Несколько слов из этого абзаца никак не входят в текст далее следующей статьи. Но необходимость их написания объясняется не имеющей предела чередой греховно-печальных событий, ежедневно происходящих в мире. Который, по вине людей, его населяющих, надолго, если не навсегда, в ближайшей своей перспективе, превратился для них, для всех без исключения, в неутную, зловеще холодную и мрачную обитель. Воздух такой Земной жизни выше своего Небесного свода наполнен клочьями разодранной человеческой совести, цвета ядовито-кровавого насилия над себе подобными. И, что самое страшное, отяжелел он, этот воздух, болезненно-стопудово, от гнусной пыли бессмысленного словоблудия. ...Всё это происходит под сенью не уходящих с неба свинцовых туч всеобщего равнодушия к повсеместно происходящему. Разве что, жестокая гроза разродившейся, наконец, и обезумевшей от своей настойчивости быть услышанной правды, сопровождающейся вырвавшимися на свободу разрядами молний шумного морально-стихийного прозрения, не всколыхнет иногда рабски привычную скуку никчемного бытия. И тогда рутина бега, всех и каждого, по замкнутому кругу своих проблем разрывается ударом по ней плетью причинно-следственных связей: ничто не происходит просто так. И не исчезает бесследно.
СТОЛ ПОД ЮБКОЙ.
„Шутка у философов столь умеренна, что её не отличишь от серьёзного рассуждения.“ — Люк де Клапье де Вовенарг 1715 - 1747
Дорогой Иван Сергеевич!
Признаюсь сразу: желание написать Вам, в ознаменование 200-летнего юбилея со дня Вашего рождения, у меня возникло без промедлений, едва только узнала о том, что предоставляется любому желающему такая возможность обратиться к Вам. Но потом, когда стихло в груди волнение от радостно переполнявших меня какое-то время чудесно-необычных мыслей, сопряженных со спонтанно-безоговорочно возникшим в моём сознании намерением общения с Вами, автором мною весьма читаемым и любимым, особенно - в дни моей цветуще-бурлящей юности, поостыл и пыл мой писательский: чем могут Вас заинтересовать откровения мои, провинциально-скучные? Ведь, нет в моём родном городе Донецк, всего-то каких-то не полных 150 лет со дня его официального появления на географических картах мира, и следа, Вашими словами, столичной жизни. Всегда переполненной медно-трубными, иногда, правда, с грустными сурдинками внутри, а, порой, и боевыми фанфарными сводками-отчетами о происходящем там. И повсеместно, как же без этого, с живым потоком впечатлений из российских провинций.
Пошикали бы на меня сейчас придирчивые критики, если бы осмелилась развивать я и дальше в этом письме тему происходящих сегодня здесь, в Донецке, печальных неурядиц. Острым клином могущих вторгнуться в сияющую радужным светом благодать созерцания Вами Земных приятностей, Вас, дорогой Иван Сергеевич, окружающих, в гущах европейской цивилизации. Ведь, заметны они, красоты эти, всегда глазам зорким и неравнодушным к красоте. Которая есть, пользуясь философской категорией, антипод всему другому. К примеру, всяческому проявлению некрасивости. Но, спешу Вас заверить, этими словами я только и ограничусь. Потому что, несмотря на переживаемую сегодня в моём городе горькую кручину, постоянно воспламенённую и оттого всё более драматичную, человеческая жизнь здесь продолжается. И не иссякает, я очень на это надеюсь, не только у меня одной, желание познавать с неизменным интересом новости, не только местные. Но и из сторон далёких. И не очень.
Блистательные эпизоды о шагающем по Земле семимильными шагами техническом прогрессе! Ими невозможно не восторгаться! В Вашем времени, дорогой Иван Сергеевич, никто не посмел бы и предполагать, смекалистой шутки ради, как ничтожно мало потребуется сегодня усилий отправить кому-нибудь свое написанное письмо, пользуясь услугами беспроводной электронной связи. И получить на него мгновенный ответ. Ну…, здесь, впрочем, и, к сожалению, при условии, что адресат Ваш соизволит достопочтенно потревожиться Вам ответить, в этом же дне. В крайнем случае, в завтрашнем. Следуя, полагаю я, никем не отменённым правилам доступной пониманию образованного человека вежливости. А точность, как Вам известно, есть вежливость королей. К которой было бы неплохо всемерно подтягиваться и всем остальным, из числа всех подданных Их Величеств, местных и заокеанских.
Так вот, о королях (так и хочется добавить: и капусте). Но – обо всем по порядку. Начиная с того, что и заставило меня, нет, не взять перо в руку, а постучать привычно по клавишам компьютерной клавиатуры пальцами рук моих.
Что помнится Вам о московской библиотеке, основанной в 1862 году (подумать только!, ровесница моему любимому городу! Дата его основания -1869.) и вошедшей в состав публичного Румянцевского музея, открытого вначале в Петербурге, а затем переведённого в Москву? И ставшей началом крупнейшей, в дне сегодняшнем, библиотеки России и Европы континентальной. Полтора века её существования оказались временем, вовсе не лишенным интереса. Создавался в Москве, с тех давних времён, так называемый МУЗЕЙ ИСКУССТВА И НАУК - при помощи тогдашних Российской Академии Наук, Петербургской Духовной Академии, а также при содействии многих других библиотек Петербурга и Москвы. И при ощутимо безвозмездной поддержке отдельных представителей дворянского, мещанского, купеческого сословий, издательств и просто неравнодушных к судьбе Отечества граждан, сердечно-душевно пожертвовавших зарождавшейся библиотеке отдельные бесценные дары: редкие книги, древние рукописи, христианские и русские древности. Совсем не примета оригинальности: полтора века не иссякающий ни на минуту источник знаний и духовности! Так как, со дня образования библиотеки, поставляются сюда обязательные экземпляры всех отечественных изданий.
По чести и достоинству людей, создававших более полутора веков библиотеку, будут любые усилия вспомнить их имена, возбуждающие при любом их упоминании неизменное к ним уважение и различного рода симпатии. Но список этот настолько длин, что позволю себе сказать: количество имеющихся в нем имён закономерно породило внушительный список читателей, посетивших библиотеку в разные годы. Их – миллионы.
Как видите, такой пламенной-страстной была всегда у русского народа тяга к чтению книг. Особенно поразившей весь мир в середине ХХ века. Тогда библиотека уже носила имя Владимира Ильича Ленина, с 24 января 1924 года. И совсем немного позднее была преобразована в Государственную библиотеку СССР его же имени. Вплоть до 22 января 1992 года, когда стала она называться Российской государственной библиотекой.
Много есть восторженных описаний читальных залов библиотеки, на столах которых и по сей день стоят лампы с абажурами. Не правда ли, просматривается в этом некая милая частичка антуража из прошлой российской жизни, как дань уважения к стремлению людей образовываться в тиши равномерно льющегося на страницы книг умягченного зеленоватым оттенком света. Но это – чисто внешняя особенность такого хранилища бесценных человеческих мыслей. Потому что библиотечный книжный фонд библиотеки, с многими миллионами экземпляров книг, около 50 миллионов, не только на русском языке, но и почти на всех языках народов мира - это такое же чудо света, каким некогда, во времена античной древности, была Александрийская библиотека, являвшая собой и академию, где работали и жили ученые. Я позволила себе сравнить эти два чуда, потому что упоминание о последней очень часть сопровождается словами: ВЕЛИКАЯ БИБЛИОТЕКА, ЦАРСКАЯ БИБЛИОТЕКА. Чем ещё более подчеркивался невероятно высокий статус этого образовательного учреждения, как бесценного источника знаний.
…Немного из истории Москвы, которая может быть Вам, Иван Сергеевич, позднее стала незнакома. Есть в центре города, на Тверской, красивый высотный дом, помпезно-роскошный и богато украшенный башенками, угловыми эркерами. Некогда, в середине прошлого столетия, назывался он “домом под юбкой”. Смешное называние, если не знать сути названия. Она – проста, как правда: статуя балерины в балетной юбочке венчала главную угловую башню дома. Известная балерина того времени, как говорили, была прообразом статуи. И держало каменное подобие прославленного оригинала в одной своей, высоко поднятой руке серп и молот – символы ушедшей, совсем не знакомой Вам по личному опыту, эпохи.
Но…, довольно об этом. Свое письмо к Вам я назвала СТОЛ ПОД ЮБКОЙ. Совместив в этом названии народную смекалку из прошлого и своё недоумение от прогремевшей недавно по Российской столице новости. А именно: в стенах Российской государственной библиотеки прошел показ мод. Продефилировали истощенные новомодными диетами модели, одетые в новейшие образцы одежды. Вторглись своим неожиданным для многих явлением в один из залов московского книжного заповедника. Оказавшись в нем после того, как поднялись они, эти ключисто-лопатистые служительницы модных поветрий, к строгим, торжественно-безмолвно почивающим в райской тишине пенатам, по царской, ввиду своих царственно-широких просторов, лестнице.
Согласитесь, духовность и величие, которые удивительным и неоспоримым образом несокрушимы в своем смысловом единении, всегда наделяют место, в котором они присутствуют, духом особого трепета перед возвышенным, большой внутренней динамикой, присущей чему-то ярко неординарному. Не есть ли оно поклонение, и телом, и душой, той огромной памяти человеческой, что собиралась по странично-книжным крупицам людьми увлеченно знающими? Часто – неравнодушными не только к книгам, но и к истории Земли, на которой они жили. Около 200 километров книжных полок, общее книгохранилище – около 85 000 м2 – это ли не восторг книжных гурманов, российских и зарубежных!
Очень строгая и сердитая, хотя, Временами, и экзальтированная особа, может Вам подуматься, после чтения этих строк. Явно закомплексованная русская. И много раз подмеченная Вами характерность эта, закомплексованность, всегда, как Вы пишите, узнавалась издали: по походке, по покрою платья. А главное – по выражению лица.
Хотя, другие виды российской закомлексованности, к примеру, повсеместно случающиеся в стране вспышки пресловутой гражданственности, есть не менее узнаваемы в обществе, где постоянно что-то происходит не так, как оно должно быть.
“Самодовольное и презрительное, часто повелительное, оно вдруг сменялось выражением осторожности и робости… Человек внезапно настораживался весь, глаз беспокойно бегал… «Батюшки мои! не соврал ли я, не смеются ли надо мною», — казалось, говорил этот уторопленный взгляд… Проходило мгновенье — и снова восстановлялось величие физиономии, изредка чередуясь с тупым недоуменьем”.
Это – есть Ваша дословная цитата из незабвенной АСИ. Таким необычным именем Вы нарекли свою героиню, девушку-сироту, чувствительно-благовоспитанную и ответственно-нежную в проявлении своих чувств. Высоким званием “Тургеневская девушка” всегда называли потом, когда стал доступен чтению этот Ваш рассказ, всех девушек, которые с первого взгляда на них восхищали своей скромной наивностью и первозданной русской красотой. Как ни странно, сегодня, и это – вне всяких сомнений, подвергшихся бы осмеянию, как особ, смешно закомплексованных в новом прогрессивном времени. Закомплексованных ещё и потому, что никогда не осмелятся они станцевать на библиотечном столе. Даже, это – к радости, сегодня. В туфлях на высоченных каблуках. И в платье, напоминающем женское нижнее белье.
А загримированная под девушку особа – смогла! Улыбаясь очень весело и смело. Но улыбка её никак не светилась тихой радостью Тургеневской девушки… И не искажала овал её лица оттенком внутренне неудовлетворённой закомплексованности. И даже, наоборот, смотрелся такой лукавый смешок вполне осознанным и, пожалуй, беззастенчивым вызовом новоиспеченным реалиям сегодняшнего российского времени. Вызовом, постепенно плавно в него, в это дико лихое время, вписавшимся.
Библиотека, как было “понятно” объяснено позднее, это же не кладбище.
Вот и вообразился мне стол, на котором веселилась в стенах известной на весь мир библиотеки, та загримированная дама, СТОЛОМ ПОД ЮБКОЙ.
В завершение моего послания добавлю. В Гарвардском университете тоже есть библиотека. Книжный фонд её также собирался на протяжение веков. Она – не менее парадно-величественна, чем некогда была Александрийская, или есть теперешняя Московская. Но доступ посторонних в это помещение строго ограничен. За исключением студентов, преподавателей и персонала университета.
Быть может, так проявляется углублённая до невозможного, консервативно законсервированная человеческая закомплексованность?
Как выявилось, увы или к счастью?, свойственная не только русским.
Надеюсь, дорогой Иван Сергеевич, мое письмо Вас не расстроит. И даже некоторым образом заинтересует. С юбилеем Вас! И долгой Вам памяти Ваших потомков! Они смело разрывают сегодня все остатки стереотипов, скопившихся в веках, и в их жизнях.
С глубоким уважением, Ваша читательница Людмила Марава.
P.S. Многими фотографиями увековечилось в Вечности описываемое событие, проходившее в стенах библиотеки имени Владимира Ильича Ленина. Не более, чем хорошо проплаченная реклама, понимается так. Но, как иллюстрацию к сказанному и, как знак особого моего почтения к памяти человека, запомнившегося весьма необычными сегодня для слуха словами УЧИТЬСЯ, УЧИТЬСЯ И УЧИТЬСЯ, я выбираю одну – фотографию фасада здания Ленинки.
Фотография, надо сказать, с глубоким смыслом, по своей сути. Так как, на её переднем плане видится каждому, смотрящему на неё, памятник Фёдору Михайловичу Достоевскому. Думается мне, поворчал он всё-таки про себя рассерженно… какое-то время. Узнав, каким странным образом выстроились в голове у особы, загримированной под девушку, мысли. После усиленного (может, стоит выделить кавычками…?) постижения ею, с последующим воплощением на сцене одного Московского театра, образа Раскольникова. Бывает же такое…
Я имею в виду – разочарование. На грани, слава Богу!, генетической закомплексованности. Согласитесь, любой стол – это же не танцпол. А вещь особого предназначения. Со своей особой судьбой, касающейся любого, без исключения, человека.
И без хандры. Времена меняются. Но понятия высокой чести и человеческого достоинства – никто не отменял. Не сомневаюсь в Вашей поддержке этих моих слов.
