СВИДЕТЕЛЬСТВА ТОРЖЕСТВА ПРАВОСЛАВНОЙ ВЕРЫ, ЕЁ ОТЛИЧИЙ ОТ ДРУГИХ ВЕРОИСПОВЕДАНИЙ– 4
Продолжение
«Искусство питается откровениями, прозрениями, но они невозможны без глубокой внутренней работы».
Андрей Бычков (из интервью Андрея Смирнова с писателем).
Вспоминая сегодня те далёкие уже годы, прожитые в Норвегии, думаю: не потому ли Промысел Божий, – а именно его присутствие в жизни человеческой и указывает на то, какого вероисповедания он придерживается, – не торопил меня с головой погрузиться в занятия Поэзией, что не окрепли и не созрели ещё к тому времени силы души, сердца и ума? Или потому, что мало ещё было в первой половине 80-х годов прошлого столетия жизненных, творческих и духовных опытов? Да и те, что присутствовали внутри меня к описываемому времени, не до конца были осмыслены. Ибо, чтобы это произошло, – как осознала это годы спустя, силы души должны были перетечь в область сердца, объединиться с ними, и начать перетекать в область разума.
Сегодня мне многое открыто. Но обязана я этим, прежде всего, многочисленным испытаниям, которым подвергала меня жизнь за последние три десятилетия, страданиям души и сердца. Хотя то, что произошло со мной в Осло, спустя три месяца после приезда в страну, едва ли можно назвать просто страданием, ибо я пережила там свою собственную смерть.
Невежество в области медицины только подогревало мои внутренние терзания и тревоги. Мне бы проконсультироваться у Адама Адамовича! – бессменного норвежского врача, на протяжении сорока лет являвшегося лечащим врачом всех советских людей, в то или иное время живших и трудившихся в Норвегии. Но почему-то одна мысль о встрече с врачом уже пугала меня. Потому, как видно, что, обладая от рождения высокой чувствительностью, была убеждена: если врач подтвердит диагноз, который сама себе поставила, меня в три дня не станет. Пока же этого не было, где-то очень и очень далеко, в самых отдалённых и потаённых глубинах души, о существовании которых и не подозревала ещё тогда, теплилась слабая надежда: а вдруг я надумала себе эту болезнь!
Так, видимо, устроен человек. В каком бы безысходном состоянии он не находился, внутри обязательно теплится спасительный огонёк надежды на лучший исход. В силу чего я не могла допустить, чтобы кто-то со стороны задул этот огонёк.
Тем не менее, хотя и была тогда очень далека ещё умом (не сердцем!) от Бога, я и не подозревала, что душа денно и нощно молилась Ему о моём вразумлении, а значит – и о спасении. Однако до осмысления умом всего этого я должна была дожить. Вернее – дорасти умом. А ведь могла и не дожить, и не дорасти! И это неминуемо бы произошло, если бы положилась тогда на полсказки одного своего незрелого сознания. Вывод, который я извлекла из случившегося со мной в Осло спустя три месяц после приезда в Норвегию, самый, пожалуй, главный из всех, что пришли ко мне по состоянию на конец 90х годов двадцатого столетия. Когда я и почувствовала себя духовно зрелым человеком. То есть – личностью. У которого созрели духовно и душа, и сердце, и ум.
Но вернусь к событиям того времени – конца ноября 1978 года.
***
В борьбе с собственными чувствами и эмоциями крайне отрицательных свойств прошло ещё несколько дней: я уже с трудом передвигала ноги. Аппетит же совсем пропал, и я перестала есть.
В один из таких дней, с трудом спустившись с третьего этажа коттеджа в гостиную, на второй этаж, я тяжело опустилась на диван, который стоял у окна, занимая собой всю стену: норвежцы называют это «пустить природу в дом». Устроившись поближе к окну, я долго-долго с грустью смотрела на расстилающиеся перед глазами холмы.
И вдруг, голос изнутри, не допускающим возражений тоном, потребовал от меня: «Немедленно встань, оденься и отправляйся в горы: тебе обязательно нужно попрощаться с норвежской природой! – в эти три месяца после приезда в Осло она играла в твоей жизни такую важную роль! Ты не можешь умереть, не сделав этого. Отблагодари же её за всё»!
Я начала было возражать этому голосу мысленно, пытаясь убедить его, что и до улицы не дойду – упаду: настолько была слаба. Но он настаивал, уговаривал, требовал. И я сдалась: встала с дивана, с трудом оделась, ползком спустилась на первый этаж, не без труда открыла наружную дверь и вышла на улицу. Впервые за две недели.
Горы начинались едва ли не за порогом моего дома. Дойдя до тропинки, ведущей вверх, я пошла по маршруту, который, с момента переезда в этот коттедж, мы много раз проходили с моим верным спутником по субботам и воскресеньям.
Я поднималась по тропинке всё выше и выше, с упоением вдыхая в себя пьянящий горний воздух. Кругом было безлюдно и тихо, но это не смущало меня. Поворачивая голову налево и направо, я в самом деле прощалась с вековечными елями, берёзами, соснами, наподобие горних пик возвышающиеся по обе стороны от лесной тропинки, ставшие к тому времени столь близкими и дорогими для моего сердца.
Стояла удивительная тишина. Это в субботние и воскресные дни горы словно оживают! – от множества людей разных возрастов, отправляющихся в горы на весь день. С младенцами, лежащими на санках, в которые, наподобие лошадок, были впряжены отец или мать.
Сейчас же я была одна и наслаждалась царящей вокруг тишиной и уединением.
Прошёл час, другой, а я всё шла и шла вверх, удивляясь про себя, откуда же берутся силы.
Наконец, тот же голос, который поднял меня с дивана, вынудив пойти в горы, чтобы проститься перед смертью с норвежской природой, скомандовал: «Достаточно! – поворачивай обратно». И я послушно повернула назад.
Идти вниз было всегда значительно легче, чем подниматься наверх, но у меня почему-то получалось наоборот: чем ближе я подходила к своему дому, тем тяжелей становилась поступь. Когда же подошла к двери и попыталась открыть её – руки и ноги ослабели настолько, что я с трудом справилась со своей задачей. Войдя же в прихожую, в буквальном смысле рухнула в изнеможении на пол. Спустя несколько минут, отдышавшись, ползком добралась до второго этажа и тяжело опустилась на диван.
***
Сколько времени я просидела после прогулки на диване, погружённая в свои мрачные мысли, не знаю: может – несколько минут, может – больше. Но вот, движимая советом изнутри, подняла глаза от пола и долго-долго пристально смотрела на низко нависавшие над холмами мрачные, словно свинцом налитые, тучи. Поскольку же дом был расположен чуть ниже холмов, расстилающихся перед глазами, на какой-то миг показалось, что тучи эти стелются перед самыми ногами; что ещё минута-другая и они погребут меня под своей толщей, и я умру.
И вдруг, в голове, наподобие молнии, сверкнула мысль: «Если я не больна этой страшной болезнью, пусть солнышко раскидает сейчас эти мрачные тучи и покажется мне в небе! – я должна ещё раз увидеть его! Я не могу умереть, не попрощавшись и с ним».
«Твоя мысль безумна! – кто-то с укоризной возразил мне изнутри. «Солнышко вот уже три месяца, как не показывается в небе, а ты хочешь, чтобы оно сию же минуту выглянуло ...».
Но только я домыслила эту свою «безумную» мысль до конца, как солнышко в тот же миг разбило толщу облаков над моей головой, и ослепительным блеском залило всю гостиную: мне даже показалось на мгновенье, что я не сижу на диване, а плыву в его лучах!
От неожиданности, я едва не упала с дивана: сколь ни далека я была тогда от Бога, не могла не сообразить, что это по моей просьбе солнышко появилось в небе! И что иначе, чем чудом, это не назвать.
Потрясённая тем, что произошло внезапно на моих глазах, я жадно, захлёбываясь, глотала спасительные солнечные лучи, почти физически ощущая, как после каждого глотка всё оживает внутри меня.
Сколько времени длилось это необычайное небесное явление – не знаю: может, две-три минуты, может – больше. Но для сверхчувствительных струн души и нескольких секунд торжества солнечного света над мраком ненастья было бы достаточно! И когда громады грязно-серых туч снова сомкнули свои ряды над моей головой, торжествуя победу над солнцем, я была уже другой: легко поднявшись с дивана, прошла на кухню, и с аппетитом съела два или три бутерброда с сыром – впервые за двенадцать или четырнадцать дней!
* * *
Самое удивительное, пожалуй, в этой истории то, что аналогичный случай произошёл около двух столетий назад с английским художником Джозефом Тэнером (1775-1851). Разница между тем, что произошло глубокой осенью 1851 года и осенью 1978 года только в том, что как только солнце, в обоих случаях три месяца не показывавшееся в небе над Лондоном, ослепительными лучами залило «келью умирающего», 76-летний художник умер – с блуждающей на губах, счастливой улыбкой. Его последними словами были: «Бог – это Солнце!». Я же, в отличие от него, заново родилась: в том же теле, но, как пришло убеждение вначале, а потом, на смену ему, воцарилась на престоле сердца и могущественная вера православная, с заключённым в ней Божиим (Святым) Духом.
* * *
Но вернусь к своему удивительному повествованию. Вечером, после прогулки в горы и свершившегося после неё чуда, когда муж вернулся домой, я тихим голосом попросила его отвезти меня завтра к Адаму Адамовичу. Он очень удивился моей просьбе: сколько раз предлагал мне это прежде, я же неизменно отказывалась! И вдруг, сама об этом прошу.
На следующий день я встала пораньше, долго и тщательно приводила себя в порядок, и мы поехали к Адаму Адамовичу.
Мне не приходилось до этого бывать в доме, где доктор держал частную практику. Поэтому узнав, что это на последнем – третьем этаже, растерялась: сил было ещё очень мало, и мне пришлось карабкаться по ступеням наверх довольно долго.
Но вот я в приёмной Адама Адамовича. Дождавшись своей очереди, вошла в кабинет, тихим голосом поздоровалась с ним, села на предложенный мне стул, прямо напротив врача, после чего чистосердечно рассказала ему о своих страхах, обо всём том, что случилось со мной за предыдущие две недели, умолчав только о вчерашней прогулке в горы и свершившемся после неё чуде.
Адам Адамович внимательно выслушал мой рассказ. Едва же я кончила говорить, как он, к моему величайшему изумлению, вдруг громко, от души, расхохотался мне в лицо.
Вначале я растерялась от этого смеха, потом – рассердилась: как он смеет смеяться над чужим несчастьем! – мелькнуло в голове. Адам Адамович, прочитав, как видно, мои мысли, перестал смеяться и, с любопытством глядя на меня, говорит: «Да Вы посмотрите на себя в зеркало! – разве такие больные выглядят так, как Вы?»
Загипнотизированная его словами, которые прозвучали для моего тонкого слуха наподобие волшебной музыки, я и в самом деле встала со стула, подошла к зеркалу, висевшему над умывальником, и забыла обо всё на свете: фраза, брошенная мне Адамом Адамовичем, словно околдовала меня.
То ли благодаря двухнедельному голоданию или трехчасовой прогулке в горы, на глазах свершившемуся после этой прогулки чуду, или на меня такое сильное действие оказали слова моего доброго волшебника и друга, как я стала называть с того времени Адама Адамовича, но на какое-то время совершенно забыла, где нахожусь и во все глаза глядела на своё похорошевшее за прошедшие две недели лицо, так как с трудом узнавала его. Оно и понятно! – на щеках играл лёгкий румянец, большие серые, с голубым отливом, глаза были по-детски широко раскрыты, на губах блуждала застенчивая улыбка – лучшее украшение молодой женщины.
Но вот, до слуха, откуда-то издалека, донёсся голос Адама Адамовича: «Ну что, налюбовались на себя?». Вздрогнув от неожиданности, – ведь я совсем забыла о нём, забыла, где нахожусь! – с трудом оторвавшись от своего отражения в зеркале, как под гипнозом подошла к столу и села на тот же стул. Адам Адамович какое-то время с любопытством рассматривал свою необычную пациентку, после чего и говорит: «Идите-ка к кушетке – посмотрю Ваш живот... Ну. конечно же, я так и знал! – торжествующе изрёк он через минуту. Кишечник – словно тугой корабельный узел. Что Вы ели в последнее время? – небось, капусту? Вы, русские, никак не хотите понять, что наш желудок не подобие воловьего, и что чрезмерное употребление клетчатки ему отнюдь не полезно...
Мне очень хотелось возразить ему, сказать, что я не русская по национальности – болгарка, что капусту терпеть не могу, но смолчала: внутри у меня был настоящий праздник: звучала некая, почти волшебная, мелодия и даже слышался весёлый смех...
«Что это за музыка?» – пыталась определить я. «Да это же Бах! – ответил мне кто-то изнутри, – его «Музыкальная Шутка».
Я украдкой взглянула в лицо Адама Адамовича: догадывается ли он о моём внутреннем состоянии? По тому, как светилось его лицо, словно вместо зрачков в глазах были два крохотных солнышка, поняла: догадывается.
И тут он заговорил. Слова, которые он сказал мне в тот день и час я буду хранить в тайнике сердца, как самое бесценное сокровище, до конца своей земной жизни.
«Наш организм так устроен, что не терпит мрачных мыслей, – такими словами он начал свой монолог, – хорошенько запомните это! Человек должен стараться всегда, во всех жизненных случаях, поддерживать хорошее расположение духа. Он должен улыбаться, что бы с ним ни случилось! Если бы люди уяснили однажды эту простую, в сущности, истину, наш мир в короткое время изменился бы к лучшему: не стало бы ни болезней, ни раздоров, ни обид...
Говорят, – продолжал он, – в здоровом теле – здоровый дух. Я бы сказал совсем наоборот: здоровая психика способствует и здоровью нашего тела. Гейне же – я очень люблю этого поэта! – выразился ещё более определённо: «Не болезни, а тревоги убивают нас». Вот так-то. А для самоуспокоения – вот Вам рецепт: я не сторонник химии: наш организм сам в состоянии справиться с любой болезнью, даже самой страшной! Нужно только указать ему направление, осветить путь – улыбкой и смехом: вот вечный эликсир, дарующий организму здоровье, молодость и красоту! Их действие на нас примерно такое же, как действие ярких солнечных лучей на весеннюю землю, истосковавшуюся за долгие зимние месяцы по ласке, теплу и свету.
У человека же, помимо внешнего горизонта, имеется и внутренний. А коль скоро он внутри, не вне нашего организма, только от нас самих и зависит, светит ли на нём солнышко или бушуют мрачные, злобные бури и ураганы. Нам нужно каждодневно, ежечасно учиться пережидать любые капризы – как погоды, так души, сердца и ума. Духовно сильный человек, если ему это очень захочется, может легко превратить зиму – в весну, осень – в лето, как в сказке!
Запомните ещё вот что: у Вас очень здоровый организм, а это тоже, как говорится, от Бога. Берегите же это своё драгоценное достояние! Не позволяйте мрачным мыслям и унынию брать над Вами верх. Ваша искренность сказала мне, что у Вас очень сильный характер. Это означает, что Вы в состоянии справиться с любыми житейскими трудностями. Надо только верить в себя, в свои внутренние силы и возможности: они у Вас огромны! Всего Вам хорошего, до свиданья!»
Я не помню, как вышла из кабинета Адама Адамовича – такой восторг охватил вдруг душу. Когда же подошла к лестнице, то, к своему удивлению, появилось ощущение, будто не ноги, а крылья несут меня; словно вернулись мои семнадцать лет, когда, и в самом деле, я не ходила, а словно парила над землёй.
Внизу нервно расхаживал взад - вперёд перед машиной муж. Когда он увидел, как я легко сбегаю по ступенькам вниз, по тем самым ступенькам, по которым всего час назад с трудом, на четвереньках, ползла наверх, он остановился, раскрыл от удивления рот и забыл его закрыть.
– Ну что? – спросил он, когда я, весело размахивая рецептом перед его глазами, оказалась у машины, рядом с ним. – Я, как всегда, был прав?..
– Ну, прав ты бываешь, прямо скажем, очень редко, – начала я в своей обычной насмешливой манере, – но на этот раз ты действительно прав: что-то с кишечником. Вот рецепт.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
