Авторский блог Василий Шахов 17:02 13 июля 2018

Судьба Отечества: трагедия русского таланта

"Да ведают потомки православных земли родной минувшую судьбу..."

СУДЬБА ОТЕЧЕСТВА: ТРАГЕДИЯ РУССКОГО ТАЛАНТА

«- А вот я тебя, Михаил Иваныч, выучу сейчас письму! У меня ты, братец ты мой, петухом сейчас запоёшь!-растягивает вожак, принимаясь огромной дубиной писать по широкой морде несчастного зверя.

- Вон оно, ребята, как писать-то нашего брата учат! – с хохотом кричит толпа.

- Это вот: аз; а это вот: буки, запомнил? – Медведь ревет и яростно показывает свои белые зубы и красные десна.

- Вот он, забавник какой, - удивляется народ, - осерчал.

- Дедушка! Чему этио медведь засмеялся?- наивно спрашивает у деда белая головка…

…льняной внук упорно бежал за дедом до черной. Из обгорелого дерна сляпанной кузни. Которая одиноко торчала на самом краю села. И с горькими слезами спрашивал его6

- Чему, дедушка, медведь смеялся, когда его писать учили?.. …Я ведь ничего! Я ведь, дедушка, спросил только у тебя:от чего он смеялся? Он его так-то дубинкой ошарашивал, а он смеялся…»

А. И . Л Е В И Т О В. «ДЕРЕВЕНСКИЙ СЛУЧАЙ».

……………………………………………………………………………………….

Георгий Плеханов узнал о кончине писателя-добровца из «Саратовского листка». Вспомнилась левитовская «Степная дорога днём». Автобиографический герой, в котором угадывается «бывшего города Доброго пономаря Ивана сын», идёт по придонской степи. Исповедальная беседа с Теокритовым, тоже решившим «махнуть» в Москву. Левитовский повествователь говорит о тех, кто пробудил мятежные порывы в сердце юного степняка: «Разве не знаешь: Кольцов, Никитин, земляки ведь твои, славу себе приобрели…»

Вспомнился Плеханову левитовский «народный заступник» на степной придонской дороге: «Иду я и думаю, думаю и иду.

Мир вам! Мир вам, добрые, бедные люди, обставлявшие некогда мою бедную детскую жизнь! Мир тебе и покой, бедная родная сторона моя! Давно я покинул тебя, потому и не знаю, как живут опять твои дети, но как они тогда при мне жили, я знаю и теперь говорю: мир вам, добрые, бедные люди! Мир тебе и покой, бедная родная сторона моя! Как люди, некогда жившие на тебе, знаю я, нуждались в покое, хоть бы даже в смертном, как они говорили, так иты, помню я, нуждалась тогда в нем и, может быть, даже и теперь ищешь его… Всё та же ты степь! Вот довольно ясно показались мне долины и косогоры, испещренные хлебами, единственным богатством твоим; по сторонам дороги забелели церкви, замелькали кресты колоколен, а около них мрачно рисуются слитные, растрепанные массы крыш из почерневшей соломы, развалившиеся, закоптелые избы без окон, без труб, подпертые со всех сторон кольями и безобразно заваленные, с укрепляющею, надо полагать, целью, серым навозом.

Да, по-прежнему наводят на душу тоску самую гнетущую уродливые и, как будто, хворые норы степных обитателей. Такими же сирыми кажутся они и так же беспомощно выглядывают из-за навоза их маленькие слепые оконца, как вот эта ватага калек, слепых и хромых, которая сейчас встретилась со мной, усиливаясь холодком доползти и дохромать на сельскую ярмарку за куском насущного хлеба…»

Музыкально-психологическая проза Левитова… Лирическое повествование о степной песне, так накрепко связанной с поэзией земледельческого труда, с горем и упованиями степняков:

«Вижу, вижу я теперь, что все та же ты, степь, что все так же ты нуждаешься в покое и мире, как и при мне ты нуждалась в них, потому что заслышал я сейчас жалующуюся, скорбную песню твою. Не прибавилось, должно быть, радостей тяжкой доле степной, не прибавилось веселья и в песне -

«Ой, вали валом! Ой, вали валом

Из-под каменя вода», -

тоскует, как горлица, эта песня - и по всей ширине степи разносила звонкая утренняя заря жалобный припев: «о-ой, из-под каменя вода»!

По степным сказаньям, так, зачуяв несчастье дома, доможил, его заботник и покровитель, стонет и плачет в глухую одинокую полночь…»

Георгию Плеханову была хорошо знакома народно-крестьянская демонология. Гудаловские и добровские доможилы предрекали и оплакивали людские погибельные

страсти, военные нашествия, пожарища, эпидемии, засухи-голодовки. Понятен и сердечно близок был ему философско-психологический «сказ» автора «степного очерка»:

«…Я остановился и слушал эти рыдания по степному, почти общему, горю. По всему полю тяжким стоном стояли они, и, слушая их, мне казалось, что им мало этого поля; я желал, чтобы слезы, вызвавшие их, рекой многоводной зашумели по всему лицу земному,

потому что плакала ими неутешная мать. «Стоит мать», говорит песня, «у подгорного придонского ключа и ведет с ним такую речь: каким бы шумным валом, ключ, ни валила вода твоя из-под камня, все ей не заглушить моего лютого горя. Моего вдовьего, последнего сына мир отдал в солдаты, а дочь, по барскому приказу, увезли в новые деревни, в Самару. Мне сказали: снаряди свою дочь в дорогу. Ее барин посылает в свои новые деревни, в Самару, а то там, говорят, невест нет, а я говорю и плачу об том, что ей там женихов нет. Давно уж я, вспоминаючи свой последний конец, просватала ее за милого жениха, чтобы навсегда быть ей в родимых местах. Знать придется мне умереть одинокой, без детушек, знать некому будет сделать мне вдовий гроб. Обрушится после меня большая изба наша, дедом из толстого леса срубленная, крапивой зарастет огород, и на нашем родимом, насиженном месте ляжет унылая пустошь»…

Много таких материнских жалоб и воплей отнесли донские, ключами подпитываемые, волны к далёкому морю, к братьям и сёстрам, высельщикам степным...

«…увезли в новые деревни, в Самару…» Народовольцы и землевольцы как раз в этих местах, под Самарой-городком, под Саратовом, организовывали позднее свои общинно-кооперативные содружества.

2.

ТРАГЕДИЯ РУССКОГО ТАЛАНТА: СУДЬБА ЛЕВИТОВА

«Если ум измерять аршином лавочника - способностью устраивать и «проводить» свои дела, то, разумеется, Левитов окажется совсем глупым человеком… Но если посмотреть на предметы не с куриной точки зрения, но с точки зрения более высокой, более открытой, то Левитов нам явится иным… Он вышел из деревни, можно сказать, из народа - и всю

жизнь, до гробовой доски, он любил этот народ всем сердцем, всей душой. Все помыслы его посвящались народу, и в нём самом всю жизнь сказывался простой и симпатичный русский человек… стойко, неуклонно шедший к своей цели, обрывавшийся, спотыкавшийся, получавший удар то с той, то с другой стороны за своё упрямство и всё-таки изо дня в день ведший «свою линию». Про него можно сказать: «Вот - человек, несмотря на все грустные перипетии своей жизни, сохранивший в себе «душу живу». Зато толпа молодёжи провожала его на кладбище… Земля наша может гордиться, что в ней родятся такие люди, как Левитов, и подобные ему. И уж, разумеется, не их вина, если большая часть их талантов тёмною ночью зарывается в землю чьей-то неведомой рукой…»

П. З А С О Д И М С К И Й.

…Хоронили Левитова на средства, собранные московскими студентами и литераторами. На Ваганьковском кладбище студент Щербаков произнёс прощальное слово: «Ещё две-три лопаты мёрзлой земли и навсегда закроется для нас гроб человека, жизнь которого да послужит нам, хоть и горькой и трудной, но тем не менее честной программой честного бескорыстного труженика обществу. Он угас; но угас любя, до последнего своего движения, до последней мысли своей. Не оставил ты… ни домов с зеркальными окнами, ни поместий богатых; тебя провожают не кареты с гербами, - но тебя проводили и теперь глядят на могильную насыпь твою люди, которым ты своею жизнию указывал такую же честную дорогу в будущем…»

На небольшом деревянном обелиске сделали надпись: «Алексанедру Ивановичу Левитову, изобразившему горе сёл, дорог и городов. Блаженны алчущие и жаждущие правды».

3.

СУДЬБОНОСНАЯ ЭПОХА ШЕСТИДЕСЯТЫХ ГОДОВ

Максим Горький именовал разночинцев-народников «младшими богатырями русской литературы». Метафорическая горьковская оценка их дарований, их вклада в отечественную культуру справедлива.

Это были необычайно талантливые люди, люди судеб трудных, драматических.

В автобиографических «Лирических воспоминаниях Ивана Сизова (Характеристика трёпок, получаемых нашими молодыми ребятами при их вступлении в жизнь)» Левитов воссоздаёт атмосферу того всеубеждающего времени: «Мощно дрыхнувшая глушь тревожно загрезила в это время. С болезненным стоном она отмахивалась от чего-то, а между тем Петербург и Москва открыли в это время частый ружейный огонь, чтобы им окончательно разбудить глушь… Послышались голоса, созданные богом не быть гласами вопиющих в пустыне… От грома уст Пушкина и Гоголя, Лермонтова и Белинского сразу, без необходимых потяжек и зевоты, глушь встала на ноги и пошла…»

Многоаспектно и колоритно рисуя картины предреформенной России, Левитов раскрывает «роковые законы тёмного царства». бичует «барское хамство и хамское барство», всех этих Дубовых Лип, Коровьих Слёзок, Малых Лошадьев, Перегноищевых, Развихляевых, затерявшихся в степных просторах и слушающих «могучий страдающий шопот» полей, деревень и посадов.

* * *

Автобиографический герой Левитова в цикле художественно-документальных импровизаций дал эмоционально-исповедальную характеристику эпохи 50-60 -х годов: «…мощно дрыхнувшая степная глушь

тревожно загрезила в это время… Послышались голоса,

созданные богом не быть гласами вопиющих в пустыне.

От грома уст Пушкина и Гоголя, Лермонтова и Белинского сразу, без необходимых потяжек и зевоты, глушь встала на ноги и пошла… …Я даже, по физической природе своей несокрушимый плебей, ощутил в сердце моем какую-то мучительно восторгавшую радость; в мою голову ударил откуда-то летучий, но светлый луч убеждения, что мне неминуемо нужно быть т а м… потому что т а м битва… и я пошёл… Никакие, даже самые толстые палки не выбили из меня этого решения, подсказанного мне всеубеждающим временем…»

В 1884 году вышло двухтомное собрание сочинений А.И.Левитова со вступительной статьей известного прозаика-народника Ф.Д.Нефедова. Монографическую статью «Александр Иванович Левитов» (стр. У - СХХХ1Х) Ф.Д.Нефёдов начинает оценкой эпохи: «Вторая половина пятидесятых годов и начало шестидесятых Х1Х века в истории России и истории умственного развития нашего общества займут в высшей степени любопытные и поучительные страницы.Это было время пробуждения общественной мысли, сознания вековых заблуждений и зла и, вместе с тем, страстного

искания идеалов со стороны лучших людей того времени. Во главе движения стал царь, по воле которого разбились железные цепи рабства, рухнул старый отживший строй и начался новый период в жизни всего

русского народа.Отмена крепостного права и другие реформы,последовавшие за крестьянскою, призывали к деятельности общественные силы, открывали для всего юношества, без различия званий, широкий путь к образованию и намечали, в перспективе, дальнейший ход

развития нашей гражданственности. Все, что было тогда молодого, свежего и бодрого, - все это с пламенным восторгом отозвалось на призыв верховного вождя России и спешило приняться за дорогое всем дело и работать, не зная устали,с тем, чтобы провести в жизнь новые и гуманные начала, положенные в основу реформ Царя-Освободителя…»

Ф.Д.Нефёдов использует метафоры, сравнения, чтобы ярко и зримо воссоздать великую эпоху: «То было какое-то особенное время… Точно, после бесконечно-долгой и страшно суровой зимы, снизошла вдруг на русскую землю пленительно-кроткая, вся сияющая и тёплая весна: природа мгновенно освободилась из-под снежного савана и ледяных оков, разлилась повсюду горячая жизнь, и затрепетала она в каждой былинке, в каждом цветке… Ожила и воспрянула Русь, исполненная неведомых сил и

мощной энергии, светлых надежд и веры в своё будущее…»

Реформационное движение охватило все стороны общественной деятельности, Оно естественно отозвалось и на литературе…

4.

ТРАГЕДИЯ, ОТНЮДЬ НЕ ОПТИМИСТИЧЕСКАЯ

«Что же теперь со мною будет?.. черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом! Весело, нечего сказать…» Н.Н. Пушкиной. 18 мая 1836 года. Изщ Москвы в Петербург.

«…А Петр Великий, который один есть всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал...»

(Из письма А.С. Пушкина Петру Яковлевичу Чаадаеву).

…ТРАГЕДИЯ РУССКОГО ТАЛАНТА… Под таким названием предполагается выпустить несколько очерков из истории государства Российского, истории отечественной культуры. Хотелось бы привлечь внимание к биографиям, личностям и судьбам незаурядных русских талантов, ныне незаслуженно забытых…

В своё время в архивно-библиографических собранях (столичных и губернских) мне посчастливилось обнаружить уникальные материалы, связанные с биографиями талантливых авторов 60- 70-х годов Х1Х века (Помяловский, Решетников, Слепцов, Гл. и Н. Успенские, Левитов, Воронов, Курочкин, Суриков, Кафтырев, Козырев, Григорьев, Максимов, Соловьёв-Несмелов).

У Н.А. Соловьёва-Несмелова есть статья под выразительным названием «З А Б Ы Т Ы Е». Намереваясь рассказать о жизни и творчестве целого ряда беллетристов из народа (А.И. Левитов, Д.Н. Кафтырев, С.Г. Григорьев, М.А. Воронов,), Несмелов просил Ивана Захаровича Сурикова помочь ему найти их фотографии:»…иначе не выйдет в свет моя статья, известная тебе «Забытые»… нужно добыть к ней карточки сих забытых… У тебя должны быть карточки Д.Н. Кафтырева и С. Григорьева, Левитова тебе легче там достать, чем мне тздесь, посмотри и М. Воронова… Ради бога, друг, похлопочи и ради этих ЗАБЫТЫХ (выделено Несмеловым – В.Ш.), т.е. их памяти и ради меня и ради той идеи, которую провожу я в моей статье». К сожаленью, благородное начинание почтить память «друзей-братьев» не увенчалось успехом. Фотографии рано ушедших из жизни писателей не былии найдены. Горечью и болью пронизаны строки письма Сурикову от 23 сентября 1877 года: «Да, истинные горюны они, их забыли и родные и друзья, которые даже, верно, сочли лишним и карточки-то захватить вовремя. Обидно это…».

В «Саратовском листке» Несмелов опубликовал очерк о Кафтыреве «Новая страничка с свежей могильной надписи». Очерку этому он прпедпослал эпиграф из стихотворения Курочкина: «Станем мы в мыслях считать Смерти обличье за дрёму, Мёртвому другу желать Доброго сна, как живому». Смерть тридцатилетнего друга и собрата по перу наполняет его сердце горестными мыслями о «существах, близких нам по жизни, стремлениям, неизбежным треволнениям в «злобе дня».

5.

******«Родная Русь, много таится в тебе непочатых сил…»

******«Родная Русь, много таится в тебе непочатых сил и из твоего талантливого юного духом народа много ещё впереди выйдет и истинных поэтов, и художников., и мыслителей. И теперь уже немало ты дала людей таланта – бодрых силою, честных делом, мыслью, речью, а дальше, дальше за тобой, как необозримы твои степи, дебри и леса, необозримо твоё великое будущее и не умирающие надежды - надежды твоих лучших людей!.. …и много славных, дорогих имён русской чуткой мысли пришли и сказали своё горячее слово, - удовлетворенно констатирует он, - сказали, что жив русский народ, жива и сильна его речь, и есть что сказать ему, что духовные богатства его обильны; спал он духовно долго, но вот с этими яркими звездами своих мыслей, своего духа, он проснулся…»

Н.А. СОЛОВЬЕВ-НЕСМЕЛОВ. «Памяти И.З. Сурикова».

«Славной книжкой» назвал Максим Горький левитовский художественно-очерковый сборник о Москве и её окрестностях.

Московской теме посвящены многие левитовские произведения («Московская тайна», «Московские уличные картины», «Московский профиранец», «Московские комнаты снебилью», «Крым», «Грачовка»).

Солидные журналы того времени охотно предоставляли свои страницы для левитовских «Фигур и троп о московской жизни», «Очерков из московских нравов», «Московских фельетонов». Психологические и философско-лирические зарисовки Левитова имеют жанровые «московские» обозначения: «Девичий грешок» - «из жизни московских мастериц»; «Ни сеют, ни жнут» - «из жизни московского пролетариата»);

«Хорошие воспоминания» - «очерк из московских нравов»; «Перед Пасхой» - «московский фельетон». Смерть прервала работу Левитова над

очерковой повестью «Всеядные», имевшую жанровый подзаголовок «картины подмосковной дачной жизни».

…«Теперь о Левитове никто не знает, не помнит, а он был когда-то в первых рядах русской литературы и был не случайно, а с полным основанием, хотя талант его не развился даже и в десятой доле должной меры» - писал Иван Бунин. Весьма примечателен такой факт:

в девниковых записях Ивана Алексеевича зафиксировано, что 24 июня

1941 года он перечитывал сочинения А.И. Левитова. Что привлекло его в левитовских произведениях в те трагические дни начала вражеского вторжения в Россию? Видимо, «Степные очерки» - лирическая, «музыкальная» проза о Подстепье, родных Бунину и Левитову местах, о «загадках русской души». Вот, например, рассказ «Сапожник Шкурлан» (1863), раскрывающий «тему Севастополя». Шесть могучих сыновей вырастил Шкурлан, прозвища им дал в честь героев минувших сражений: «одного он князем Кутузовым звал, другого Паскевичем, третьего Дибичем». В тяжёлую годину, «как раз перед Севастополем», привёл отец своих сыновей («Иду, говорит, - и я ребят в солдаты отдать всех до одного человека, потому враг на нас идёт многочисленный…). Защита Севастополя стоила жизни сыновьям сапожника; тяжело переживает он потерю: «А горе у него, должно быть, в самом деле велико было, потому истинно, что всеми своими кровями кричал Шкурлан по ночам и будил нас… Будил нас теми своими криками страшными, как голос доможила, когда он «к худу» вещает…»

Чтение Буниным 24 июня 1941 года левитовских сочинений. С думой о России. С думой о Подстепье, к которому неумолимо приближалась война. Левитовские тексты всколыхнули воспоминания («…опять испытал некоторое очарование. И замечательно: с изумлением увидел, что много мест и фраз я помню с тех пор чуть ли не наизусть…»).

Максим Горький называл разночинцев-народников «младшими богатырями русской литературы». Метафорическая горьковская оценка их дарований, их вклада в отечественную культуру справедлива.

Это были необычайно талантливые люди, люди судеб трудных, драматических. Об одном из них проникновенно сказал известный прозаик

П. Засодимский: «Если ум измерять аршином лавочника - способностью устраивать и «проводить» свои дела, то, разумеется, Левитов окажется совсем глупым человеком… Но если посмотреть на предметы не с куриной точки зрения, но с точки зрения более высокой, более открытой, то Левитов нам явится иным… Он вышел из деревни, можно сказать, из народа - и всю

жизнь, до гробовой доски, он любил этот народ всем сердцем, всей душой. Все помыслы его посвящались народу, и в нём самом всю жизнь сказывался простой и симпатичный русский человек… стойко, неуклонно шедший к своей цели, обрывавшийся, спотыкавшийся, получавший удар то с той, то с другой стороны за своё упрямство и всё-таки изо дня в день ведший «свою линию». Про него можно сказать: «Вот - человек, несмотря на все грустные перипетии своей жизни, сохранивший в себе «душу живу». Зато толпа молодёжи провожала его на кладбище… Земля наша может гордиться, что в ней родятся такие люди, как Левитов, и подобные ему. И уж, разумеется, не их вина, если большая часть их талантов тёмною ночью зарывается в землю чьей-то неведомой рукой…»

Литературное наследие Левитова - одно из оригинальных явлений художественного процесса второй половины Х1Х века. Левитов - один из блестящей плеяды «шестидесятников». «По художественному размаху только Успенские и Слепцов идут Левитову под стать», - справедливо полагал критик и литературовед начала ХХ столетия А.А. Измайлов, заявлявший также, что Левитов пишет, «как бы пророчествуя об акварельных тонах Чехова». Левитова называли «предтечей Максима Горького» (А.Скабичевский, Ю.Айхенвальд). «Прекрасно можно отдохнуть душою на милых книгах Левитова, одного из лучших лириков в прозе»,- говорил М. Горький, относивший своего предшественника, мастера образного слова к числу «знатоков души русской», «богатейших лексикаторов», тех, «кто хорошо учит нас».

Новаторская заслуга Левитова - развитие жанра лирического очерка. Богатство поэтической лексики, чуткость к народному слову и образу, ритм, ритмически организованное, почти музыкальное повествование, пафос народного заступничества - всё это привлекало читателя («Аховский посад», «Горбун», «Моя фамилия», «Целовальничиха», «Петербургский случай», «Типы и сцены сельской ярмарки»).

Левитов придавал большое значение «нацеленному» заглавию произведения. Название одной из его книг - «Горе сёл, дорог и городов», наряду с «Властью земли» Гл. Успенского, «Властью тьмы» Л. Толстого, стало ёмкой метафорической формулой жизни России Х1Х столетия.

Левитову присуща особая «отзывчивость» к натуре, складу мыслей, разговорной речи человека из народа; он стремился «заглянуть в сердце мужика». Объясняя своё «пристрастие» к городским предместьям, он говорил: «- Ах, какой там милый народец проживает!.. Лик божий, кажись, давно утерял, давно уж он весь от жизни измызган и заброшен за забор, как бабий истоптанный башмак, а эдак вот проживешь с ним, побеседуешь по душе, ан там, на глуби-то, внутри-то она и светится, как светлячок, душа-то божья и мигает…».

«Бывшего города Доброго пономаря Ивана сын» стал известным писателем. «Степные очерки», «Московские норы и трущобы», «Горе сёл, дорог и городов» снискали ему всероссийскую популярность. В разные годы издавались двухтомное, трёхтомное, четырёхтомное, восьмитомное собрания его сочинений.

* * *

В 1860-1870 –е годы Александр живёт в Москве ( около Никольского бульвара, в Мерзляковском переулке , Пречистенский бульвар, Сивцев Вражек, Ваганьково), «подгородных селениях» (Давыдково, Воробьёвы горы, Петровское).

В Подмосковье, Примосковье, Замоскворечье встретил Левитов тех, кто послужил впоследствии прообразами, прототипами его лиро-эпических импровизаций, очерковых зарисовок. Вот, например, его письмо сестре Марии (Москва-Лебедянь, август 1860 года): «…на дороге встретил я в селе Зарайского уезда девушку-целовальницу, которая послужила мне поводом написать повесть: «Целовальница», которая скоро будет печататься…» (напечатана в 1861-ов, в «Русской речи»).

Левитовские «Деревенские картинки. Перед открытием сельских школ» - впечатляющая панорама Подмосковья первой половины 19 столетия. В экспозиции автор указывает время и место действия: «То, что я хочу рассказать вам, случилось в 1848, или даже в 49 году. До этого времени в том селе… никогда не было школы; а между тем село это было большое и находилось от Москвы всего в каких-нибудь восьмидесяти верстах. Люди мало-мальски умевшие разбирать псалтирь, четьи-минею, евангелие, считались у нас большими мудрецами… То же – и в других сёлах нашего околодка…»

Левитовские Москва и Подмосковье… Лирический очерк «Завидение муской, дамской и децкой обуви»… «Московская ученичка» сапожной мастерской.- «Больше и больше разростается детская дума! Теперь уже занимает её… родное село с маленькой гнилою избушкой, из которой, за семейной теснотою и бесхлебьем, отвезли её и братишку в богатую Москву, которая, по наивным пониманиям сельских людей, приучает, будто бы, ребятишек тесных изб зарабатывать себе хлеб. Быстро бегает иголка в руках девочки и частым дождём сыплются из глаз её на братнину рубаху крупные слёзы…»

Грезится девочке «большое село Перелазово, находящееся в шестидесяти верстах от Москвы, на одном из самых её оживлённых трактов». «Громадное селище» (« с трёх сторон его окружала многоводная Ока, а с четвёртой – густой, прегустой лес, сквозь который едва-едва пробивалась широкая, шоссейная дорога» . «Переливчатые волны Оки».

Бойкий колокольный перезвон – «единственная сельская музыка, если только не считать за музыку разнообразных птичьих песен, которые, не смолкая, оживляют собою трудовую тишину деревень».

Подмосковные типы, персонажи, «участники жизни». Те же ребятишки с холщёвыми сумками на плечах и палками-посохами, которые «помогли маленьким мастеровым благополучно добраться» до Москвы из Перелазова, и из Москвы в Перелазово. Детские думы-упования…«Видит мастеричка мать свою, которая, пригорюнясь, сидит подле неё, - примечает она по её тусклым, наполненным слезами, глазам, что сердце её неотступно гложет та же скорбная, материнская дума, что зачем это она своих маленьких птенчиков отпускает на чужую, неласковую сторонушку?

Поняла дочь эту безмолвную думу своей матери, и, понявши, с горькими слезами бросилась на шею к ней и принялась умолять её:

- Матушка, милая! Не пущай ты нас с братишкой в Москву, золотая! Бьют там нас, тиранят всячески, пить-есть не дают…

- Бедны мы с отцом-то, босы, наги и голодны! – беспомощно шептала мать в ответ на дочерние просьбы. – Не нужда-то наша бы ежели, отпустили-ль бы мы вас от себя – родненьких?..»

Топонимия Подмосковья… Александр Иванович Тургенев (1784-1845), один из замечательных представителей отечественной культуры, воспитанник Московского университета, « верный покровитель» Пушкина, вспоминает о беседе с поэтом: «Мы на первой станции образованности», - сказал я недавно молодому Пушкину, «Да, - отвечал он, - мы в Чёрной Грязи». Своим каламбуром Александр Пушкин имел в виду медленное развитие отечественного просвещения, образованности.

Чёрная Грязь - название первой станции на дороге из Москвы в Петербург.

В поэтической топонимике А.И. Левитова - Чёрная Грязь, посад Чернополье Черноземского уезда.

Левитовское Подмосковье… Лиро-эпические «Всеядные» с жанровым подзаголовком «картины подмосковной дачной жизни». «Литературщик» Пётр Петрович Беспокойный приехал в «подмосковную деревеньку», чтобы на лоне природы завершить «окончательную отделку» своего романа. Берега Клязьмы. Дружба с деревенской ребятнёй. По его комнате заползали ежи, запрыгали зайчата, залетали молодые голуби, воробьи, галчата, под диваном застонали, ещё слепые, щенята. На столе появились узорчатые свистелки. В стеклянной банке радовали глаз краснопёрые окуньки… - «…вот где работать!.. Только в этой благодатной тишине можно собирать доброе, чистое знание. Скорей за работу!..»

С этими словами Пётр Петрович живо устремился к рукописи, ещё вчера приготовленной на письменном столе, и с необычайною быстротой принялся чертить по ней. В силу русской поговорки – «скоро сказывается, да не скоро дело делается», здесь нельзя отчётливоо уяснить, долго ли, коротко ли бегало перо «литературщика» по терпеливой бумаге…

Рукопись Беспокойного послушно приняла тогда на свои страницы «все разнообразные звуки и краски этого утра»… Автобиографический повествователь констатирует: «…когда читал… эти страницы… воочию видел, как на них сверкали нежно-розовые лучи загоравшегося на далёком востоке солнца; от них пахло ароматом полей, пруда и леса; широкими сенокосными лугами, спрыснутыми серебристыми, росными перлами, казались… эти маленькие странички – и слышались… в их шуршании задорные крики неуловимых дергачей и звонкие трели высокополётных жаворонков… Видел я также, как по этим страничкам прошло на далёкое пастбище сельское стадо и как вообще все они были изрисованы пёстрыми знаками тех глубоко-трогательных звуков, из которых слагается дивная музыка раннего сельского утра»…

5.

Л.Н. ТОЛСТОЙ И А.И. ЛЕВИТОВ

Тема «Л.Н. Толстой и А.И. Левитов» отнюдь не случайна. Ещё на Х11 Толстовских Чтениях в Туле и Ясной Поляне я выступал с докладом «Л. Толстой и демократическая литература 60-70- х годов». С признательностью вспоминаю о добрых и в то же время принципиальных полемических напутствиях профессора М.П. Николаева, доцентов И.Е. Гринёвой, Н.А. Каштановой, заслуженного деятеля культуры РСФСР Н.П. Пузина .Бережно храню книги толстоведов из Тулы, Москвы, Ленинграда,

Рязани, Пензы с автографами их авторов. Стал библиографической редкостью выпуск пятый «Толстовского сборника» (Доклады и сообщения Х11 Толстовских чтений; Тула, 1975).

Толстовское «присутствие», толстовские традиции в отечественной

культуре Х1Х-ХХ столетий стали на многие годы объектом моих архивных и библиографических разысканий (публикации в журналах, проблемных сборниках, кандидатская и докторская диссертация, монографии).

В альманахе «Астапово», «Липецком энциклопедическом словаре»,

трёхтомной «Липецкой энциклопедии» опубликованы материалы, проливающие свет на сложный и противоречивый процесс жанрово-стилевых исканий, раскрытия художественно-этического идеала

в «большой» и «малой классике». «Младшими богатырями русской литературы» называл Максим Горький лириков и беллетристов-разночинцев (Левитова, Помяловского, Слепцова, Г. и Н. Успенских, Воронова, Решетникова, Сурикова).

И. Каштанова справедливо отметила: «Умение писателей-демократов стать на точку зрения народного миросозерцания и с этой позиции судить о явлениях русской жизни, об искусстве импонировало Толстому («Л. Толстой о детях и для детей». Тула, 1971).

…С возрастающим интересом наблюдал Левитов за появлением эпопеи Толстого «Война и мир». Друг Левитова, известный прозаик Ф.Д. Нефёдов, в биографических записках о Левитове зафиксировал факт бурного, восторженного обсуждения только что появившегося в печати произведения Толстого: «Гениальная вещь… Я до сих пор не могу освободиться от этих ужасов войны, от этой массы изуродованных и умирающих людей, целого моря пролитой человеческой крови,,,» - возбуждённо говорил Левитов, а его собеседник, как вспомипает Нефёдов, восклицал:»Нет, что за характеры, что за образы… Пьер Безухов, Наташа, оба Болконские, Ростовы, солдатик Каратаев… Это целый мир, созданный фантазией великого художника, целая эпопея, в которой отразилась жизнь не одного только русского народа, но и всего запада, в данный момент истории…» ( Ф.Д. Нефёдов. Александр Иваенович Левитов. В кн.: А.И. Левитов. Сочинения, том 1, М., изд-во К. Солдатенкова, 1884, с. CV111).

… Лев Толстой на голоде в Данковском уезде Рязанской губернии. Данков, Бегичево… Река Дон… Подонье, Придонье, Подстепь, Лесостепь… Эти места ( астаповские, лебедянские, раненбургские, троекуровские, пальна-михайловские) превосходно «запортретированы» Александром Левитовым…

…«На левой строне дороги, по которой шёл я, протекал Дон. Бесчисленными огнями сверкало в его волнах догоравшее зарево; а за ним так привольно расстилалась луговая, низменная сторона, зеленея раздольными покосами и пестрясь неоглядными запашками. Изредка даже и ко мне на большую дорогу заносило ветром тонкий звон колокольчиков, привязанных к жеребятам, и крики сельских ребят, которые их сторожили.

Пугаясь этого мрачного, молчаливого пространства, особенно тоскливо ныла душа моя и желала встречи с живым человеком…»

Где-то здесь, на донских берегах, - родина толстовского Холстомера…

1.0x