, ставших причиной элементарного недостатка кислорода в пространстве.
С глубоким уважением, Людмила Марава.
