Мне интересны почти все мои современники, но любовь моя к ним по-чеховски требовательна и трезва. Не время восхищаться проблесками дендизма и бесполезными порывами, чья несостоятельность и бесперспективность была очевидна самим этим людям, страдавшим и от разобщенности и от жажды общения одновременно.
У Чехова тревожный лиризм самовыражения то и дело переходит в тупиковую замкнутость постылого круга лиц, которые гнетут и возмущают «аутсайдера», поскольку его позиция позволяет ему видеть, чем они могли бы быть и чем они должны, вынуждены стать.
Эта пропасть между возможностями человека и немыслимостью их реализации чудовищно электризует драматизм положения обыкновенных людей, которые мало что могут сделать, но слишком многое понимают.
Я неспроста начал с пародии на реферат или критическую статью, каких множество затерялось в отечественной периодике, поскольку разговор у нас будет о людях из прошлого. О тех, кого так точно обозначил одной фразой покойный Кшиштоф Кленчон: «Мы из Двадцатого Века».
Да, мы оба оттуда – и я, и месье Поль, которого не следует путать с героем славной кинокомедии «Хорошенькое дельце».
Феномен соглядатая, волею обстоятельств, фиксирующего чьи-то взлеты и падения, в избытке обыгран большими писателями. Тут вам и увековеченный Эдгаром По Вильям Вильсон (одна из лучших ролей Делона в кино), и мистер Астлей в «Игроке» Достоевского, и жуткий своей хрестоматийной доступностью Незнакомец, добивающий рассудок Арбенина словами «послушай, ты убил свою жену!..»
В отличии от строгих фантазий великого По, моя история напоминает коллаж из газетных вырезок, вроде тех, что любила наклеивать в отдельный альбом лживая психопатка Зош Машин из фильма «Человек с золотой рукой», но есть в ней и другие «неслучайные случайности», например: концерт «Лед Зеппелин» под открытым небом солнечной Калифорнии, и предшествующий ему диалог двух отщепенцев под куполом эстрады-ракушки в парке Металлургов, в двух шагах от Днепрогэса. Крепкий афоризм Челентано, сказанный по-русски голосом Рудольфа Панкова: «Где был счастлив – туда не возвращайся», почти совпавший по времени с выходом фельетона «Дым отечества», где особый акцент был сделан на баловство детей в раннем возрасте, ибо, согласно советской мифологии, мальчиков травмируют и портят не деспотичные мамаши из американских триллеров, а сердобольные мачехи-мещанки с помощью импортных излишеств.
В Америке из испорченных детей вырастают серийные убийцы, у нас – изменники Родины.
Найдется в ней несколько смертей и грубых провокаций с последующим покаянием в духе картины «Кольцо из Амстердама», а также два самоубийства основных медиумов-очевидцев: одно – довольно быстрое, при помощи наркотиков, второе – затяжной прыжок под куполом алкогольного парашюта, который с такой легкостью умели раскрыть мои друзья, опять же, из двадцатого века.
Так что же все-таки необычного в этом интригующем синопсисе, поинтересуется читатель, которому давно пора это сделать – что?
Пожалуй, только одно – место и время наших встреч. Провинциальный город, где слишком много рабочих и крестьян, которым некогда и незачем отслеживать феномен неслучайных случайностей. Честное слово, я до сих пор не могу сказать точно, сам ли я включил тогда телевизор, или он уже работал, когда я вошел в комнату. Дома, кроме меня, никого не было – дед мой умер три года назад, мать еще не пришла с работы, а бабка лежала в больнице…
Часы моей спутницы показывали полночь, в пустом салоне трамвая было светло. Мы весь дней с двух часов гуляли на поздней свадьбе у знакомой художницы. К столу подавали только «столовое» самой дешевой марки – сухой закон, а криво установленный проигрыватель то и дело заедал или сбрасывал диск горбачевских битлсов «Вкус Меда».
Ближе к ночи гости решили рвануть в Крым, но до вокзала смогли добраться единицы – сухое вино приходилось закусывать котлетами из кулинарии. Мы с подругой ехали посмотреть, чем же все это закончится. Была суббота.
На остановке перед кафе «Золотой ключик» в вагон поднялся джентльмен южного типа – вылитый Крис Кристофферсон.
В темных, несмотря на поздний час, очках, поношенном джинсовом комбинезоне с тяжелой пряжкой на ремне, и в коротких сапогах с широким голенищем. Он словно только пересел в общественный транспорт с большущего грузовика, который он бросил на хайвее.
Пассажир огляделся, словно попал не в трамвай, а в питейное заведение какого-нибудь «Джо», и пробормотав в бороду английское ругательство, уселся впереди нас, однако вскоре сошел, рисуясь, на следующей остановке.
«Поль» снова в образе, подумал я, пытаясь определить по выражению лица, знакома ли с ним моя дама. Из его дефиле по ночному трамваю мог бы получиться безупречный скрин-тест.
Вещи были не новые, зато настоящие – для нашей сумеречной зоны деталь немаловажная. Присылают.
Значит, связь восстановлена.
Он отяжелел, раздался в плечах, но по-прежнему продолжал выглядеть человеком, которого коснулась волшебной палочкой фея Америка. Что ж, удачи тебе… Витя.
Нет, не «Игрок», и не «Вильям Вильсон», а малоизвестная вещь диссидента-авиаугонщика Эдуарда Кузнецова с простым названием «Русский роман» куда больше подходит в качестве аналога моей истории.
Главный герой у Кузнецова, отсидев срок и выйдя на свободу, не подозревает, что его давно превратил в литературного персонажа некто, пишущий о нем роман-хронику, «Дмитрий Несчастный».
Девяносто процентов зарубежной поп-музыки было адресовано двенадцатилетнему слушателю, а это значит, что человек, продолжающий исследовать её «глубины», когда ему под пятьдесят, умышленно играет в недоразвитого. И лишь условные десять процентов, будучи «заражены нормальным классицизмом» требуют живости зрелого ума и рассчитаны на многократное переосмысление.
Поль был первым в моей жизни случайным собеседником, от которого я услышал пару вразумительных слов о положении в западном шоу-бизнесе. Он появился на «балке» неожиданно и без пластинок, мы разговорились из-за пустяка и беседовали совсем недолго, так и не представившись друг другу.
Познаниями он не щеголял, примеры приводил самые банальные, но в оценках был очень точен. Дважды проявил смелость суждений, обозвав Криденсов «конъюнктурщиками» и похвалив Донну Саммер, которой предсказал блестящее будущее.
Человека свободных взглядов, в отличие от манерного дикаря, почти всегда можно безошибочно распознать по самым простым вещам. Фетиш номер один для семидесятых, причем по обе стороны Железного Занавеса, это, конечно же, обувь.
Платформы делали сексапильными самые неудачные девичьи ноги, а неказистым подросткам придавали осанку рок-звезд.
Вместо этих плебейских котурнов Поль носил в меру поношенные остроносые туфли без каблуков, чей цвет и фасон напоминал спрыснутые лаком лайковые перчатки. Такой же продуманной была и стрижка его волос средней длины.
«Какой породистый юноша! – говорят про таких дамы особого рода, иногда с грустью добавляя: Ему будет трудно в этой стране».
Передо мной стоял типичный представитель чисто советской масти «зареченских женихов» – молодых аферистов, мечтающих бежать отсюда при помощи брака с иностранкой. Причем не просто покинуть страну навсегда, но сохранить возможность с пижонским видом в нее возвращаться и дразнить, приводя в бешенство вечно отсталых от моды аборигенов, необычными башмаками и цацками, всех подряд.
Бурный романа с американкой явно пошел ему на пользу в смысле стиля. Поль не играл свою роль – он уже жил в ней. Достаточно посмотреть тогдашние фотографии писателей в изгнании – выданные им по талонам «фирменные» шмотки все равно сидят на «критиках режима» как вывезенное с собою на чужбину местечковое барахло.
«Индпошив? Фасончик? – Накось, выкуси!»
У таких парней никогда не спрашивают документы при входе в посольство, унизительно тормозя центровых модников, разодетых как какаду.
Собственное будущее, в отличие от дальнейшей судьбы Донны Саммер, Поль представлял себе не очень четко.
Телевизор работал на полной громкости. После анонса с тревожной музыкой (по-моему, это был фрагмент Supernatural) на экране возник молодой ведущий с прической под Евгений Мартынова и сильным украинским акцентом.
Он сходу заговорил о холодной войне, об изощренных методах идеологических диверсий, от которых один шаг до практического вредительства. Пропаганду чуждых нам ценностей он обозвал «хитроязыкой». После этого нам показали человека, едва не ставшего агентом ЦРУ, и я тут же опознал в нем моего собеседника в майском парке Металлургов, хотя с той поры минуло восемь лет.
Все сходилось и совпадало, подчиняясь болезненной логике кошмарного сновидения, реплики диктора-идиота лишь подливали масла в огонь: «Друзья называли его Полем-джентльменом, а ему хотелось быть Полем-бизнесменом», и так далее в том же духе.
Приблизительно на двадцатой минуте к ведущему присоединился эксперт из «института современных течений», пожилой чекист, чем-то похожий на Бориса Карлова в фильме «Черный кот», и они вдвоем продолжили вивисекцию несчастного Поля-джентльмена.
Разве он не в Америке? – машинально изумился я, набирая номер приятеля, с просьбой записать повтор этой передачи на обычный магнитофон.
Запись была сделана, и мы отвезли ее в Москву, однако столичным правозащитникам было совсем не до злоключений провинциального жиголо.
Если сумел улизнуть, то, спрашивается, какого черта попёрся обратно, не имея гражданства США, и, тем более, зачем посещать кабаки, кишащие злопамятными и завистливыми неудачниками?
Предупреждали ведь: «Где был счастлив…» Итак, после «дыма отечества» времен подарившей ему свободу брежневской разрядки, при Андропове Поль удостоился персональной телепередачи и еще одной статьи, будучи временно лишен свободы по собственной глупости.
Сюжет был прост – посетители «кафе», рядовые советские граждане, возмущенные вызывающим поведением заокеанского гостя, сделали ему замечание, и тогда он бросился их избивать, якобы приговаривая: «Ты подохнешь в своем Союзе!» По крайней мере, так и утверждал соплеменник Аграновича, неонацист Шлецербах.
По телевидению Поль согласился выступить под угрозой второго срока. Освободился без проблем. Впечатления от тюрьмы самые мрачные. Чем занимается? – Ходит по ресторанам, знакомится с чувихами, он же теперь у нас знаменитость, и, похоже, прикидывает, как бы снова свалить «туда». В общем, резидент заплатил за ошибку сполна.
Боже, как сияют венцы, как банальны концы… А так, в принципе, все правда – и «цеппелинов» живьем повидал, и чернокожий мэр пускай небольшого, но калифорнийского городка собственноручно вручал «парню из нашего города» флаг, который когда-то висел на самом Капитолии.
Трудно поверить, но один и тот же человек разбивал сердца американских невест, а потом изображал исполненную раскаяния обезьяну в телевизионном вертепе у двух упырей с красными книжечками!
Внезапно вдруг у нашего Поля оказалась масса знакомых среди моих подопечных: пьяница Стоунз, не скупясь на подробности, описывал сексуальные предпочтения знаменитого земляка, Петя Негр с благодарностью вспоминал, что впервые услышал у Поля диск Дженис Джоплин, а демоническая Виктория с мрачным азартом гадала, кто умрет раньше. И все они, оказывается, были знакомы давно, знали друг друга с конца шестидесятых.
Настал черед Азизяна – ядовитым голосом, поминутно высовывая длиннющий, как у Джина Симмонса, язык, он рассказал мне, что в одной забегаловке некий странный тип вдруг пристал к нему с вопросом, «где бы сейчас послушать нормальную старую музыку?»
На что Азизян ему ответил, что во всем городе есть только один такой человек, но таким, как ты, у него делать нечего. И тогда незнакомец поведал Азизяну свою невероятную историю, зачем-то называя себя иностранным именем.
Я сразу сообразил, каким, и не ошибся. Судя по всему, одиночество обособленных людей в нашем обществе приблизилось к критической точке, когда справиться с ним самостоятельно, а тем более, упиваться им, человек уже не в силах.
Выдумать эту встречу без посторонней помощи во всех подробностях Азизян, при всех его медиумических задатках, не смог бы – мы никогда не говорили с ним об этом человеке. Я не поверил ему до конца, с горечью махнув рукой: зря, мол, не привели его ко мне.
Примерно два года спустя, Азизян опознал Поля в очереди за билетами на речной катер в сторону Садов Запорожстали, всегда казавшихся мне садами Прозерпины.
В тот раз человек, похожий на Поля, был без бороды, в обычных оптических очках с прозрачными стеклами, и мне показалось, что все эти годы мы говорим о совершенно разных людях.
Началась перестройка – до концертов «Лед Зеппелин» в Садах Запорожстали было еще далеко, но гастроли Яна Гиллана и «Назарет» были уже не за горами. В чешском прокате сиквел «Ошибки резидента» назывался «Резидент имеет шанс». Сумеет ли он им воспользоваться? – подумал я без прежнего интереса, разглядывая садовые или кладбищенские принадлежности в сумке у ног постаревшего героя этой скучноватой в сущности истории.
Живые люди тоже, вероятно, кажутся обитателям Садов Прозерпины потусторонними призраками, слишком упитанными для мира теней, где тоже есть своя жизнь.
Что именно хотело сообщить мне привидение в полуночном трамвае, я так и не узнал. Я не Гамлет, а «Поль» совсем не тень моего отца, отравленного дядей.
И, тем не менее, эпилог в деле Поля-джентльмена писать приходится мне.
По законам жанра в досье должна быть фотография, подтверждающая, что вся эта история не подтасовка, не вымысел и не плод авторского воображения, что все это зачем-то было на самом деле, и лишь имена некоторых фигурантов нам пришлось заменить на подчас довольно странные прозвища.
Почему-то все мои попытки творить добро, всегда заканчивались, нет – не катастрофой, а попросту ничем.
Никто не перевоспитывался, не становился умнее, но никто и не погибал в результате моих искренних и бескорыстных усилий. Все оставалось на прежнем месте, как заедание на пластинке, длиною в миллион часов…
P.S. Журналист Майданник, создатель эпохальной передачи, кажется, стал первым послом незалежной Украины в Израиле, которому когда-то угрожал «ядерным возмездием».
