От Бояна Вещего до Есенина………………
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА И ЕСЕНИНОЛЮБОВ
«Спорили семь городов о рождении мудром Гомера:
Смирна, Хиос, Колофон, Пилос, Аргос, Итака, Афины» - говорится
в двустишии, сложенном в древности.
Когда перевод «Илиады» увидел свет, Александр Сергеевич Пуш-
кин откликнулся торжественно-величавым гекзаметром: «Слышу
умолкнувший звук божественной эллинской речи, Старца великого
тень чую смущенной душой…».
Всё, что связано с великими именами Гомера, Пушкина, Лермонтова
или Есенина, возбуждает неизменный интерес, «вечные» споры, порой
непримиримую полемику. Каждое мгновенье великой жизни, каждый
факт замечательной судьбы, каждый «изгиб» биографии, каждое про-
явление творческой индивидуальности… Появление на свет Божий…
Колокольный благовест Москвы возвестил о явлении гениев Алексан-
дра Пушкина и Михаила Лермонтова…
Ясная Поляна… Спасское-Лутовиново… Константиново…
Константиновский гений – метафорический лукавец-лирик - поведал
о космически-интимном чуде на берегах Оки синеокой («Матушка в Ку-
пальницу по лесу ходила, Босая, с подтыками, по росе бродила. Травы
ворожбиные ноги ей кололи, Плакала родимая в купырях от боли. Не до-
знамо печени судорга схватила, Охнула кормилица, тут и породила…»).
Лирический (а не автобиографический!)повествователь семнадцатилет-
него сына крестьянина Рязанской губернии, Рязанского уезда, Кузьминс-
кой волости села Константинова уточнил эти волшебно-былинные обс-
тоятельства своего прихода в сей бренный мир:
Родился я с песнями в травном одеяле.
Зори меня вешние в радугу свивали.
Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,
Сутемень колдовная счастье мне пророчит.
Только не по совести счастье наготове,
Выбираю удалью и глаза и брови.
Как снежинка белая, в просини я таю
Да к судьбе-разлучнице след свой заметаю…
«…Охнула кормилица, тут и породила…». Есенинское стихотворение «Матушка в Купальницу по лесу ходила…» явно «сродни» горьковскому «Рождению человека». Помните хождение-приключение горьковского автобиографиического «Я»? – «Превосходная должность – быть на земле человеком, сколько видишь чудесного, как мучительно сладко волнуется сердце в тихом восхищении пред красотою!». Встреча в пути «по Руси»: «Я знаю их – орловские!».
Волгарю волей-неволей пришлось помочь роженице: перекусывает пуповину
новорожденному (нож-то украли в бараке).Ребёнок («красный человечище») орёт
«орловским басом»; мать же улыбается младенцу – бездонные глаза её удивите-
льно горят синим огнём счастья.- Я-а… я – а…- Ты, ты! Утверждайся, брат, креп-
че, а то ближние голову оторвут. Шуми, орловский! Кричи во весь дух…Мать заг-
лядывает в лицо сына , и глаза её, «насквозь промытые слезами страдания», изуми-
тельно ясные, снова горят «синим огнем неисчерпаемой любви».- Господи, боже-
нька! Хорошо-то как, хорошо… И так бы все – шла, все бы шла, до самого аж
краю света, а он бы, сынок, рос, да все бы рос на приволье, коло материнойгруди,
родимушка моя!..
Свою поэму «В приокском селе под Рязанью…» Александр Филатов посвятил
Татьяне Фёдоровне Есениной. Произведение это – своеобразное слово о Матери,
восходящее к фольклору, сказание о той, кому был обязан самой жизнью вели-
кий поэт земли русской: В приокском селе под Рязанью Жила эта русская мать.
Она за шитьем и вязаньем Привыкла сынка поджидать. Бушует метель над обрывом,
И даль над рекою темна, Она ж за шитьем кропотливым Сидит и сидит у окна.
Окликнет ли ночью возница На снежной дороге коней, К соседям в окно постучится,
А сердцу послышится: к ней!..
Особенно удались А. Филатову строфы, в которых материнские думы воссоз-
дали с нежной и трепетной сокровенностью трогательные образы и картины есе-
нинского младенчества: Припомнится ей, как, бывало, Стройна и лицом хороша,
В просторном ушате купал У русской печи кудряша…
Концепция и основные экспозиционные аспекты
«Е с е н и н с к о г о Д о м а в М о с к в е»:
«…Мне в Москве и хотелось побыть дольше…»
«…Я был в Москве одну неделю, потом уехал. Мне в
Москве хотелось и побыть дольше, да домашние
обстоятельства не позволили. Купил себе книг штук
25…» (из письма Г. А. Панфилову, 7 июля 1911).
«…Я сейчас в Москве… Написал «Капли»… Москва.
Щипок. Магазин Крылова. Александру Никитичу
Есенину, и для меня.
Любящий тебя Есенин С. »
(из письма Г. А. Панфилову, август 1912).
«Нацеленные» названия основных и дополнительных экспо-
зиций как бы метафорически спрессованы, сфокусированы в
книгах Есенинианы, вышедших на разных языках и наречиях
всей «планеты Есенина», всех континентов Земли:
«Возвращение Сергея Есенина», «Россия поклоняется
Есенину», «Цветок полевой России», «Любовь и боль
Есенина», «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии», «На
родине Сергея Есенина», «Легла дорога в Констан-
тиново», «Хождение в Рязань», «Ему суждена слава»,
«Зовущая искренность поэта», «Новая эра человека»,
«Есенина читаю каждый день», «Обнаженное сердце
России», «На высшем пределе», «Самый русский поэт»,
«Есенина поют», «Памяти Сергея Есенина».
Предтечи Есенина, «суриковцы»: от какого
наследия мы бездумно отказываемся?
«…Родная Русь, много таится в тебе непочатых сил
и из твоего талантливого юного духом народа много
ещё впереди выйдет и истинных поэтов, и художни-
ков, и мыслителей. И теперь уже не мало ты дала
людей таланта – бодрых силою, честных делом, мы-
слью, речью, а дальше, дальше за тобой, как необоз-
римы твои степи, дебри и леса, необозримо твоё
великое будущее и не умирающие надежды – Наде-
жды твоих лучших людей…»
Н.А. Соловьёв-Несмелов. «Памяти Сурикова».
Сергей Есенин не только не скрывал, но даже акцентировал своё
духовно-художественное «происхождение»: «О Русь, взмахни крылами, Поставь
иную крепь! С иными именами Встаёт иная степь! По голубой долине Меж телок
и коров Идет в златой ряднине Твой Алексей Кольцов. В руках – краюха хлеба,
Уста – вишневый сок. И вызвездило небо Пастушеский рожок»; 1918). В «Руси
бесприютной» (1924) Есенин поручит своему лирическому герою пооткровен-
ничать по поводу своего детства, отрочества и мятежной юности: Я тоже рос
Несчастный и худой, Средь жидких, Тягостных рассветов,Но если б встали все
Мальчишки чередой.То были б тысячи Прекраснейших поэтов. В них Пушкин,
Лермонтов, Кольцов, И наш Некрасов в них, В них я, В них даже Троцкий,
Ленин и Бухарин. Не потому ль моею грустью Веет стих,Глядя на их
Невымытые хари…
В вынесенных в качестве эпиграфа к документально-публицистическому эссе «Предтечи Есенина, «суриковцы»: от какого наследия мы бездумно отказываемся?» Николай Александрович Соловьёв, талантливейший из суриковской плеяды, буквально взывал к современникам не пренебрегать памятью з а б ы т ы х, самоотверженно послуживших во славу родного языка, родного слова. В книге «Русские поэты» Несмелов развивает свои мысли о значении
«поэтов, непосредственно вышедших из народа» (таких, как А.В. Кольцов, И.С.
Никитин). «много славных, дорогих имён русской чуткой мысли пришли и сказали
своё горячее слово, - удовлетворенно констатирует он, - сказали, что жив русский
народ, жива и сильна его речь, и есть что сказать ему, что духовные богатства его
обильны; спал он духовно долго, но вот с этими яркими звёздами своих мыслей,
своего духа, он проснулся и теперь свободный вышел и идёт рука об руку со сво-
ими старшими братьями – западноевропейскими народами». Несмелов, уповая на
лучшее будущее порабощенного ныне трудового народа, обострённо чувствовал
преемственную связь поколений; даже смерть, по мнению разночинца-демократа,
бессильна прервать «живые нити» гуманистической преемственности, так как оста-
вшиеся жить самоотверженно заботятся об интересе живых и живого дела, как
продолжения дела отошедших от нас».
В будущем Есенинском Доме, будем надеяться, вспомнят о предтечах
Есенина Иван Захарович Суриков подарил человечеству песни «Что стоишь,
качаясь, тонкая рябина», «Степь да степь кругом». Спиридону Дмитриевичу
Дрожжину ставшие почти фольклорными «Песня пахаря» («Распашу я рано
полосу родную»), «Воля» («Ах ты, воля,ах ты, воля, воля дорогая!»),«Земляничин-
ка моя вызрела, поспела», «Ах ты, батюшка, светлый месяц наш», «Калинка, кали-
нка, не стой над водой».
Ваганьковское кладбище в Москве – поистине пантеон «суриковцев», «есенинцев»…
Евгений Евтушенко в стихотворении «Указатель:к Есенину» запечатлел
Ваганьковское кладбище в апреле: «приходит народ… не к могиле Есени-
на – просто к нему», Приходит со стихами, с цветами: живыми розами,
гладиолусами, вербой. Живые цветы – живая память: Подошли бы сюда камыши и осот,
Подошли бы сюда лебеда и полынь И к рязанским глазам – васильковая синь…
Сколько ещё «бомжевать» в белокаменной русскому
гению? За державу обидно! За столицу обидно!
Менее всего мне хотелось бы обидеть энтузиастов, которые в чрезвычайно стесненных условиях прилагают героико-энтузиастические усилия хотя бы чем-то напомнить об одном из самых знаменитых сынов госугосударства Российского. Сконцентрировав в «совмещенных» условиях «клетушек»- «бытовок» н е ч т о, относящееся к есенинской биографии, они на свой страх и риск радушно и самозабвенно вводят поклонников и любителей отчего слова в причудливый мир «московского озорного гуляки», «гражданина села» и «последнего поэта деревни».
Справедливости ради надо констатировать, что ни у кого из самых маститых
классиков нет таких ревностных, волюбленно-преданных почитателей и раде-
телей, как у Есенина. В качестве примера приведу Валентина Ивановича Сине-
льникова, создавшего в Липецке европейски знаменитый д о м а ш н и й му-
зей С.А. Есенина. Участник Великой Отечественной, офицер Синельников пос-
вятил популяризации есенинского наследия всю «оставшуюся» (после возвра-
щения уже с японского театра боевых действий) жизнь. С 1940-ых годов
вначале в однокомнатной, затем, спустя десятилетия (липецкие власти «поощри-
ли» есенинца-романтика) – в трёхкомнатной квартире он «развернул» уникаль-
нейшие экспозиции о жизни и творчестве любимого поэта. До конца своих дней
он готов был в любое время дня и ночи принять, приютить, обласкать паломни-
ков буквально со всего света). Восторженные благодарственные отклики
на всех языках и наречиях могли бы составить уникальное духовно-культороло-
гическое издание Есенинианы. Подобные домашние музеи Есенина действуют
в Сибири, на Дальнем Востоке, на Кавказе, на Севере, в Средней Азии. В бу-
дущем Есенинском Доме в Москве можно развернуть ценнейшую экспози-
цию о самодеятельных музейщиках-есенинознатцах.
«Отряд не заметил потери бойца…». Можно (да и должно, по-человечески
нужно!) было бы (по примеру мемориалов «неизвестному солдату») учредить
памятники «неизвестному есениноведу», «неизвестному краеведу». Их – сотни,
если не тысячи, по стране. В качестве горестно-скорбного, светло-печально-
го примера приведу ещё одну судьбу, тоже ветерана Великой Отечественной,
тоже до духовно-созидательного неистовства преданного Русскому Слову,
Русскому Гению, Тараса Кононенко… В солдатских окопах довелось встретиться ему с
журналистом Александром Твардовским, который, увидев богатырского тело-
сложения неунываку-бойца, по-доброму возликовал: «Да это – ещё один Тёр-
кин!»; и тут же надписал-подарил на память «ещё одному» с а м и м Алек-
сандром Трифоновичем авторкий экземпляр!
Тарас Кононенко был прекрасным чтецом… Любил Есенина… Боготворил
Твардовского… В тот день, когда окончилась война И все стволы палили в счёт салюта,
В тот час на торжестве была одна Особая для наших душ минута.В конце пути, в далёкой стороне, Под гром пальбы прощались мы впервые Со всеми, что погибли на войне, Как с мертвыми прощаются живые. До той поры в душевной глубине Мы не прощались так бесповоротно.Мы были с ними как бы наравне И разделял нас только лист учетный.
Мы с ними шли дорогою войны В едином братстве воинском до срока, Суровой славой их озарены,
От их судьбы всегда неподалеку. И только здесь, в особый этот миг, Исполненный величья и печали, Мы отделялись навсегда от них. Нас эти залпы с ними разлучали.
Внушала нам стволов ревущих сталь, Что нам уже не числиться в потерях
И, кроясь дымкой, он уходит вдаль, Заполненный товарищами берег…
«Ещё один Василий Тёркин», по примеру есениноведа Валентина Ивановича
Синельникова, создал в своей однокомнатной квартире музейно-просветительс-
кую экспозиию, на которой представлены были уникальнейшие материалы, Ра-
ритеты, реликвии. Ветерану, кавалеру боевых наград, признанному самим Твар-
довским за «ещё одного Василия Тёркина» дарили книги с трогательно-признате-
льными автографами люди заслуженные, достойные, государству Российскому
основательно послужившие на ратном и трудовом поприще.
Письма, где значатся имена и судьбы поистине легендарные… В памяти сер-
дца всплывают беседы с ветеранами… Их голоса, читавшие Есенина, читавшие
Твардовского… Простились мы. И смолкнул гул пальбы, И время шло. И с той поры над нами
Берёзы, вербы, клёны и дубы В который раз листву свою сменили. Но вновь и вновь появится листва, И наши дети вырастут, и внуки. А гром пальбы в любые торжества Напомнит нам о той большой разлуке. И не затем, что уговор храним,Что память полагается такая.И не затем, нет, не одним,Что ветры войн шумят, не утихая.
… Ветеран, посвятивший всю «оставшуюся» жизнь созданию домашнего музея
Твардовского - Есенина, погиб под колёсами самосвала… После него – тоже фа-
ктически погибло, от «самосвала» равнодушия, взлелеянное кавалером боевых
наград гуманитарное детище… Не исключено, что именно на мусорной свалке
завалялась потрепанная, военных лет, книжица с уважительно-весомым посвяще-
нием «ещё одному Василию Тёркину» гениального Александра Трифоновича
Твардовского… И нам уроки мужества даны В бессмертье тех, что стали горсткой пыли.
Нет, если б жертвы той войны Последними на этом свете были, - Смогли б ли мы, оставив их вдали, Прожить без них в своём отдельном счастье, Глазами их не видеть их земли, И слухом их не слышать мир отчасти? Суда живых не меньше павших суд. И пусть в душе до дней моих скончанья Живёт, гремит торжественный салют Победы и великого прощанья…
ЕСЕНИНСКОМУ ДОМУ В МОСКВЕ – БЫТЬ!
Есенины и Пушкины – Великой Победе
Более полувека сам я отдал просветительской работе в структурах
общества «Знание» (возглавлял региональные, областные структуры, безвозмезд-
но прочитал тысячи лекций, провёл десятки тысяч «уроков», «круглых столов»,
встреч, дискуссий). Вот и сейчас мысленно представляю себе «слово экскурсо-
вода» в будущем Есенинском Доме в Москве у экспозиции «Пушкины и Есени-
ны в солдатских шинелях». Разве не заинтересовало бы поклонников «изящной
словесности», любителей и ревнителей русского слова упоминание о том, как
легендарный подводник Александр Иванович Маринеско (1912-1963), направляя-
ясь покарать лютого ворога-оккупанта (это был фантастически «результативный»
рейд), пришёл в Пушкинский Дом, чтобы попросить томик Есенина 30 января
1945 года к северо-западу от Данцигской бухты была проведена «атака века» -
подводная лодка «С-13» под командованием Маринеско торпедировала герман-
ский лайнер, океанский гигант «Вильгельм Густлов»?
Разве не вызвало бы ответный всплеск признательности повествование о том,
как итальянские партизаны-антифашисты с «примкнувшими» к ним, бежавшими из
фашистского плена, россиянами, сделали своим песенным гимном есенинскую
«Песню о собаке» («Покатились глаза собачьи Золотыми звездами в снег»)?
Гибельно опасными дорогами войны в боевом строю шагал сын великого поэта
Константин Сергеевич Есенин, кавалер боевых орденов и медалей, человек мужес-
твенный, но и обаятельно-сердечный. Лишь немногие знали, что этот юный, скром-
ный и безотказный, фронтовик имеет «прямое» отношение к автору тех песенных
строк, что переписывались от руки и хранились вместе с фотографииями и письма-
ми от родных и любимых. Однажды в окопах под блокированным Ленинградом ста-
рший по званию, узнав, что перед ним - сын Сергея Есенина, «нарушил» уставные
каноны и выделил Константину Есенину «дополнительный» кулёчек сахара.
В год 65-летия Великой Победы Константину Сергеевичу исполнилось бы 90 лет.
С трепетной признательностью вспоминаю о встречах с ним на Рязанщине, в Конс-
тантинове, Солотче, Спас-Клепиках, в самой областно-губернской столице. Конста-
нтин Сергеевич, сам участник боевых действий, с большим интересом знакомился с
достопримечательностями, памятниками, запечатлевшими подвиг рязанцев, земля-
ков С.А. Есенина.До конца дней своиъх он живо интересовался проблемами воспи-
тания, образования, преемственности, традиций. Мы сообщали ему о Есенинских
чтениях, которые проходили в Рязани и Липецке, Пензе и Туле, Архангельске и Сим-
ферополе. Посылали ему есенинские сборники, альманахи.
Хотелось бы «передать в добрые руки» ( о, если бы это был Есенинский Дом в Мо-
скве!) Книги, имеющие непосредственное отношение к гениям отечественной культ-
уры. Автографы сына великого поэта. Познакомившись с циклом публикаций о Есе-
нине, с системой изучения есенинского наследия в высшей и средней школе, Конс-
тантин Сергеевич подарил мне несколько книг своего отца.
Рукопожатие… Добрая улыбка… Добрая, с юмором-лукавинкой, надпись на томике
есенинских стихотворений и поэм: «Василию Васильевичу, русскую словесность на
Рязанщине возглавляющему, вперед её, дорогую, ведущему. К. Е с е н и н. 26. Х11.78».
Константин Сергеевич сделал несколько трогательно-добродушных надписей-пожела-
ний на детских есенинских изданиях для моего сына Серёжи – его великого тёзки.
Об этом я рассказал в очерковом эссе «Рукопожатие Константина Есенина (фронто-
вик – сын великого поэта)» в дилогии «Сочинение о Великой Победе» и «Истоки и го-
ризонты» (2005).
Современный поэт, автор талантливого лирико-публицистического цикла «Ока моя
лебяжья» («В Константиново», «Дункан», «Яблоня», «Недруги», «У горы», «Дом по-
эта», «Липа моя, липа», «Стезя») Валентин Сорокин включает увиденное, прочувст-
вованное в контекст глобальных исторических событий:
Сколько раз осыпался
Подкошенный во поле колос
И немецкие танки,
Как звери, ползли по стерне,
Но никто не посмел
Соловьиного просверка голос
Потерять навсегда
В дорогой необъятной стране!
О Россия моя,
Ты не только красна балалайкой.
Грозной сталью возмездья
Ты недруга в битве смела,
Под шинелью прожженной,
Под рваной крестьянской фуфайкой
Ты укрыла певца
И потомкам его сберегла.
«Дом поэта».
Есенинский Дом в Москве (ретроспектива,
реальность, перспектива)
Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле.
Сергей Е с е н и н.
…Второму, уже бессмертному возрождению поэта,
обязаны прежде всего его неповторимому, большому
таланту, неиссякаемой любви к своей родине, к природе,
к её наивысшему творению – человеку. Но чтобы всё это
раскрыть в поэте, нужно было преодолеть десятилетиями
накопленное неприязненное отношение к его лирике.
В этой благородной деятельности требовались и мужество,
и бескорыстие, и зрелость, душевные и материальные
затраты. Нужны были энтузиасты. И они нашлись…
Пётр Ю ш и н.
Процитированные (в качестве эпиграфа) слова принадлежат ветерану
Великой Отечественной , профессору Петру Фёдоровичу Юшину, крупнейшему
есениноведу, автору всемирно известных фундаментальных трудов, возглавляв-
шему с 1960—х годов мировое есениноведение. Недавно было отмечено (правда,
до обидного мимоходно-скромно) 90-летие со дня его рождения.
Воистину «Есенинским Домом» в Москве была квартира Петра Фёдоровича в
высотном здании МГУ имени М.В. Ломоносова. Сюда приходили для консульта-
ций и творческого общения докторанты, соискатели кандидатских степеней, про-
фессорских званий; здесь рецензировались, редактировались, составлялись хрес-
томатии, сборники, монографии; здесь готовились очередные и внеочередные Есе-
нинские Чтения; здесь можно было встретить стажеров-есеениноведов и перевод-
чиков из Англии, США , Германии, Франции, балканских стран. В те годы некото-
рые авторы имели таможенные неприятности. Несколько раз авторитетный профес-
сор авторитетнейшего университета выезжал «экспертом» в аэропорт, чтобы «вы-
зволить» вызвавшие подозрение верноподданных таможенников томики Николая
Клюева, Игоря Северянина, Дмитрия Мережковского. Алексея Ремизова.
Родился кавалер боевых наград Пётр Юшин совсем недалеко от есенинского
Константинова – в Ходынино.
- Коломна!
- Луховицы!
- Дивово!
- Рыбное!
- Ходынино!
Прозвучат в пассажирских поездах под Рязанью эти названия, значит, где-то
рядом, за бнрёзовыми рощами, за холмами и перелесками, - Ока синеокая, «этот
дом с голубыми ставнями».
Не раз посчастливилось бывать здесь вместе с самим Юшиным. Бывали здесь и
его фронтовые товарищи, коллеги по университету, по «есенинским пристрастиям»
- московские профессора, крупные литературоведы Степан Шешуков, Владимир
Щербина, Фёдор Власов, Алексей Мигунов, Андрей Захаркин, Анна Журавлева,
Владимир Лазарев, Алексей Метченко, Николай Прокофьев, Михаил Минокин,
Евгений Дрягин, Пётр Пустовойт. Удивительно было видеть, как теплел взгляд
Петра Федоровича, чаще всего сурового, могуче-насупленного. С фронтовика-кон-
ника Юшина можно было писать портрет богатыря: природа наделила его и ростом,
и статью, и мужественным обаянием, и проникновенно-убедительным голосом. На-
тура крупная, аввакумовски неуемного типа.
Врезались в память его страстные, публицистически заострённые слова на между-
народных Есенинских Чтениях, состоявшихся на филологическом факультете МГУ:
- За десятилетия, отделяющие нас от того дня, когда поэт поставил послед-
нюю точку под своим стихотворением, его поэзия пережила эволюцию, близкую
его собственной судьбе. Её травили, умерщвляли, калечили, заключали в застенки с
прочными стальными решетками, критическими дубинками выбивали из неё душу.
Она однако жила и ждала своего часа, чтобы раскрыть свои духовные кладовые тем,
кто способен чувствовать и переживать, любить и ненавидеть, беречь Землю как
родной дом…
Полевая Россия! Довольно
Волочиться сохой по полям!
Нищету твою видеть больно
И берёзам и тополям.
Я не знаю, что будет со мною…
Может, в новую жизнь не гожусь,
Но и всё же хочу я стальною
Видеть бедную, нищую Русь.
И, внимая моторному лаю
В сонме вьюг, в сонме бурь и гроз,
Ни за что я теперь не желаю
Слышать песню тележных колёс.
«Неуютная жидкая лунность». 1925.
Миф о Есенине как только «крестьянине»,
только «крестьянском поэте».
До сих пор в учебниках, хрестоматиях, антологиях Сергей Александрович
Есенин «рекрутируется» неизменно и безапелляционно лишь в «крестьянские
поэты». «Компанию» ему составляют обычно Спиридон Дрожжин, Николай
Клюев, Максим Леонов, Пётр Орешин, Александр Ширяевец. Особо выделяли
«рабочую поэзию», «пролетарскую поэзию». И, конечно же, - «антиреалистиче-
ские», «упадочнические», «модернистские» течения… По таким «теориям» вы-
ходило, что «мужиковствующий» рязанский Лель обосновался в «имажинис-
тах»…Франц Элленнс (бельгиец, переводивший на французский есенинского
«Пугачёва») отозвался о Есенине, увиденном им в Париже в 1923 году: «этот
крестьянин был безукоризненным аристократом». Дедушка его (по материнской
линии) Фёдор Андреевич Титов гонял баржи со всяческими грузами аж до са-
мого Петербурга; его возвращение ознаменовывалось «пиром на весь мир»: на
дового крестьянства, чего так хотелось бы некоторым его критикам, а из верх-
него, умудренного книжностью слоя» (Сб. «Есенин», М., «Работник просвеще-
ния», 1926).
«Только я забыл что я крестьянин,
И теперь рассказываю сам,
Соглядатай праздный, я ль не странен
Дорогим мне пашням и полям».
(«Каждый труд благослови, удача…»; 1925)
Миф о «тождестве» Есенина и его
лирического героя («Я»)
Наиболее отчетливо этот миф проявился в позиции известного лирика
Владимира Цыбина, которому поэзия Есенина представляется «летописью
сердца». Цыбинская метафора, на первый взгляд весьма яркая, броская,
таит в себе серьёзный теоретический просчёт, чреватый существенным ис-
кажением «есенинского феномена»: «Большая поэзия – это всегда судьба.
И вся поэзия Сергея Есенина – самая подробная летопись сердца. Но Есе-
нин не записывал себя, он мерил мир самой крупной мерой в поэзии – се-
рдцем. Вот почему у него не было так называемого лирического героя, ко-
гда зачастую как бы отдельно живёт «некая личность» и собственное «я».
Он был весь песня…». Справедливости ради отметим, что Цыбин доволь-
но близок к постижению творческой индивидуальности Есенина («И песе-
нная сила его таланта шла от молодости народа, породившего его. Каждое
слово его песенное, оно поётся само. По-русски, нараспев, взахлёб, в отк-
рытую»). В Цыбин, обозревая современную «молодую поэзию», приходит
к выводу, что «есенинское направление живёт и развивается, что для твор-
ческой молодёжи поэзия Есенина – «прежде всего часть нас самих» («Мы
учимся любить землю нашу по-есенински, мы учимся ощущать слово по-
есенински. И главное, мы учимся у Сергея Есенина правде»).
«…у него не было так называемого лирического героя, когда зачастую
как бы отдельно живёт «некая личность» и собственное «я»… К чему при-
ведёт следование цыбинскому утверждению?
Специфика авторского «Я» такова, что лирический герой, «исповедую-
щийся» от первого лица, может быть и женщиной, и стариком, и младенцем;
может быть он и орлом, и свиристелью, и лебедушкой, и зубром. Всё дело –
в пластике п е р е в о п л о щ е н и я, в о ч е л о в е ч е н и я, о д у х о т в о –
р е н и я. У того же Есенина: « Я п а с т у х…»; «…похабник я и скандал-
ист…»; «…Я с т р а н н и к убогий…»; «я отцвел не знаю где…». Есенин-
ский «Девичник» (1915): «Я надену красное монисто… Уведет жених ме-
ня за двери, Будет спрашивать о девической чести»). Есенинская же «Ру-
салка на Новый год» (1915): «Заманю я тебя, заколдую, Уведу коня в
струи за холку!». Есенинский «Разбойник» (1915): «Выручай меня, ножни-
ца…». Есенинское, опять-таки «Я»: «Пойду в скуфье смиренным ино-
ком…»; «хочу концы земли измерить»; «я – б о л ь ш е в и к»; «до Египта
раскорячу ноги»; «теперь в Советской стороне я самый яростный попут-
чик»; «когда-то я ведь был удал, разбойничал и грабил». Если следовать цы-
бинскому утверждению, то есенинские биографы почтут за автобиографии-
ческую «правду» его «Исповедь самоубийцы» («И вот я кончил жизнь мою,
Последний гимн себе пою»; 1912-1913): есенинского «Ямщика»(«За ухаби-
ны степные Мчусь я лентой пустырей»; 1914); есенинского «Удальца»;1915):
«Эх, достану я ей пикой Душегрейку на меху»).
Лирический герой Сергея Есенина многомерен, многогранен, общечелове-
чен, всепланетарен, космически глобален, интимно-психологичен…
…Сад полыщет, как пенный пожар,
И луна, напрягая все силы,
Хочет так, чтобы каждый дрожал
От щемящего слова «милый».
Только я в эту цветь, в эту гладь,
Под тальянку веселого мая,
Ничего не могу пожелать,
Все, как есть, без конца принимая.
Принимаю – приди и явись,
Всё явись, в чём есть боль и отрада…
Мир тебе, отшумевшая жизнь,
Мир тебе, голубая прохлада.
«Синий май. Заревая теплынь». 1925.
Миф о Троцком как заказчике и режиссёре физического устранения
Есенина - наиболее живуч и подпитывается доморощенными сенсация-
ми, спекулирующими на мемуарных инсинуациях и лирических «озаре-
ниях» лже-есенинолюбцев.
Вряд ли кто возразит при резко отрицательной характеристике Льва
Троцкого. Трагические изломы в жизни народов, связанные с неистовой
пассионарностью «демона революции», очевидны и вопиющи. Но разве
можно просто «выбросить» из той же Есенинианы его критические ра-
боты, написанные на уровне историко-литературной классики? Можно
ли подменить ту же статью о Есенине второго лица в государстве на
страницах главной газеты страны невнятной коньюнктурной скоро-
говоркой?
«Лучшее о Есенине написано Троцким», - это сказано М. Горьким. Случилось так, что эти горьковские слова вымарывались из собраний его сочинений; случилось так, что фактически до сих пор статья Троцкого выведена «за скобки» Есенинианы. «Мы потеряли Есенина –
такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего. И так тра-
гически потеряли! Он ушел сам, кровью попрощавшись с необозначен-
ным другом, - может быть, со всеми нами. Поразительны по нежности и
мягкости эти его последние строки! Он ушел из жизни без крикливой
обиды, без ноты протеста, - не хлопнув дверью, а тихо прикрыв ее рукою,
из которой сочилась кровь. В этом месте поэтический и человеческий об-
раз Есенина вспыхнул незабываемым прощальным светом. Есенин слагал
острые песни, хулиганил и придавал свою неповторимую, есенинскую на-
певность озорным звукам кабацкой Москвы. Он нередко кичился резким
жестом, грубым словом. Но продо всем этим трепетала совсем особая не-
жность, неогражденность, незащищенность души. Полунапускной грубо-
стью Есенин прикрывался от сурового времени, в какое родился, прикры-
вался, но не прикрылся. Больше не могу, сказал 27 декабря побежденный
поэт, сказал без вызова и упрека… О полунапускной грубости говорить
приходится потому, что Есенин не просто выбирал свою форму, а впиты-
вал ее в себя из условий нашего совсем не мягкого, совсем не нежного
времени. Прикрываясь маской озорства и отдавая этой маске внутреннюю,
значит, не случайную дань, Есенин всегда, видимо, чувствовал себя не от
мира сего. Это не в похвалу, ибо по причине именно этой неотмирности мы
лишились Есенина. Но и не в укор. Мыслимо ли бросить укор вдогонку
лиричнейшему поэту, которого мы не сумели сохранить для себя?».
Вчитываясь в публицистико-философские строки Льва Троцкого, начина-
ешь понимать справедливость горьковской оценки («лучшее о Есенине на-
писано Троцким»). Конечно, следует признать, что Алексей Максимович
«обидел» и Леонида Леонова, и Алексея Толстого, и Анну Ахматову, и Ма-
рину Цветаеву. Высок эмоциональный и культуролого-эстетический уро-
вень суждений самого Горького, а также других есенинских современников
и сопутников, как то: Александра Блока, Валерия Брюсова, Николая Клюева,
Владимира Маяковского, Исаака Бабеля, Дмитрия Фурманова Веры Инбер.
В будущих экспозициях Есенинского Дома в Москве, несомненно, пораду-
ют и озаботят своей глубиной слова о Есенине Анатолия Луначарского, Сер-
гея Городецкого, Игоря Северянина, Бориса Пастернака, Павла Васильева.Но
слово о Есенине Льва Троцкого (нужно быть объективным и адекватным) вы-
деляется своей чёткостью, логичностью, особым нелицемерным пафосом:
«Наше время – суровое время, может быть, одно из суровейших в истории так
называемого цивилизованнейшего человечества. Революционер, рожденный
для этих десятилетий, одержим неистовым патриотизмом своей эпохи, - свое-
го отечества, своего времени. Есенин не был революционером. Автор «Пуга-
чева» и «Баллады о двадцати шести» был интимнейшим лириком. Эпоха же
наша – не лирическая. В этом главная причина того, почему самовольно и
так рано ушел от нас и от своей эпохи Сергей Есенин». Заслуживают цитиро-
вания его глубокие, взвешенные мысли-суждения о творческой индивидуаль-
ности Есенина: «Корни его народные, и как всё в нем, народность его непод-
дельная… Нет, поэт не был чужд революции, - он был несроден ей. Есенин
интимен, нежен, лиричен, - революция публична, эпична, катастрофична. От-
того то короткая жизнь поэта оборвалась катастрофой… Кто-то сказал, что ка-
ждый носит в себе пружину своей судьбы, а жизнь разворачивает эту пружи-
ну до конца. В этом только часть правды. Творческая пружина Есенина, разво-
рачиваясь, наткнулась на гранит эпохи и сломалась... У Есенина немало драго-
ценных строф, насыщенных эпохой. Ею овеяно всё его творчество. А в то же
время Есенин «не от мира сего». Он не поэт революции…». - «Только теперь,
после 27 декабря, можем мы все, мало знавшие или совсем не знавшие поэта,
до конца оценили интимную искренность есенинской лирики, где каждая по-
чти строка написана кровью пораненных жил. Там острая горечь утраты. Но и
не выход из личного круга. Есенин находил меланхолическое и трогательное
утешение в предчувствии скорого своего ухода из жизни»…Лев Троцкий цити-
рует есенинские «Цветы»:
Любимые! Ну что ж, ну что ж!
Я видел вас и видел землю,
И эту гробовую дрожь
Как ласку новую приемлю…
…в нашем сознании скорбь острая и совсем ещё свежая умеряется мыслью, что
этот прекрасный и неподдельный поэт по-своему отразил эпоху и обогатил ее
песнями, по новому сказавши о любви, о синем небе, упавшем в реку, о месяце,
который краснымягненком пасется в облаках-небесах, и о цветке неповтори-
мом – себе».
«Пусть же в чествовании памяти поэта не будет ничего упадочного и расслаб-
ляющего. Пружина, заложенная в нашу эпоху, неизмеримо могущественнее лич-
ной пружины, заложенной в каждом из нас. Спираль истории развернется до ко-
нца. Не противиться ей должны, а помогать сознательными усилиями мысли и
воли. Будем готовить будущее! Будем завоевывать для каждого и каждой право
на хлеб и право на песню».
...Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящих
Я всегда испытываю дрожь.
Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле-
«Мы теперь уходим понемногу…».1924.
Тень Гоголя и тень Есенина в «нашей буче,
боевой кипучей»
У даровитого публициста-сатирика конца Х1Х века Михаила Воронова (его
называли современники «одним из самых остроумных русских людей»; кстати,
он был учеником и личным секретарём Чернышевского) есть полемическая пье-
са «Театральный разъезд после недавнего представления Р е в и з о р а». Драма-
тург представил персонажи зрителей, разъезжающихся после спектакля и обме-
нивающихся как своими мнениями о гоголевских героях, так и с пошловато-
обывательской откровенностью и с буфетно подогретой раскрепощенностью вы-
казывавшие «патологическую анатомию», «вещественность» новых городничих,
разновидностей сюртучно-фрачного и безмундирного чиновного и прочего обы-
вательско-филистерского люда. «Ничего не вижу. Вижу какие-то свиные рылы,
вместо лиц», - поделился своим озарением потрясенный Городничий. «Чему сме-
етесь? Над собой смеетесь!» - недоуменно восклицал гоголевский герой; автор же
комедии «спрессовал» кульминационный смысл происходящего в притче-эпиг-
рафе: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».
В финале философско-сатирической притчи Михаила Воронова «Театральный
разъезд после недавнего представления Р е в и з о р а» появляется (в качестве пе-
рсонажа) тень самого Николая Васильевич Гоголя. Молча выслушивает великий
драматург монологи, диалоги, реплики всех этих, успешно перекочевавших в но-
вые поколения, городничих, хлестаковых, бобчинско-топчинских, прочих сюрту-
чно-фрачных, безмундирных, в шубах и салопах.
Молча тень Гоголя всё это выслушивает… Следует – плевок и медленное
саркастично-безмолвное, а посему, пожалуй, весьма красноречивое, кричаще-вы-
разительное исчезновение-ретировка призрака…
Тени Фонвизина, тени Щедрина, тени Чехова, видимо, поступили бы аналогич-
ным образом, созерцая сценические непотребства и их коньюнктурно-продажно-
сенсационные «интерпретации» в ХХ и ХХ столетии…
Особо ранимый, нежнейший лирик, Сергей Есенин подвергался и подвергается
кошмарно-кощунственным «трактовкам» всех, как говорится, кому не лень. Пара-
доксально, но факт: только ленивый не изгалялся и не изгаляется (сознательно
или на «подкорковом» уровне) над биографией поэта. Лжезнатоки, лжефанаты,
лжеэкскурсоводы вываливают перед ошалелыми слушателями, читателями, зри-
телями вороха якобы «находок», обрывки клубнично-гламурных «воспомина-
ний», чувственно-утробных инсинуаций, линючих «тайн», тронутых молью «зага-
док»… «Сенсационные подробности» - лихая журналистка так аттестовала диле-
тантское месиво, извлеченное с псевдо-мемуарных помоек…
Мутная, дурно пахнущая жижа бумажно-печатных «инстоляций» перекочевала
в «мировую паутину», виртуально-электронное пространство… «Не троньте! Бу-
дет запах смрада…» - предостерегал песенно-озорной остроумец с берегов Оки
синеокой…лужайке перед домом выставлялся для всеобщей услады бочонок вина, с госте-
приимно позвякивавшим –покрякивавшим ковшиком. Конечно, это был не Ва-
ська Буслаев, не Садко-богатый гость, но неизменно первенствовал во многих
весьма прибыльных делах. Сестра поэта Екатерина свидетельствовала: «Со
своими баржами был очень счастлив. Удача ходила за ним следом. Дом его
стал полной чашей». Фёдор Андреевич был богомолен; за удачи свои столич-
ные воздвиг он перед домом из красного кирпича часовенку как смиренное бла-
годарение Николе-угоднику.
Отец поэта с малолетства – «горожанин», «москвич»; служил он сначала «маль-
чиком» в московской мясной лавке купца Крылова, затем его предприниматель-
ская жилка возвела его в «старшие».
Литературовед И. Розанов (мемуарные заметки «Есенин о себе и о других»;
«Никитинские субботники», М., 1926) напоминает слова поэта: «Вообще креп-
кий человек был мой дед. Небесное – небесному, а земное – земному. Недаром
он был зажиточным мужиком». И – другое воспоминание: «Однажды, расска-
зывая мне о себе, он подчеркнул, что так же, как и Клюев, происходит не из ря-
Планета Есенина… Есенинский Дом в Москве…
(к столетию есенинского феномена)
Я покинул родимый дом,
Голубую оставил Русь.
В три звезды березняк над прудом
Теплит матери старой грусть.
Золотою лягушкой луна
Распласталась на тихой воде.
Словно яблонный цвет, седина
У отца пролилась в бороде.
Я не скоро, не скоро вернусь!
Долго петь и звенеть пурге.
Стережет голубую Русь
Старый клён на одной ноге.
И я знаю, есть радость в нём
Тем, кто листьев целует дождь,
Оттого что тот старый клён
Головой на меня похож.
« Я покинул родимый дом…». 1918.
Есенинские позывные Рязани и Москвы:
на всех языках и наречиях
«Чело нашего века носит печать нескольких светлых
имён поэтов. В Англии это Киплинг, во Франции –
Аполлинер и Элюар, в Германии – Рильке, в Испании –
Гарсиа Лорка, в России – Маяковский и Есенин,
в Армении – Чаренц и Исаакян. Всякий раз, когда
один из этих светильников угасал, казалось, что
в мире становится темней. Но всё то, что они
оставляли за собой, не было тенью, а было
пламенем…». Луи А р а г о н.
«Могучей творческой зарядкой был отмечен звонкий есенинский
талант. Глубоко верю, что многое ещё мог бы сделать Сергей Есенин. Ещё
не иссякли творческие его соки, ещё немного оставалось ждать, и снова
брызнули б они из есенинских тайников, как по весне проступает светлый
и сладкий сок на берёзовом надрезе», - писал Леонид Леонов.
Выступая на вечере в Государственном Литературном музее, посвящен-
ном 60-летию со дня рождения С.А. Есенина, крупнейший турецкий писа-
тель Назым Хикмет Ран (1902-1963) говорил о том, что Есенин – «один из
величайших поэтов мира, один из честнейших поэтов мира»; что он «был
со всеми народами мира, которые любят жизнь, любят красоту и честность»
(«Он большой поэт. Мы должны учиться у него честности, ничего не скры-
вая от Родины»).
Владислав Броневский (1897-1962), видный польский поэт, переводчик
Есенина, восхищается тем, «до чего же крепко пахнет в его стихах земля, до
чего же глубоки и зеркальны ручьи и небо, в которых отражается его мысль».
В стихотворении «Памяти Есенина» (1927) с метафорической парадоксаль-
ностью («Иные в паденье своём растут, подобные снегопадам») раскрывает
некоторые грани есенинского феномена («И гаснет и гаснет в чаду душа, Но
песни, как звезды, невинны. И пусть путь их странный чист и бел, Как снеж-
ный путь лавины») Добриша Цесаревич (1902-1981), популярный хорватский
лирик, известный хорватский лирик, эссеист, переводчик Есенина Густав
Крклец (1899-1977) полагает, что Есенин «не только поэт деревни, он поэт
новой России»; он высказывает весомую мысль: «Для нас не так уж важно,
как жил поэт, какие скандалы он устраивал, сколько раз был арестован и осво-
божден, сколько раз был женат и разведен, - для нас важнее всего его поэзия».
В будущем Есенинском Доме в Москве, само собой разумеется, бу-
дут должным образом экспонированы реликвии, свидетельства, доказатель-
ства всё увеличивавшейся популярности русского гения. Захария Станку
(1902-1974), крупный румынский поэт и прозаик, переводчик Есенина, в
«Посвящении на книге стихов Есенина»(1940) говорит о мучительно-притяга-
тельных поисках духовно-нравственного и эстетического идеала («В мечтань-
ях, в смерти, в жизни, в кратком миге – ищу я всюду идеал святой»); гений Есе-
нина – путеводная звезда на этом пути
нравственного самосознания, духовного становления индивидуальности («Ду-
ша моя клубится, словно туча, Не обуздает кровь мою узда. Над нашей вечнос-
тью смеется жгуче Летящая падучая звезда»). Луи Арагон (1897-1982), знаме-
нитый французский литератор и публицист, вводил Есенина в круг величай-
ших гениев человечества: Гарсиа Лорка, Киплинг, Аполлинер, Элюар, Риль-
ке, Чаренц, Исаакян. Выдающийся немецкий поэт Иоганес Роберт Бехер
(1891-1958) в лирико-публицистическом и философском эссе «Есенин»
(1930-ые годы) публицистически характеризует социально-гуманитарные про-
цессы в России первых десятилетий ХХ века («Вспыхнул яростный свет, и дре-
мучая мгла раскололась. Шли стальные машины, земли разрыхляя пласты. И
деревня по-бабьи завыла, заплакала в голос. И, услышав тот плач, навсегда им
заслушался ты»). Есенин – в самой гуще событий, в самой круговерти взбудо-
раженного социума(«Жизнь, не зная покоя, рутину хватала за ворот. Век свой
суд неподкупный над тьмой и над рабством вершил. И тебя занесло в электри-
ческий, каменный город. Он тебя околдовывал, звал тебя, мучил, страшил». Та-
лантливый монгольский лирик Мишигийн Цэдэндордж настраивает свой мо-
рин-хур (струнный инструмент с грифом в виде лошадиной головы; по звучан-
ию напоминает виолончель) , чтобы достойно восславить русского гения со все-
мирно отзывчивой душой, всечеловеческим лиризмом («…бессмертна песня: Зв-
учит вдали и летит над степями моей земли»).
В будущем Есенинском Доме в Москве, как естественно для столицы ве-
ликой мировой державы, будут собраны, адекватно осмыслены, достойно экспо-
нированы содержательно-психологические реалии, связанные с мировым значе-
нием есенинского наследия. Тому – немало весомых доказательств и свидетельств.
Даровитый вьетнамский лирик Те Хань констатирует: «Если перед Маяковским
я преклоняюсь, то как поэта очень люблю Есенина. Не раз мечтал я: хоть толику
мне есенинского таланта, чтобы так воспеть красоту Вьетнама, как воспел Есенин
красоту России!..». Яннис Рицос, греческий поэт и художник, делится своими сок-
ровенными размышлениями:
- Встреча моя с Есениным… очень запоздала, но тем неожиданнее было откры-
тие. Находясь в ссылке на Самосее, я прочитал перевод «Ты жива еще, моя стару-
шка?»..» и был совершенно потрясен. Позже прочитал Есенина по-французски. С
помощью одной гречанки, хорошо знающей русский язык, я перевёл 52 стихотво-
рения Есенина. Это самый земной из всех русских поэтов! И удивительное есени-
нское единство идеологии и глубокой душевности. А присутствие у Есенина голу-
бого цвета? Поразительно! У него в стихах не просто голубая краска, а тяга к го-
лубому небу!». Монгольский поэт Бэгзийн Явуухулан как бы солидаризируется
со своим греческим коллегой: «Лучшим лириком нашего времени, величайшим
поэтом считаю Сергея Есенина. Он, как никакой другой поэт, умел выразить сок-
ровенные чувства человека. Притом я, монгол, понимаю его так же, думаю, как и
русский, как, сдается мне, представитель любой другой национальности . В этом
плане творчество Сергея Есенина общечеловечно, принадлежит и понятно всем
людям… С душевным трепетом взялся я за переводы Есенина. Прежде у нас тоже
были переводы, но, мне кажется, в них много есенинского терялось. Мне бы хоте-
лось перевести стихи любимого лирика так, чтобы передать всю прелесть его поэ-
зии, нежность его души».
Болгарский поэт Любомир Левчев уверенно замечает: «Смею сказать, что ни-
кто из болгарских поэтов не прошёл мимо Пушкина, Блока, Маяковского, Есени-
на… Я всегда учился у советскойц поэзии. Это Блок, Маяковский, Есенин.
Три моих великих учителя. Когда у меня спрашивают, что такое поэтическое ис-
кусство, я ссылаюсь на эти три имени… Я люблю неравнодушную поэзию».
Благой Дмитров, тоже известный болгарский поэт, в стихотворной психологиче-
ской новелле «Мама смотрит на фотографию Сергея Есенина» раскрывает «диа-
лектику души» многое повидавшей на своём веку болгарки («Душу затронул ей
парень кудрявый, и на лице отразилось волненье. Может, ей слышится шелест ду-
бравы, молодости своей песнопенье? Мама согбенна, словно поклоном, смотрит
она с улыбкой простою: - Как молодец-то хорош собою! Вырос он в нашем ли
крае зелёном?»).Сюжетно-фабульное движение акцентирует психологическую ку-
льминацию произведения («К матушке милой я приникаю, трогаю теплые плечи
родные… Все, что я знаю, я излагаю ей о Есенине и о России»).
Органично вписывается в музейную экспозицию задушевно-трогательный ли-
ро-эпос болгарского же поэта Матея Шопкина «В сиянии русских берёз» (1980):
Добрый вечер, земля, где родился Есенин,
Добрый вечер, поэтом воспетая Русь!
Свет огромной луны над тобою рассеян
И в мерцании звезд материнская грусть.
Синий сумрак прозрачен над гладью разлива.
Притомившийся ветер полынью пропах.
Залегла тишина, и Ока молчалива,
И туман притаился на сонных лугах.
Добрый вечер, земля, где родился Есенин!
Ты заветный причал в потрясенной судьбе.
Молодым жеребенком по травам весенним
Окрыленное сердце стремится к тебе.
Я забыл свои горсти, беды и слезы,
Словно сам тут когда-то родился и рос.
И, мне кажется, наши болгарские розы
Расцветают в сиянии русских берез.
В перелесках звенеть соловьям до рассвета.
Я душою на их голоса отзовусь.
…Золотые дороги у песни поэта.
У немеркнущей песни с названием Русь.
Есенинские границы ближнего зарубежья
…Если в преддверьи иного света
Головы наши от нас отлетят,
Пусть узнают: среди поэтов
Был нам Есенин и друг и брат.
Т. Т а б и д з е.«Сергею Есенину».
1926 (перевод Л. Озерова).
Казахский лирик Джубан Мулдагалиев психологически глубоко постига-
ет биографию гениального сына России («И всюду с ним была Россия-мать, Про-
щала шалости – и к ней он шёл с повинной. Ведь может только мать одна понять,
Как ласка и любовь нужны родному сыну»). Стихотворение «Читая Есенина»
(1957) – исповедальное, доверчиво-трогательное, интимно-сокровенное («Люблю
Сергей, я стих певучий твой, который так легко и плавно лился. Когда б ты в
жизни встретился со мной, ты хлебом и вином со мной бы поделился. Поэт, ты на-
стоящий был джигит, поспорить мог ты с музою иною: как русская природа, сто-
звенит да крылья вдохновенья за спиною»; перевод К. Ваншенкина).
Адам Огулиевич Шогенцуков, кабардинский поэт, чутко улавливает «есени-
нское озарение» («К шепоту листьев придвинувшись близко, Долго в молчании
здесь простою, Сердцем, как строчку звенящую, слышу Мудрость напутствия, лас-
ку твою»). Лирический (автобиографический) герой, задумавшись о судьбе мале-
нького кленёнка, по-новому чувствует себя в родных горах: стали казаться ему ле-
тящие кони строчками в вечность устремленных стихов. Есенинский пейзаж созву-
чен несказанному очарованию родного Кавказа («Клен свои листья с тобой по со-
седству каплями солнца роняет во мгле, здесь и берёзы, как памятник сердцу – сер-
дцу, что пело о доброй земле»). Подёрнутая просинью-инеем даль; уходящие в си-
неву журавли; растревоженные есенинскими метафорами думы и упования («Так,
с годами лучшее итожа, постигаешь медленно одно: только то становится дороже,
с чем уже проститься суждено»):
Но твои напевы не роняют,
Не теряют аромата слов,
Майское цветенье сохраняют
Лепестки раскрывшихся стихов.
Разве грустью сумрачною плещет
Строчек родниковых глубина?
Над весною молодости блещет
Строк твоих беспечная весна.
Прихожу к тебе и, как впервые,
Постигаю песен существо:
Ведь твои стихи – цветы живые –
Вечной жизни славят торжество.
«Сергею Есенину». 1958.
(перевод Б. Дубровина).
В будущем Есенинском Доме в Москве посетители, конечно же, позна-
комятся с оригинальными философско-педагогическими и методичес-
кими наблюдениями и пожеланиями Юрия Олеши: «Вот бы… мне напи-
сать такую статью, в которой мотивированно, а значит, и увлекательно для
читателя нашли бы место цитаты из русских поэтов – не одна, не две, а це-
лая река цитат!». Прислушаемся к весомым суждениям большого мастера
слова: «Я бы привел поразительные строки из Есенина:
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
Две первых строчки, - продолжает свою мысль Ю.Олеша, - ещё не
представляют собой чего-нибудь исключительного; наоборот, они могли бы
встретиться и у другого поэта – мять цветы, валяться на траве, целовать жен-
щин и быть от этого счастливым, - тут еще никакой поэтической глубины
это обычно. Но считать себя счастливым от того, что не бил зверей по голове,
- это необычно, это может открыть нам в нас только поэт. И только поэт мо-
жет назвать зверей нашими младшими братьями».
Органично вписывается в просветительско-духоподъёмный контекст –
ветер разогнал туман, ушли с неба облака, и горы словно приблизились ко
мне – во всей своей чистой красе…Так вот и ветер времени сдул все наносное
с поэтического облика поэта, время словно протерло стекло его портрета,, выс-
ветило все лучшее в его творчестве, сделало его для нас яснее, величавей, рель-
ефней…
Одна из задач общественников-ревнителей из будущего Есенинского Дома в
Москве – создание з в у к о в о г о сидерома, который позволит услышать
голоса крупных деятелей культуры, науки, государственности, которые, каж-
дый по-своему, раскрывают духовно-нравственные аспекты Есенинианы. Вдох-
новенное слово того же узбекского аксакала Гафура Гулямовича Гуляма
(1903-1966):
- Сейчас я в Есенине сквозь все метания его искренней души вижу не только
сердечного лирика, но и поэта-гражданина, патриота, которого до боли волнова-
ло все, что совершалось вокруг. Вспоминаю его «Балладу о двадцати шести» -
какие резкие и жаркие восточные краски, какой пыл революционной романтики,
какой сплав лиризма и подлинной гражданственности!..
Когда мы сегодня ищем способную всех консолидировать, объединить, циви-
лизационно «вочеловечить» на новом этапе развития человечества, национально-
интернациональную идею, то вполне резонно послушать того же Гафура Гуля-
мовича:
- Дружба с русской литературой приобщила нас к её богатствам, помогла нам
правильно понять, по достоинству оценить и есенинскую поэзию. Очень русский
поэт, Сергей Есенин сделался родным и для нас, узбеков. И если Есенин тянулся
к Востоку, то сейчас поэты Востока тянутся к нему, черпают в его поэзии то, что
им органично, близко…
«Зовущая искренность поэта» -так назвал свои раздумья о Есенине Андрей Пав-
лович Лупан, даровитый молдавский поэт. «Много лет назад, в трудные годы –
здесь, в Кишиневе, я впервые читал стихи С.Есенина. Для меня и для моих товари-
щей это была встреча, обозначающая чувствовали и мы, и, возможно, она ощущалась всюду,
где звучал его стих, - продолжил мысль своего товарища Андрей Павлович. – Он стал
нашим, как голос разбуженной непримиримой человеческой искренности среди жиз-
ненной путаницы и литературных условностей… Для нас это тогда ( Андрей Лупан
имеет в виду !930-е годы – В.Ш.) что-нибудь да значило! И потом меня не покидало
то первое чувство, которым я и теперь проверяю себя перед своей юностью»).
Литовский лирик Юстинас Марцинкявичюс вступает в полемический диало-
г о формировании жизненной позиции,нравственных ценностей на основе таких ду-
ховно-эстетических шедевров, как жанры Есенина: «Нельзя объяснить, почему так
хороша березка, почему до слез трогает тысячу раз уже виденная картина заката.
Жизнь Есенина в поэзии бесконечно естественна и неповторим» . В мире русской
народной жизни, словно в колыбели, замечает Ю. Марцинкявичюс, рос и разви-
вался талант Есенина («Природа живет в человеке, а человек – в природе.
Взаимодействуя и взаимно дополняя друг друга, они создают в сердце поэта
Конкретный образ родины, чаще всего обрисовывающийся в «реалиях» родно-
го села. Здесь зачинается социальная тема в творчестве Есенина, весьма орга-
нически связанная с этическими идеалами русского крестьянства – точно та-
кая же человечная, теплая и непосредственная»). Происходящие ныне в При-
балтике негативные процессы «отторжения» русского начала, к сожалению,
болезненно и резко контрастируют с тем, что говорил в 1965 году замечатель-
ный литовский поэт: «Есенин – чудо поэзии. И как о всяком чуде, о нём труд-
но говорить. Чудо нужно пережить. И надо в него верить. Чудо есенинской по-
эзии не только убеждает, но и всегда волнует, как проявление большого чело-
веческого сердца».
… Полвека назад я обратился к ведущим деятелям культуры СССР за помо-
щью: нужно было преодолеть инерцию коньюнктурно-консервативного непо-
нимания (и даже агрессивной недоброжелательности) в связи с выдвинутой
инициативой присвоения имени С.А. Есенина Рязанскому государственному
педагогическому институту. Эдуардас Веньяминович Межелайтис
был тогда одним из руководителей Верховного Совета Союза ССР. Из Виль-
нюса незамедлительно пришла правительственная телеграмма, которую я хра-
ню как драгоценнейшую реликвию (и, конечно же, непременно передам буду-
щему Есенинскому Дому в Москве: «Я охотно присоединяюсь к мнению, чтобы
Рязанскому госпединституту присвоить имя любимого поэта – Сергея Есенина.
С уважением Э. Межелайтис».
В статье «Новая эра человека» («»Новый мир»,1967, № 11) Межелайтис пове-
дал о том, как в гимназические годы он увлекся историей. Во всех классах пре-
подаватели этого предмета были как на подбор – компетентные, влюбленные в
свою науку. С особенной жадностью слушал Эдуардас их рассказы о далёком
прошлом человечества, а в третьем классе ему врезалось в память слово «триу-
мвират». Постепенно отроку разонравились римские и неримские триумвиры –
жестокие и кровожадные полководцы-завоеватели. Однако уже в старших клас-
сах и университете Эдуардас влюбился в трёх поэтов, как то: Александра Бло-
ка, Владимира Маяковского и Сергея Есенина. Нравились ему, конечно, и дру-
гие классики мировой поэзии. «Но эта триада, этот триумвират был и остаётся
для меня особенно близким, родственным, заветным, - признаётся Межелай-
тис. – И когда я читаю или декламирую их стихи, и по сей день ощущаю особен-
ную нежность и взволнованный трепет».
Известный белорусский поэт Максим Танк (Евгений Иванович Скурко)
предложил свою трактовку становления поэта, родившегося в «суровую пору, в
года штормовые, в неведомом, богом забытом селе»; взрастившая его «полевая
Россия» щедро наделила рязанца («Дала тебе взор синевы несказанной, талант
соловьиный, раскованный слог, твой ласковый нрав укрепила дерзаньем, чтоб ты
рассказать о судьбе ее мог…Творенья твои широко зазвенели, как светлые струи
весенней Оки, и в каждой душе отдается доселе певучее эхо высокой строки».
«Сергею Есенину» (1970), перевод Я. Хелемского). «Березам есенинского края»
(1973) - стихотворение молдаванина Анатола Чокану («Сколько вы запомнили
стихов, сколько строк вскипает в ядрах почек, нынче гроздь молдавских добрых
слов подарить вам гость далёкий хочет»; перевод Б. Марианна). Азербайджан-
ский лирик, переводчик стихов Есенина, Алиага Кюрчайлы (1929-1980) в книге с
«нацеленным» заглавием «Истоки» метафоризирует филосовско-психологический
аспект, связанный с превратностями человеческих судеб и предназначений («Под
гончарным кругом небосвода Мудрости таинственной полна, Как порой несведу-
ща природа, Как порой загадочна она!») . «Сергею Есенину»; 1975; перевод Я. Ко-
зловского). Своё «Могущество Хафиза» (из цикла «Персидские стихи»; 1978)
аварский классик Расул Гамзатович Гамзатов посвятил «п а м я т и С е р –
г е я Е с е н и н а» («Как велит обычай, в знак привета прикоснувшись к сердцу и
ко лбу, я, склоняясь над книгою поэта, стал свою загадывать судьбу… Лунный свет
лила ночная чаша, и сказал задумчиво Хафиз: - Знай, любовь существовала ваша с
той поры, как звёзды смотрят вниз»; перевод Я. Козловского). Рустам Сулейман
(Сулейман Али-Аббас оглы Рустамзаде) познакомился впервые с есенинскими со-
чинениями ещё в 1920-е годы, когда он печатался в «Бакинском рабочем». В то вре-
мя он неважно знал русский язык, но есенинские строки понимал хорошо. Они для
него звучали музыкой, и он перевёл на азербайджанский «В Хорасане есть такие
двери…». «Переводили Есенина и другие поэты, - говорит С. Рустам, - но, пожалуй,
удачнее всех это сделал рано ушедший из жизни Алиага Кюрчайлы. Его переводы –
наша гордость… Есенин – наш поэт, говорим мы, глубоко любя и почитая светлый
талант великого русского лирика. Он стал для нас бесконечно родным, любимым».
Киргиз Темиркул Уметалиев «учил по Есенину русский язык, проникаясь
тоской и любовью поэта» («Наполняла мне сердце певучая грусть, до рассвета, бы-
вало, заснуть не давала. Я шептал наизусть его строки – и Русь перед взором киргиз-
кого парня вставала»). Есенин -притягателен. Есенин - врачующ. Есенин – духоподъ-
ёмен («Боль певца обжигала мне душу до слёз, в откровеньях его находил я усладу.
И тянуло меня в край рябин и берёз, где черёмухи снег осыпался над садом»); «Мой
Есенин» (1980); перевод М. Ронкина).
Есенинские строки «Прощай, Баку! Тебя я не увижу…» азербайджанский лирик
Наби Хазри (Наби Алекпер оглы Бабаев) выбрал для своего стихотворения
«Берёзы в Мардакянах» (1980):
Не жил –
горел он в мире, как звезда,
С душою, переполненной стихами…
Баку в строке его –
как человек,
С которым разлучаются
со стоном…
Остался в Мардакянах он навек
Березовым
веселым перезвоном!
Перевод А. Передреева.
Москва. Ваганьковское. Армянский переводчик, сам даровитый поэт Ваги
Арменакович Давтян - у есенинской могилы («Мрамор черный, а береза
белая, тоненькая, юная, несмелая – в горький час своей головкой милой
навсегда поникла над могилой»). Где-то в «краю березовом» осиротевший дом
(«А над крышей – вечности свеченье: серебром по черни серп вечерний!»). Ко-
нечность человеческого бытия («И услышу смерти зов безмолвный. Час пробь-
ёт, и я уйду в молчанье – станет в мире чуточку печальнее, но не жду я, что цве-
ток с любовью к моему положат изголовью». «Беседа с Сергеем Есениным»
(1979); перевод Г. Онаняна).
Грузинский поэт Ираклий Виссарионович Абашидзе вспоминает, что
стихи Сергея Есенина он знал и заучивал наизусть ещё в школе. В 20-ые годы
не было поэтов популярнее Маяковского и Есенина. «Любовь к Есенину была
поистине всенародной. Стихи большого поэта – это всегда биография души, - го-
ворит Абашидзе. – Пронзительная лирика Есенина – обнаженный нерв поэзии,
это песни-исповеди, песни-признания. Книга судьбы, полная драматизма и страс-
ти, открытий и ошибок, горя и любви, находила сразу же путь к сердцам миллио-
нов». Ираклий Виссарионович напоминает, что Есенин побывал в Грузии в
1924-1925 годах. Абашидзе не приходилось с ним встречаться, но он помнит рас-
сказы о «ясноглазом красавце» есенинских друзей – Тициана Табидзе, Паоло
Яшвили, Валериана Гаприндашвили. Более 30 произведений создано Есениным
в Грузии. Абашидзе акцентирует внимание на таких шедеврах, как «Поэтам Гру-
зии», «На Кавказе» со строчками, «скрепляющимси извечное братство поэтов»
(«Обращаясь к товарищам «по чувствам, по перу», он славил не только грузинс-
кие кремнистые дороги, Куру, загадочные туманы Кавказа, но и дружбу народов
и литератур. Есенины, его строкой «поэт поэту есть кунак» навеяны многие мои
стихотворения о великом родстве поэтов разных национальностей. Время унесло
в прошлое многие имена, но его поэзия нетленна. И сияет русский стих, струясь
голубизной рязанского неба, зеленью пашен, кизиловым соком Кавказа, широтой
степных раздолий, родниковой чистотой поэзии, рожденной в глубинах русской
земли»).
Атамурад Атабаев констатирует, что туркменских поэтов «волнуют и вле-
кут к себе произведения Есенина, множатся их переводы на туркменский язык».
«Мне работа над переводами стихов Есенина дала очень многое, - заметил поэт-
переводчик. – Он обогатил меня как человека, как поэта. Научил отбирать слова,
по-своему воплощать образы. Поэт вдохновенно говорит о любви к родному
краю, и это не может не волновать каждого человека, каждого поэта. Книга хоро-
ших переводов Есенина для нас, туркменов, необходима».
Молдавский поэт Павел Петрович Боцу (1933-1987) считает, что читать есен-
инские стихи – «значит каждый раз возвращаться в родные края, по только тебе из-
вестной тропинке спешить к порогу родного дома»; Есенин «мог увидеть необыч-
ное в обычном, умел одушевлять природу, а значит, постоянно преображать, любить
ее и растворяться в ней». П.П. Боцу анализирует есенинский феномен как эстетик,
как культуролог, как искусствовед («В высшей степени необычна образность виде-
ния, почерпнутая из бессмертного эпоса, из русских былин и сказов, обычаев и пре-
даний. Они определили становление Есенина как глубоко национального поэта, суме-
вшего воплотить в поэтическом слоге и радость, и грусть бытия, прикоснуться к са-
мым слождным вопросам жизни, которые тревожат душу»).
Иван Фёдорович Драч, крупный украинский поэт, воспринимает творческую ин-
дивидуальность Есенина в контексте мировой культуры; по его мнению, Есенин
«был создан из такого редкостного человеческого материала, из которого создава-
лись чистейшие из чистейших создателей духовных ценностей человечества – такие
отдаленные от российского поэта и по времени, и по способу приложения таланта,
как, например, Рафаэль или Морцарт». Иван Фёдорович напоминает о том, что од-
ним из ранних есенинских произведений был перевод-перепев из Шевченко – в 1914
году, памятном году столетнего юбилея Тараса Григорьевича. «Что это было, отзыв-
чиворсть к гению крестьянского корня или протест против официальных запретов
празднования его юбилея? – спрашивает И. Драч. – Или то и другое вместе? Этот
факт не может не согревать души, особенно сегодня, в дни есенинского юбилея».
И.Драч опять -таки напоминает, что прекрасный украинский лирик Владимир
Соссюра ещё в далёкие 1920-е годы «много переводил из стихов рязанского самор-
одка и во многом был близок ему откровенностью лирического разговора, чист-
отой своего поэтического дыхания». Один из «блистательных прозаиков» Юрий
Яновский, начинавший как поэт, был одним из первых переводчиков Есенина на
украинстий язык. Иван Фёдорович делает
важное уточнение: в пятом томе собрания сочинений Ю. Яновского он на-
шёл стихотворение о Есенине, созданное ещё в апреле 1925 года. «Синим
сном и медовыми сотами осталось и для нас, станет и для будущих читателей
все удивительное творчество великого русского лирика», - итожит И.Ф. Драч.
Сергей Есенин и Кавказ… Эти высокие понятия неотделимы друг от друга,
полагает чеченка Раиса Солтмурадовна Ахматова. Понятия эти стали
впечатляющим символом братства и единства народов. Всемирно известный
цикл стихов, созданных поэтом на Кавказе, уже многие годы живёт в сердцах
человеческих и не перестаёт восхищать умы, радостно тревожить чувство
прекрасного. Есенинская поэзия будто лучисто-яркие звёзды на небосклоне
многонациональной литературы Кавказа. Жизнеутверждающая и самобытная
лира Есенина звучит на чеченском и ингушском языках… Как дань любви и
уважения горцев великому русскому поэту. «Сквозь расстояния мы видим ме-
чты, обращенные к светлому разуму, - уважительно констатирует Раиса Солт-
мурадовна, - В его стихах меня, женщину гор, чарует величие и чистота челове-
ческих чувств. И если я стала чище и возвышеннее в своих помыслах, если я по-
знала силу слова – то этим я обязана его светлой и задумчивой Поэзии». Часто
в отчем краю, на берегу шумного Аргуна, у древних башен, сотворённых её
предками, поэтесса мысленно уходила в волшебный мир, созданный Есениным.
Завидна судьба поэта («Его пленительная вершинная лира не перестаёт волно-
вать сердца благодарных потомков, поэтический подвиг Есенина озаряет чело-
вечеству путь к красоте, к высоким помыслам. Низкий поклон великому сыну
России!»).
За есенинской строкой… За строкой книг о Есенине… Кайсын Шуваевич
Кулиев (1917-1985), самобытный балкарский лирик, во вдохновенно-пафосном
эссе «Любовь и боль Сергея Есенина» (1973) убежденно заявил: «Сергей Есенин
– целая эпоха в русской литературе, одно из самых самобытных, оригинальных,
неповторимых её явлений. И, разумеется, он должен был быть именно таким, ка-
ким мы знаем его теперь, когда все ложные оценки остались позади, а время очис-
тило его светлое имя от всего случайного и наносного, от дешевых легенд и ме-
щанских сплетен». К сожалению, желаемое, алкаемое страстным поклонником Есе-
нина не совпало с сурово-коньюнктурными реалиями конца ХХ-начала ХХ1 вв.
Одна из благородных задач будущего Есенинского Дома в Москве - всемерно
способствовать тому, чтобы ложное, случайное, наносное не затмевало подлинно
-прекрасного, воистину разумного, доброго, вечного.
«Поэзия Есенина ценна и неповторима именно такой, какая она есть, - с её вели-
кой искренностью, самостоятельностью. Он выразил эпоху, в которую жил, сове-
ршенно самобытно, - констатировал балкарский классик. – В его творчестве заме-
чательно и радостное и горестное, потому что то и другое остается живым выра-
жением живой жизни, самой действительности с её противоречиями и трудностя-
ми, глубоким и редким человеческим документом, беспощадно правдивым и иск-
ренним, радостью и болью человеческой души, характерными для времени поэта
– сложнейшего периода в истории России и всего мира…».
Как мы убеждаемся, помещенные в экспозиции будущего Есенинского Дома в
Москве весомые и философско ёмкие суждения Кайсына Шуваевича будут с ин-
тересом восприняты и вузовским работником, и библиотекарем, и культуроло-
гом, и курсантом-соискателем, и студентом. «Каждый раз я открываю книгу Сер-
гея Есенина с каким-то особым чувством. С таким чувством, должно быть, ступа-
ют на родную землю после долгой разлуки с ней, переступают порог отчего дома,
смотрят в лицо и глаза матери, вернувшись после длительных скитаний, с таким
чувством произносят имя любимой женщины и единственного ребёнка, - говорил
Кайсын Кулиев. – Во мне постоянно живёт особая нежность к Есенину и призна-
тельность ему. Я люблю его стихи, как горы и деревья моей земли, как ее цветы и
колосья, как лунный свет на скалах моего Чегема и крышах родного аула, где мать
качала мою колыбель, когда крупные звезды смотрели на нашу саклю и лунный
свет освещал плуг и гриву коня моего отца. Сергей Есенин – лирик из лириков. Он
настоящий – вот, по-моему, самое подходящее для него определение. Даже в име-
ни его есть что-то светлое и свободное. Несмотря на все трагическое в его поэзии и
на горький конец пути, его имя легко и хорошо произносить, будто это лучшие сло-
ва сердечной песни».
За окном вечереет.
Туманно.
Как лавина, нахлынула грусть.
Снова томик заветный достану
И к страницам его прикоснусь.
Покоряя своим откровеньем,
Излучая загадочный свет,
Разговор начинает Есенин,
Ясноглазый российский поэт.
Спит за окнами город мой –
Нальчик.
Вьётся дум бесконечная нить.
А рязанский доверчивый мальчик
Мне торопится сердце открыть.
Обозначены четко вершины,
Отливают в ночи белизной,
И не мальчик уже,
А мужчина
Говорит откровенно со мной.
В этой искренней, доверительной исповеди Максима Геттуева и его
лирического героя – глубокий смысл. Есенин дорог. Есенин жизненно
необходим:
И тревожное,
Светлое имя
Шелестит,
Как весною трава.
Увлеченный мечтами своими,
Отыскать я надеюсь слова,
Чтоб мой край,
Величавый и милый,
Так же страстно и нежно,
Как он,
Мне воспеть!
Ведь с такою же силой
Я в родимые горы влюблён!
